Варткес Тевекелян - Гранит не плавится
— Товарищи, я за то, чтобы мы воспитывали в себе чувство непримиримости к врагам революции, — начал Амирджанов, — развивать классовую сознательность и непременно быть чуткими и гуманными. Последнее особенно важно для нас, чекистов. Впрочем, это общие положения, а теперь я перейду к вопросу, который мы здесь обсуждаем. Кто такой Иван Силин? Юноша новой, зарождающейся социалистической формации, юноша, которому суждено построить коммунизм. Его мать действительно происходит из буржуазной среды, но она порвала с ней и вышла за рабочего, большевика, стала учительницей и все свои силы, знания отдала воспитанию нового поколения. Так было, так будет с лучшей частью интеллигенции в грядущих революциях. Несовершеннолетний Силин пошёл добровольцем в Красную Армию и проявил себя с самой лучшей стороны. Скажу вам больше: командование представило его, в числе других, к ордену боевого Красного Знамени, и недавно президиум ВЦИК запросил у нас характеристику о нём. Мы с Модестом Ивановичем и секретарём партийной ячейки обсудили этот вопрос и послали хороший отзыв о работе Силина у нас. Как же после этого можно сделать в его адрес такое безответственное и оскорбительное заявление? Тот, кто сделал это, обязан извиниться не только перед Силиным, но и перед всеми нами.
В чём обвиняется Силин? В том, что он увлёкся девушкой. Явление вполне естественное в его возрасте! Но, на беду Силина, девушка оказалась дочерью богатого человека и, что ещё хуже, сестра её замешана в разгромленной нами контрреволюционной организации? Так что же, казнить его за это? Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо дать одну справку. Сестра этой девушки, по имени Белла, узнала о том, что мы напали на её след после ареста эсерки Ольги Шульц, по кличке Искра. Шульц искала встречи с нею — об этом говорил на допросе священник церкви Святой богородицы. Это подтверждается перехваченным нами письмом Беллы, адресованным к одному её другу. Вот что она пишет: «Ты спрашиваешь, почему я уехала так поспешно, не предупредив и не простившись с тобой? Извини, обстоятельства сложились так, что иначе поступить не могла. Вечером следующего дня после ареста И. ко мне пришла попадья и передала записку от священника. В этой записке он сообщал, что они интересовались мною, знают, что И. хотела встретиться со мной. Медлить было нельзя. Я могла не только попасть к ним в лапы, но и подвести друзей. Дело И. ведёт тот хромой фанатик, о котором я тебе рассказывала. Хитрый, начитанный интеллигент, — такие очень опасны. Живя у нас в доме, он вскружил голову моей сестре и до сих пор встречается с нею. Вместо того чтобы убрать его, наши предпочли писать ему глупые письма. Мальчишество, и только, за эту глупость мы ещё будем наказаны…»
Как видите, здесь всё сказано с предельной откровенностью, и всякие разговоры о том, что Силин мог проболтаться, отпадают. Однако мне кажется, что правы те товарищи, которые рекомендуют Силину не связывать свою судьбу с девушкой чуждой ему среды. Пусть это будет для него испытанием воли и характера, тем более что для женитьбы он ещё слишком молод и на жизненном пути встретит ещё не одну хорошую девушку. Ну как, товарищ Силин, что ты скажешь на это? — Амирджанов неожиданно обратился ко мне.
— Я люблю её! Она хорошая, но если надо… — У меня не хватило духа произнести последнее слово.
— Во всяком случае, целесообразно и для тебя полезно, — сказал Амирджанов.
— Разрешите встретиться с Маро и объясниться с нею, — попросил я.
В ответ тот же злой голос крикнул с места:
— Сантименты!.. Интеллигентщина!
— Чепуха! — Амирджанов повысил голос. — Почему мы должны допускать, чтобы о нашем товарище плохо думали даже люди из другого лагеря? Правильно, Силин, повидайся и объясни ей всё как сумеешь. Такой поступок будет куда честнее, чем бежать от неё как трусу!
Все согласились с Амирджановым, и собрание на этом закончилось.
…Шёл домой шатаясь, знобило. Понимал я, конечно, что обязан выполнить волю партийного собрания, — иначе и думать не мог. Но что-то протестовало во мне… Как я объясню ей?..
Тётушка Майрам, думая, что я заболел, напоила меня горячим чаем и, ворча, что мы совсем не умеем беречь себя, уложила спать…
Миновал не один день, прежде чем набрался я храбрости и написал Маро.
Она пришла в назначенный час, радостная, с улыбкой на лице. А я стоял перед ней как истукан и не знал, с чего начать, что сказать. Накануне приготовил целую речь, но сейчас всё вылетело из головы. Наконец заговорил. Сказал не то, что нужно было, — сказал, что скоро уезжаю, может, быть, надолго. Пообещал написать при первой возможности. Протянул ей руку на прощание…
Маро встревоженно смотрела на меня. Она не поверила моим словам, а может быть, мне так показалось, не знаю…
— Хорошо, я буду ждать, — тихо сказала она и, чтобы я не видел её слёз, отвернулась.
А я и сам с трудом удерживал слёзы.
Прощай, радость моя!..
Опять в пути
Вагон битком набит мешочниками и спекулянтами. Я лежу на верхней полке, смотрю в открытое окно и вспоминаю события последних дней.
Год жизни — интересной, трудной, насыщенной столькими переживаниями, впечатлениями. Жаль уезжать из города — ведь в нём прожит этот год! Сколько хороших людей я встретил! Стал чекистом… Во всяком случае, сейчас я не тот зелёный юнец, который два года назад покинул родной дом.
Спустя несколько дней после партийного собрания я получил назначение не за границу, как предполагал Челноков, а всего-навсего помощником коменданта порта в один крупный город на Черноморском побережье.
Амирджанов разрешил мне заехать домой, узнать, что с мамой, и оттуда проследовать к месту новой работы. Потом сказал:
— Пиши почаще о своих делах и запомни: в трудную минуту можешь рассчитывать на нашу помощь и поддержку. Желаю тебе удачи. Прощай.
Взволнованный сердечными словами председателя, пошёл прощаться с Челноковым. Модест Иванович молча обнял меня, трижды поцеловал.
— Сам знаешь, говорить я не мастер, да и слова тут ни к чему!.. Одно скажу: жаль, очень жаль расставаться с тобой, ты настоящий парень! — В устах Челнокова это была высшая похвала: он делил людей на «настоящих» и «ненастоящих».
Левон и Бархударян заявили, что так просто меня не отпустят. Вечером состоялся прощальный ужин по всем правилам восточного гостеприимства — с вином, тостами. Не скажу, что ужин был очень обильным, однако вина и сердечности было вдоволь.
Накануне отъезда случилось событие, поставившее меня в тупик. Нежданно и негаданно заявилась Шурочка в новенькой военной форме. Она зашла ко мне в кабинет, когда я собирал последние бумаги, чтобы сдать их в архив, и, немного смущаясь, что совсем не вязалось с её характером, сказала:
— Вот и я, миленький! Послушалась твоего совета — демобилизовалась и прямо сюда прикатила!
Что греха таить, кроме простой дружбы, меня влекло к Шурочке смутное, неосознанное чувство, в её присутствии я краснел, волновался. Она была первой девушкой, поцеловавшей меня. Я часто вспоминал этот поцелуй. И нужно же было ей приехать именно тогда, когда мои вещи уложены и железнодорожный литер лежит в кармане гимнастёрки! Признаться, я немного растерялся. Что делать? Отложить отъезд нельзя, я и так немного опаздывал на место новой работы: ведь нужно было заехать домой. Но не оставлять же Шурочку одну в незнакомом городе!
Я раздумывал об этом, пока она, сидя около моего стола и подавшись немного вперёд, без умолку рассказывала о делах в нашем полку, о друзьях и знакомых. Наконец меня осенило: нужно пойти к Челнокову.
Модест Иванович всё понял, как говорится, с полуслова и предложил Шурочке работать у него в отделе.
— Что же, фронтовичка, оставайся у нас! Попробуем сделать из тебя чекистку. Для работы нам до зарезу нужны женщины, да и рекомендация Силина тоже ведь чего-то стоит. Получится — хорошо, нет — подыщешь другую работу, — сказал он и тем самым снял с моих плеч большую тяжесть.
Тётушка Майрам с готовностью согласилась приютить Шурочку.
Итак, я мог уехать со спокойной совестью.
В день отъезда долго мучился, — хотелось повидаться с Маро ещё хоть разок. Целый час слонялся по её улице, но она не показывалась. Так и уехал, не повидав её. У меня было такое чувство, словно оставляю здесь половину сердца. Голос внутри нашёптывал: «Ты её больше никогда не увидишь, никогда!..»
Шурочка пришла на вокзал проводить меня.
— До чего же странно получается в жизни! — задумчиво проговорила она, когда до отхода поезда осталось несколько минут.
— Ты о чём, Шурочка?
— Всё о том же!.. Подумай сам, миленький, — разве не странно: вокруг увиваются десятки молодцов, ты их не замечаешь, тянешься к одному, далёкому… А он от тебя удирает! — Шурочка усмехнулась. — Ничего не поделаешь, не судьба, значит!
