Пантелеймон Романов - Русь. Том II
Марианна указала на упитанных офицеров, и все поняли, что Марианна остаётся жить и в жизни кружка начинается новая эра.
ХL
Рабочие не были взволнованы самсоновской катастрофой. Они прочли в газетах сообщение о гибели двух корпусов и сказали себе, что, значит, нужно считать вдвое и ждать новых наборов.
На заводы то и дело приезжали ораторы из меньшевиков, кадетов и призывали всех рабочих «на время войны забыть старые счёты с властью и встать на защиту родины, так как мы не можем сейчас идти против власти, занятой спасением родины. Мы должны искренно, с открытым сердцем двинуть свои силы ей на помощь, а после войны можно будет предъявить ей счёт. Иначе поражение России ослабит её мощь и замедлит развитие рабочего движения».
Эти голоса совершенно заглушили голоса тех немногих, которые были против всякого участия в войне. И все эти приезды меньшевистских и кадетских ораторов с речами, обращёнными к рабочим, как к равным, создали у многих повышенное настроение и даже патриотический подъём. Рабочие тоже ходили по городу с манифестациями, тем более что работа прерывалась этими шествиями и давала некоторое развлечение.
Но потом, когда мобилизация кончилась, процессии прекратились. Рабочие встали к станкам, большею частью как военнообязанные; союзы, вечерние школы и оставшиеся профессиональные журналы были закрыты, и точно в награду за хорошие слова, обращённые к рабочим, им прибавили работы.
Реакция уничтожила возможность организовываться и подавать голос рабочей массе. Единственная легальная большевистская газета «Правда» была закрыта. Сталин был в ссылке в Сибири, Ленин — за границей, в Кракове, и был арестован австрийским правительством.
Оставалась только одна легальная возможность подавать этот голос — думская трибуна, с которой была прочитана большевистская декларация против войны, отрицавшая всякую возможность единения пролетариата с царской властью.
Правительство принуждено было во имя соблюдения приличий и законности выслушать речи рабочих депутатов об угнетениях и насилии царской власти, о том, что «международная солидарность пролетариата найдёт средства для прекращения этой войны захватов».
Но это было последнее легальное выступление, и рабочим пришлось нелегально собираться и организовывать подпольные кружки.
Правительство искало путей к тому, чтобы ликвидировать в Думе большевистскую фракцию, и дело стояло только за тем, что не удалось поймать членов Думы с материалом, который дал бы возможность власти привлечь их к суду за предательство и измену.
Правительство знало, что прокламации, выпускаемые против войны и власти, «расстреливающей голодных рабочих и крестьян», распространяются при ближайшем участии большевистской фракции, но за неимением улик ограничивалось усиленной слежкой за большевиками и арестами рабочих. И всё-таки прокламации распространялись на фабриках и заводах и проникали в войска.
XLI
Алексей Степанович, как обещал, зашёл к Митеньке Воейкову.
Они отправились в кружок. У него опять всю дорогу раздваивалось сознание.
«Что за возмутительное положение, — шёл и думал Митенька. — Надо бы ему сразу сказать, что меня совершенно не интересует кружковая работа, я признаю только индивидуальную…»
— Да, что же я не спросил. Говорил с мужиками о войне? Что они?
Алексей Степанович оглянулся назад и шепнул:
— Вы об этом всё-таки поосторожнее говорите на улице. Эта х р а б р о с т ь совсем ни к чему.
Свернули в глухой переулок, и только тогда Алексей Степанович продолжил беседу:
— Они было накинулись на меня за то, что я укрываюсь от войны, а я им доказал, что они подставляют шею капиталистам.
Вышли на набережную к церкви, где лежали выгруженные с баржи дрова и никого кругом не было.
— Читали, сколько народу положили в Восточной Пруссии? Сразу видно, что у нас за правительство. Такое поганой метлой надо гнать! Может, хоть это нашего мужичка раскачает.
— Да, удивительно инертный народ, — отозвался Митенька.
— Он привык под помещиком ходить да ворочать на него, так и готов весь век тянуть лямку.
— Да, да, — проговорил Митенька.
— Вот что, — сказал Алексей Степанович, — сейчас приходится наводить конспирацию. Запомните, что мы идём на именины. Там будут три студента: один сухой такой, бледный и серьёзный, — это Шнейдер; потом рыжий с веснушками, Чернов, он постоянно краснеет; а третий одет господчиком, но парень славный, Максом зовут. И потом две девушки — Маша и Сара. Маша, собственно, замужняя, — сказал он, почему-то покраснев. — Запомните имена… на всякий случай.
— А что, могут пожаловать и д р у г и е гости? — спросил Митенька, почувствовав удовольствие от того, что ему доверяют, раз ведут в нелегальное место.
— Как сказать, — ответил, пожав плечами, Алексей Степанович, — у нас уж такая привычка выработалась, чтобы всегда держаться начеку. Ведь попадёшь как раз тогда, когда об этом и не думаешь.
Он легко шёл в своих высоких сапогах, глядел вперёд и настороженно весь собирался, когда проходили мимо стоявших на тротуаре людей.
— Теперь я сверну направо и обойду этот квартал, а вы запомните номер дома и квартиру: Пятнадцатая линия, дом тридцать три, квартира семь. Идите туда один. Я раньше вас буду. Запомните?
Митенька хотел было достать записную книжку, но Алексей Степанович остановил его за руку и сказал:
— Никогда ничего не записывайте, всё держите в голове.
Квартира оказалась глубоко во дворе.
Это был обычный петербургский двор, узкий, как труба, меж высоких каменных домов, с раскрытыми окнами и сушившимся бельём на некоторых из них.
Митенька поднимался по лестнице, а сам всё твердил имена и боялся их перепутать. «Рыжий — Чернов, худощавый, бледный — Шнейдер, потом Макс и Маша с Сарой».
Митенька с бьющимся сердцем позвонил. Ему сейчас же открыл Алексей Степанович и по длинному коридору ввёл его в комнату, сказав присутствующим:
— Вот, прошу познакомиться, мой земляк и приятель, о котором я говорил. Мы с ним пешком вместе под стол ходили. — При этом он по своей привычке проводил рукой по рассыпающимся волосам.
В комнате мещанского типа, с занавесочками и геранью на окнах, было действительно похоже на именины: на столе в простенке между окнами стоял стол с самоваром и блюдо с пирожками. Но всему этому противоречил какой-то беспорядок в комнате, окурки на полу, табачный дым.
Несмотря на рекомендацию Алексея Степановича, Митеньку встретили несколько холодно, точно никто не хотел первым проявить по отношению к гостю чувство приветливости и радушия.
Только юноша с весёлым лицом, одетый в студенческий сюртук, первый протянул Митеньке руку и сказал:
— Милости прошу к нашему шалашу.
Митенька догадался, что это Макс.
За Максом кудрявая и смуглая девушка, похожая цветом лица и живостью на цыганку, по-видимому Сара, приветливо поздоровалась и сказала:
— А вы нас напугали стуком своей шашки… мы уж думали…
— Меня самого стесняют эти глупые доспехи, — сказал Митенька, почувствовав некоторую уверенность от свободного и приветливого тона девушки. Но эта уверенность быстро исчезла, так как другие почти ничем не отозвались на появление Митеньки.
Худощавый чёрный студент, с безразличным лицом, на котором никогда не появлялась улыбка, продолжал стоять у окна и просматривать книгу. Он как будто нехотя подал Митеньке свою сухую руку, едва взглянув на него острыми глазами, и сейчас же опять занялся перелистыванием страниц.
Митенька догадался, по описанию Алексея Степановича, что это Шнейдер.
Рыжий Чернов, в веснушках, в распахнутой тужурке, видимо, очень застенчивый и страдающий от этой застенчивости, тоже молча, весь покраснев при этом, подал Митеньке руку.
Маша была спокойная молодая женщина, с гладкой причёской, какую носят учительницы. На ней было синее платье с белым горошком, перехваченное поясом из той же материи. Но несмотря на внешнюю мягкость, в ней была какая-то прямота и жестокая властность, которые сказывались даже в мелочах. Она подошла к Шнейдеру, спокойно, но с видом, не допускающим никакого возражения, взяла у него из рук книгу и поставила её на полочку.
И когда она уходила в кухню и приносила оттуда на стол закуски, то делала это не как хозяйка, а как делает во время загородной прогулки наиболее энергичная и деловитая из всей компании женщина.
— Кто же у нас именинник сегодня? — спросил Алексей Степанович, утирая усы застенчивым жестом собранной в горсть руки.
Сара с веселой улыбкой повернула к нему кудрявую голову:
— Конечно, я!..
— Вы когда-нибудь до этого работали? — спросил вдруг Шнейдер, обращаясь к Митеньке.
