Николай Вагнер - Преодоление
Василий поднялся, прошел в ванную, подставил спину под струистый холодный душ, растер грудь, руки, насухо вытерся жестким полотенцем, не садясь за стол, выпил стакан холодного чаю, закурил и вышел из дому.
Как-то он поговорит с Тимкиным, с тем самым, которого знал как плохого студента и который теперь возглавлял объединенный комитет? А! Как бы там ни было — поговорит прямо. Ведь вопрос-то ясен и прост.
Тимкин разговаривал по телефону и сделал вид, что не сразу заметил Василия. Только положив трубку, он воскликнул:
— Ах, Василий Иванович! Вот кого не ожидал. Проходите! Надеюсь, не по поводу экзаменационной сессии? Данные, которые к нам поступили…
— Сессия прошла нормально, — усаживаясь перед столом, ответил Василий. — Я пришел не за тем.
— Слушаю вас.
— Вопрос несколько необычный, правда. Насчет вчерашнего собрания на комбинате. Вы на нем были?
— Был. И что?
— Что же вы так поступили с человеком? Хлоп — и выговор. Нельзя так — с кондачка.
— С кондачка, Василий Иванович, мы вопросов не решаем. Вы, собственно, о ком?
— О Лене Крисановой.
— Да, да, разговор шел именно о ней… Ну и что? Голосование было единодушным.
— Скажите лучше — бездушным. Такого человека, такую работницу, студентку, наконец, и так очернить.
— Прошу меня извинить, Василий Иванович, — разведя руками, возразил Тимкин, — чернить людей не в наших правилах. Другое дело, когда они чернят себя сами. Тут мы должны сказать свое принципиальное слово. Мы…
— Бросьте! Надо вначале разобраться, — перебил Василий. — А вы взяли и проголосовали. Откуда у вас так повелось?
— Василий Иванович, — с расстановкой произнес Тимкин. — При всем уважении к вам…
— При чем тут уважение ко мне? Уважать надо всех, каждого!
— Даже аморальных и аполитичных людей? Что-то непонятно. При таком подходе мы никогда не решим задачу воспитания молодежи.
— Вы даже не попытались вникнуть в то, что произошло с Крисановой, и, по существу, поддержали аморальные действия Норина. А в результате получилось так, что вы перевернули вниз головой само понятие о комсомольской чести.
— Мне кажется, Василий Иванович, вы слишком неосторожны в выражениях. Норин, между прочим, до последнего времени находился на посту заместителя начальника управления, а теперь рекомендован на работу…
— А каким путем он туда пролез, вам известно?
— Думаю, что на руководящую работу недостойных не выдвигают. Ваша позиция, Василий Иванович, мягко выражаясь, не убедительна. Я уже не говорю о том, что выглядит она несколько странной…
Он сел в пол-оборота к Василию и начал вращать карандаш, постукивая им по столу.
Василий поднялся, обошел стол и взял из руки Тимкина карандаш.
— Вам кажется странным, когда коммунист отстаивает справедливость?
— Я тоже коммунист, к вашему сведению, да еще занимаю выборную должность.
— Вот поэтому я и пойду в партком. Вас, видно, здорово занесло. О ленинских нормах жизни небось только в докладах упоминаете. А пример вам брать, между прочим, было и есть с кого. О Груздеве, конечно, вы начисто позабыли?
— При чем тут он? — вновь взяв карандаш, спросил Тимкин.
— При том, что для Груздева человек всегда был превыше всего. Подумайте об этом на досуге…
Постояв возле двери, Василий натянул кепку, посмотрел на Тимкина пристально и вышел из кабинета. «Ничего он не поймет. С такими говорить бесполезно. Вся надежда теперь на Соколкова». Его он знал еще по работе на арматурном. Оба входили в бюро парторганизации подсобных предприятий. Соколков был деловым и принципиальным секретарем.
В парткоме он узнал, что Соколков еще с утра уехал к монтажникам и обещал вернуться лишь к концу дня. Откладывать разговор Василий не хотел и поэтому, не теряя времени, поехал на основные сооружения.
Строительный ритм был заметен уже на подступах к плотине. Грузовики спешили сюда с последними замесами бетона. Навстречу им шли машины с мусором, скопившимся за многие годы. Вдоль всего фасада станции сноровисто работали девушки-штукатуры в перемазанных комбинезонах. Но главными героями стройки теперь стали спецмонтажники. От них зависел своевременный пуск агрегатов. Вот почему Соколков, как в свое время Груздев, каждый день начинал и заканчивал здесь.
Василию не понадобилось подниматься на монтажную площадку. Соколков сам шел ему навстречу, возбужденно разговаривая с Петуховым, исполнявшим теперь обязанности начальника стройки. Неуклюжий, в надетой поверх пальто брезентовой куртке, Соколков говорил о чем-то горячо, широко размахивая руками. Увидев Василия, он кивнул ему и еще раз обратился к Петухову, все так же жестикулируя, потом рассмеялся и, тяжело ступая, спустился вниз.
— Чего здесь?
— Ищу вас, — ответил Василий. — Надо поговорить.
— Идем. Проводи до шлюза, дорогой и поговорим.
Они пошли вдоль станции, к валу земляной плотины, однако поговорить на этом пути не пришлось. Соколков часто останавливался возле рабочих, заводил с ними разговор так просто, как будто бы минуту назад прервал его и теперь вот возобновил с полуслова; о чем-то расспрашивал, что-то советовал, сам отвечал на вопросы.
— Дружный у нас народ! — сказал он Василию, когда они поднялись на плотину. — Гидростроители — это, брат ты мой, золотой фонд.
— И относиться к ним надо с вниманием, какого они заслуживают.
Соколков повернулся к Василию, посмотрел удивленно.
— Ты о чем? По-твоему, у нас нет внимания к строителям? К кому же тогда есть? О ком еще нам заботиться, кроме них? Ты погляди на город. Их город! С клубом, театром, детскими садами, магазинами. Все квартиры имеют. Даже спецмонтажники в отдельных живут, с семьями. А люди вроде бы временные.
— Бывают вещи более тонкие.
— Слушай, Костров, довольно крутить. Говори, с чем пришел?
— Пришел высказать свое удивление: почему одна из лучших в недалеком прошлом работниц Елена Крисанова уволена со стройки? Начинала чуть ли не с первого бетона, а теперь ее лишили права участвовать в предпусковых работах. Взяли и плюнули в душу.
— Хорошим была бригадиром, припоминаю, — согласился Соколков. — Как-то неожиданно она исчезла. При Груздеве была в управлении. Это после болезни. А потом?.. Потом с ней что-то стряслось. Слышал мельком и забыл. Напомни.
— Потом она уволилась из управления и ушла от своего мужа. От Норина.
— Верно. Слыхал. А почему?
— Вот-вот. Говорим о внимании, а что случилось с человеком, не знаем.
— За всем не уследишь. Ты вот что, — твердо сказал Соколков, — хватит играть в жмурки. Я вижу, у тебя накипело. Крой без обиняков, напрямую.
Василий рассказал о Лене, все до мельчайших подробностей, которые ему стали известны, и закончил:
— А Норин чуть ли не в герои выполз…
Соколков надсадно кашлянул, потер побагровевшее от ветра веснушчатое лицо.
— Верю тебе, Василий Иванович. Вопрос ясен, и мы поправим это дело. Крисанову восстановим во всех правах. Будет она завершать стройку. Завтра приглашу к себе, растолкую ей, что к чему. Норин, конечно, сукин сын, но взятки с него гладки: уехал и снялся с учета. Такие пролезать умеют… И живут долго… А вот Груздев, — он помолчал немного, — сгорел на работе…
Эти слова Соколков сказал тихо. Они едва были различимы на свистящем ветру, который клубил снежную крупу на плотине и рассеивал ее над застывшей рекой.
— Сгорел, — согласился Василий, — но должна торжествовать справедливость или нет?
— Она торжествует! — Соколков выбросил руку с разжатыми пальцами — назад, к станции, затем вниз, показав на поблескивающую настом плотину, и еще раз — вперед, в сторону шлюза. — Там, здесь, всюду! Груздев сделал свое дело, позаботился о живущих и о тех, кто будет жить. И веру свою передал всем нам! — Соколков остановился на развилке дорог. — Я думаю, мы договорились. Или пойдем дальше, на шлюз?
— Нет, мне в институт.
— Тогда бывай!
— Спасибо! — сказал Василий.
— Тебе спасибо! Все уладим с Крисановой, завтра же. А ты забегай, не теряй контакта.
Засунув руки в карманы куртки, Соколков зашагал к шлюзу, но, словно почувствовав взгляд Василия, обернулся:
— Совсем забыл об одной мыслишке.
Он подошел вплотную к Кострову, взялся осторожно двумя пальцами за пуговицу на его пальто и, глядя в глаза, спросил:
— Как ты смотришь насчет директорства в институте?
— Положительно смотрю.
— Нет, ты серьезно?
— Смотрю положительно на перевод Коростелева.
— Не дури. Я спрашиваю, согласен ли принять институт?
— Я?! Институт! Ну нет. Шутишь ты или серьезно?.. Благодарю за доверие, но эта работа мне не по душе. Хочу проситься на стройку.
— Вон как! — удивился Соколков. — А ты все-таки подумай. Кроме тебя, кандидатуры не вижу.
