Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)
Солнце снова затянуло серой пеленой, день тускнел. Глеб отвел машину к краю шоссе.
— Есть хочется, — объяснил он.
Алёна с наслаждением уплетала бутерброды, запивала их горячим кофе. Все было так вкусно, все понравилось ей — и термос, похожий на маленькую торпеду, под крышкой его две чашечки из пластмассы — коричневая и голубая, белоснежная салфетка, на которой Глеб разложил немудрящую трапезу, бумажные салфетки, заменявшие тарелочки.
— Какой вы… хозяйственный! — не зная, как выразить благодарность, заметила Алёна.
— Это бабушка, — возразил Глеб. — Заботливая она. Поедемте к ним? Познакомитесь с бабушкой, с племяшами. Ирина к мужу уехала — он электростанцию строит в Чехлах.
Алёне стало отчего-то страшно: вдруг не понравится бабушке, которую Глеб так любит, и дружба их нарушится. И, как бывает, если настоящую причину сказать нельзя, она поспешно выдумывала одну за другой: и подруга к ней должна прийти, и бельё замочено для стирки, и платье на ней неподходящее. Глеб, видимо, понял её и настаивать не стал.
— Силой не повезу, — усмехнулся грустно.
Пошёл снег. В свете фар, плавно покачиваясь, летели навстречу снежинки, они становились крупнее и беспокойнее, и скоро омутами закружились впереди, залепляя передние стекла. «Дворники» увязали в «сугробах», приходилось останавливаться — обметать снег со стекла.
— Слава богу, что близко к городу, — сказал он, — а то можно застрять в такую метель!
— Хорошо! — сказала она, глубоко вздыхая.
— Хорошо, — чуть иронически согласился Глеб, — сидеть в машине — тепло и не дует. А на море…
— Ох, на море! — перебила его Алёна. — На море чудеснее! В Крым хочу!
Глеб внимательно глянул на неё раз и другой, но Алёна почти не заметила этого, мысли снова вернулись к самому важному сейчас в её жизни. Она представила, как в такую же «метель» шли Маша и Вершинин на масленичную вечеринку… И, должно быть, этот вьюжный вечер был началом их любви. Что чувствовала Маша? Понимала ли она, что это?.. Нет, ей и в голову не приходило, ведь он женат, она замужем. А Вершинин целует ей руку и говорит: «Кроме вас одной, у меня нет никого, никого…» Он-то понимает, что любит. А Маша отводит разговор: «Какой шум в печке». Что она при этом думает? Что чувствует? Наверно, ей страшно…
Алёна сказала:
— Вершинин все-таки очень хороший человек. И Тузенбах тоже.
Глеб усмехнулся.
— Так я и не считаю их плохими. Только, знаете… — Он помолчал. — Если не видеть недостатков в человеке, какая же цена такой любви?
Алёна почему-то вспомнила первую встречу с Глебом, смутилась и пробормотала:
— Не знаю, не знаю… Может быть, вы и правы.
Прощаясь у крыльца института, Глеб сказал:
— Буду приезжать за вами иногда, ладно?
В эту минуту из-за машины вынырнула Клара с чемоданчиком в руке. Она с жадным любопытством осмотрела Глеба, подмигнула Алёне, не спеша проследовала мимо.
Едва Алёна вошла в вестибюль, Клара, видимо, ожидавшая её, подлетела вплотную.
— Приветик! Где ты такого подцепила?
— Отстань! — Алёна оттолкнула её и побежала вверх по лестнице. Клара, визгливо посмеиваясь, кричала ей снизу:
— Лови момент! Кавторанг! Будешь обеспечена — во! И на черта тебе тогда стипендия!
Алёна забежала в коридор четвертого этажа, переждала, потом спустилась вниз и долго бродила по улицам. Устала, проголодалась и проклинала себя за то, что отказалась от приглашения Глеба.
Глава десятая. Самоотчёт
В один из первых дней четвёртого семестра, между лекциями, Огнев сделал краткое сообщение: в связи с тем, что в последние месяцы курс разболтался, треугольник предлагает цикл собраний-самоотчётов, чтобы выяснить, кто чем дышит, понять, почему на курсе начался разброд.
Алёна сразу насторожилась, почему-то показалось, что этот «цикл» направлен против неё.
— Первым в ближайшую среду мы предлагаем самоотчет «колхоза имени Петровой». То есть Петровой, Яхно, Амосова и Лопатина. Вопросы есть? — закончил своё сообщение Саша.
Огнева обступили, допрашивали: что такое «самоотчёт», в чём отчитываться — в творческих или человеческих вопросах?
— Творческое от человеческого неотделимо, — ответил Огнев категорически. — Стандартной формы нет. Кто как хочет, так и расскажет о себе.
— И для чего, например, мне нужен этот «спектакль»? — протянул Джек.
— А если курсу нужен? — крикнул Олег.
— Разве всё на свете должно делаться только для тебя? — с наивностью спросила Агния.
— Не хочет — не надо, без его самоотчёта обойдёмся, — отрезала Глаша. — Предлагаем поговорить по-товарищески, указать друг другу и на положительное, и на недостатки, ошибки.
— Разделают нас под орех, — сказала Лиля с деланно тяжёлым вздохом.
— Тебя-то ещё неизвестно, разделают ли, — нарочито громко ответила Алёна. — А уж меня раздерут на клочья, налепят ярлыков, заклеймят позором. Пошли!
— Все только о тебе и думают! — раздраженно крикнул вслед ей Олег. — Центропуп Вселенной!
— Да ведь ясно сказано: дело добровольное, — сказала Глаша. — Кто не хочет, кто боится…
Алёна остановилась:
— Боится? Это вас-то? Идеальные герои! Прикажете отчёт в письменном виде?
— Подпись в месткоме или у нотариуса? — подхватила Лиля.
— Нечего ломаться, — оборвал Миша.
Саша только дернул плечом и отвернулся.
— По-человечески, будете или не будете отчитываться? — спросила Глаша.
— Ах, пожалуйста, пожалуйста!
Алёна смутно ощутила, что делает опасный поворот. Но отказаться, чтобы подумали, что она струсила? Конечно, нет. Только зачем было задираться? Впрочем, всё равно. Что, в конце концов, произошло страшного? Кому какое дело? Ну, перехватила с развлечениями, ну, хуже работала, ушла из «колхоза». Ну, тройку схватила — так сама же и осталась без стипендии, и никого это не касается. Имеет человек, в особенности художник, право на ошибки? Алёна отлично понимала всё, но… одно дело понимать самой, и совсем другое — признаться перед товарищами.
Первый самоотчет прошел шумно.
Аудитория была ярко освещена, празднично убрана: стал президиума покрыли плюшевой скатертью, по стенам висели плакаты:
«Надо, чтобы всё дело воспитания, образования и учения современной молодежи было воспитанием в ней коммунистической морали». Ленин.
«Актёра нельзя воспитать и обучить, если не воспитать в нём человека». Ермолова.
За стол президиума пригласили Анну Григорьевну, Галину Ивановну, Мишу, выбранного председателем, и секретарем — Сережу. Один стул остался свободным — Огнев сказал, что Валя Красавина придет позже — её вызвали в райком.
У Алёны с ней были не близкие, но добрые отношения, однако присутствие Вали как представителя институтского бюро комсомола не радовало. К тому же Валентина дружила с Глашей.
Каждый из членов «колхоза» коротко рассказал, как живет и работает, чего хочет достичь, какие свои недостатки знает и как старается их преодолеть, объяснил тот или иной свой поступок, и каждый по-своему упоминал об уходе Алёны. Все считали и себя виноватыми, но Глаша сдержанно добавила, что «к сожалению, Алёна все же показала себя как личность легкомысленная и склонная к богеме». Олег, кипя и размахивая руками, назвал Алёну ренегаткой, зазнавшейся, зарвавшейся, оторвавшейся. Женя мрачно сообщил, что он не может судить объективно, так как «глубоко разочаровался в Елене Строгановой». Даже кроткая Агния огорченно признала: «Алёнка слишком уж самолюбивая и упрямая стала».
В прениях больше всего говорили о Глаше. Как бессменный староста она досадила многим — ей припоминали обиды чуть ли не полуторагодовой давности, упрекали её в нетерпимости, деспотизме. Но говорили о Глаше и много хорошего.
Агнию на курсе любили за исключительную доброту, деликатность, незлобивость. Только Джек, да и то с необычной для него мягкостью, заметил:
— Извини, но иногда твоя доброта — на грани беспринципности.
Джека не поддержали. Женьке досталось за недисциплинированность и лень.
— И все личные переживания сразу отражаются у него на работе. Просто невозможно! — пожаловалась Глаша.
Олега тоже пробрали.
— Загорается — пых! — и тут же остывает. Разве так чего-нибудь добьёшься? — нравоучительно говорил аккуратный Сережа. — Советую Олегу тренировать себя на выдержку, настойчивость, бороться с неровностями характера. Но не могу не отметить его чуткости, внимания к товарищам и редкого умения прийти на помощь. В связи с этим должен выразить удивление по поводу инцидента с Леной. — Сережа с укором и смущением посмотрел на неё. — Полагаю, что в основном она виновата сама.
Большинство считало, что виновата сама.
— В ней прорезался бешеный индивидуализм, — коротко определил Огнев. — И вообще… Но это разговор особый.
