Павел Лукницкий - Избранное
…Торопливым шагом Бахтиор приближался к лавке купца. Мирзо-Хур сидел на ковре перед лавкой, попивая из пиалы чай. Бахтиор, минуя купца, вошел в лавку.
— Где опиум?… Давай сюда опиум! — в бешенстве крикнул он.
Мирзо-Хур отставил пиалу.
— Откуда опиум у меня? Давно не было опиума. Сельсовет постановил не курить, я подчиняюсь, давно не торгую опиумом. Нет его у меня!
— Нет? Нет? Лжешь, вымя волчихи, лжешь! Не дашь, сам возьму!
И, прежде чем Мирзо-Хур сообразил, что ему делать, Бахтиор подскочил к полкам, сорвал их одну за другой. Товары грудой рухнули на пол. Купец кинулся к ним, но Бахтиор уже стремительно расшвыривал их по ковру. Небольшой мешок с опиумом сразу же попался под руки, и, выскочив с ним из лавки, Бахтиор опрометью побежал к береговому обрыву. Широко размахнувшись, швырнул мешок в реку. Ослепленный яростью Мирзо-Хур, выхватив из-под халата нож, погнался за Бахтиором.
— Вор, проклятый вор! Умер ты, уже умер ты!
Бахтиор увернулся, отскочил, поднял с земли увесистый камень. Губы Бахтиора дрожали, тело напряглось, как тетива наведенного лука.
— Иди на меня, иди!
И, поняв, что Бахтиор может его убить, купец испугался, отступил.
Бочком добравшись до лавки, Мирзо-Хур ввалился в нее, тяжело дыша, захлопнул за собой дверь и разразился проклятиями:
— Подожди, презренный! Кровавым дымом обернется тебе этот опиум! Свинья твою нечестивую душу съест!
Бахтиор медленно опустил руку и, не понимая, как очутился в ней этот камень, переложил его на другую ладонь. Опомнился, бросил камень и медленно побрел вдоль берега по неровной тропе. Ему пришло в голову, что, быть может, он слишком погорячился и надо было поступить как-либо иначе. Недовольный собой, он размышлял, не осудит ли его поступок Шо-Пир, которому он давно привык рассказывать все. Может быть, на этот раз умолчать?
Войдя в крепость, он принялся помогать факирам, мрачный и неразговорчивый. Долго старался не попадаться на глаза Шо-Пиру. А когда тот сам подошел к нему и спросил: «Где это ты пропадал?» — Бахтиор наклонился над гранитным обломком, силясь его поднять, и проронил:
— Так, дело одно… Теперь хорошо!
Шо-Пир с недоумением посмотрел на него, понял, что от Бахтиора сейчас толку не добьешься, отошел к одному из факиров и заговорил с ним о чем-то, чего Бахтиор, погруженный в свои сомнения, слушать не стал.
Увидав, что Бахтиор успокоился, Шо-Пир вернулся к нему.
— Слушай, Бахтиор, а почему Карашира сегодня нет?
— Не будет он больше работать! — мрачно ответил Бахтиор. — Я постановление сделал: Караширу участка не давать.
— Ну-ну? — прищурился Шо-Пир. — Ты что это — серьезно?
— Конечно, серьезно! — закипел Бахтиор. — За что землю давать? Обманщик он! Против советской власти идет.
— Слушай, друг, не глупи! В чем дело?
— Опиума он накурился! Ты понимаешь?
— Но? Это, наконец, черт знает что! Где достал?
— У купца было припрятано, чтоб ему сдохнуть!
— Та-ак! — Шо-Пир примолк. — Ну, вот что скажу тебе… Карашир опиум курит? Очень худо это. Но постановление твое тебе отменить придется. От хорошей жизни он, что ли, курит? Самый бедный из бедняков, а ты вдруг земли ему не давать! Купец ему опиум сунул? Так ты с купцом и борись. А ты… Э-эх, голова!
«Сказать или нет? Лучше не говорить!» Бахтиор недовольно скинул с себя руку Шо-Пира, встал и, увидев, что работающий поблизости Исоф тщетно силится перевернуть ребристую глыбу, подошел, сунул под нее свою кирку.
Оба принатужились, навалились, глыба медленно перевернулась. Исоф выпрямился, отер лоб рукавом халата.
— Бахтиор!
— Что тебе?
— Значит, Караширу все-таки дадим участок?
— Дадим, — простодушно улыбнулся Бахтиор. — Правду сказал Шо-Пир, немножко сердце горячее у меня.
Исоф оглянулся, поблизости работало несколько старых факиров. Надеясь найти в них поддержку, Исоф решился сказать:
— Еще думаю я… Бобо-Калону участок дать надо.
— Что? — нахмурился Бахтиор. — Внуку хана участок?
— Не сердись, Бахтиор, — заторопился Исоф. — Я думаю так. Вот видишь, он сидит, на нас смотрит. Мы люди, а он разве не человек? Нам — все, ему ничего? Разве правильно это? Тоже бедный сейчас, что есть у него? Нет ханов теперь, что в нем осталось от хана? Он человек хороший, ничего нам плохого не делает.
Факиры опустили кирки и лопаты: к такому разговору надо прислушаться! Бахтиор с ненавистью взглянул на сидевшего у своей башни Бобо-Калона.
— Что раньше носили ему, забыл?
Исоф решил не сдаваться.
— То время прошло… А теперь смотреть на старика жалко.
Гнев снова овладел Бахтиором.
— А он нас прежде жалел? Ничего, живет вот, не пропадает! А ему уж давно подыхать пора.
— Тише, Бахтиор, он услышит!
— Пусть слышит! — Бахтиор намеренно повысил голос. — Пусть слышит! Собака он для всех нас, волчий хвост неотсохший… Работал я у него мальчишкой. Знаю его тухлую душу. Участок ему давай!… Бороду ему свою расстели, Исоф, пусть сеет на ней пшеницу.
Исоф взялся за свою кирку. Один из факиров промолвил:
— Не надо Бобо-Калону участка. Прав Бахтиор. Это ты, Исоф, на свою голову камень положить хочешь.
А Бахтиор тихо выругался и пошел в сторону, отшвыривая ногой мелкие камешки.
Вечером, возвращаясь вместе с Бахтиором домой, Шо-Пир шел, сунув руки в карманы и небрежно насвистывая. Бахтиор ветел в пальцах сорванный по дороге прутик. Не выдержав молчания, кинул в сторону прутик, сказал:
— Шо-Пир, я был у купца, выбросил его опиум.
— Как выбросил?
— Схватил. В реку бросил. Он меня вором назвал, с ножом бросился на меня. Я чуть не убил его камнем. Что было бы, если б убил?
Шо-Пир ничего не ответил. Он долго шел молча, раздумывая о том, что, в сущности, Бахтиор прав. Конфискации трудно добиться, — ущельцы еще слишком нерешительны и робки, чтоб выступить против купца. Долголетняя зависимость и пристрастие к опиуму кажутся ущельцам естественными. Одной агитации, пожалуй, здесь мало. Вот если бы…
— Эх, Бахтиор! — воскликнул Шо-Пир. — Беда наша в том, что граница открыта. Ни одной заставы нет на границе. Была бы застава здесь, пограничников хоть с десяток, живо прекратились бы все безобразия!
И, взмахнув рукой, грозя кулаком, Шо-Пир вдруг крикнул так, что Бахтиор шарахнулся:
— Черт бы забрал эти горы! Перевернуть их пора!
Умолк и снова задумался.
Миновав селение, друзья поднимались к своему саду. Подойдя к пролому в ограде, Шо-Пир остановился и, пристально глядя Бахтиору в глаза, произнес:
— А с купцом, Бахтиор, мы поступим так: будем присматриваться ко всему, что он делает. Соберем такие факты, чтоб, когда настанет время, выложить их на собрании все сразу. И тогда мигом, не дав никому поостыть, выгоним купца отсюда… Согласен?
— Скажи, делать как! Все буду делать! — ответил Бахтиор. — Чтоб воздух наш он не поганил, проклятый!
2
Солнце жжет ущелье прямыми лучами, но осень уже чувствуется в прохладе ветерка. Он набегает волнами, несущими от маленьких полей Сиатанга дробный, настойчивый рокот бубнов. Стоит только оторваться от вязанья, взглянуть вниз, на мозаику желтых полей, чтоб увидеть женщин в белых рубашках, здесь и там ударяющих в бубны. Пока хлеб не сжат, надо с утра до ночи бить в бубны, отгоняя назойливых птиц, жадно клюющих зерно.
Но, сидя на кошме, посреди террасы, Гюльриз пристально смотрит на красные, желтые, зеленые и синие нити овечьей шерсти. Четыре деревянные спицы поочередно мелькают в ее сухих коричневых пальцах. Морщины склоненного над вязаньем лица глубоки, но волосы старухи еще только у висков побелели; искусственные, вплетенные в волосы косы кончаются толстыми шерстяными кистями, окрашенными в густой черный цвет.
Косы не мешают Гюльриз: закинула их за плечи, и косы кольцами лежат на кошме. Даже плотная белая материя домотканой рубахи не скрывает костлявости Гюльриз, но в позе ее, в уверенных движениях рук все еще сохраняется природное изящество женщины гор.
Чулок, который вяжет она, будет без пятки, — вырастет в длинный, искусно расцвеченный мешок. Рисунок, подсказанный Гюльриз ее вольной фантазией, не похож на те, другие, неповторимо разнообразные, какими украшают чулки женщины Сиатанга; искусство вязания таких чулок известно в Сиатанге издревле, никто за пределами гор не знает его.
Ниссо, поджав голые ноги, сидит рядом с Гюльриз и, помогая ей разматывать окрашенную растительными красками шерсть, внимательно наблюдает за чередованием затейливого узора. Ниссо очень хочется перенять от старухи ее уменье. Уже несколько дней подряд, подсаживаясь к Гюльриз, Ниссо следит за каждым движением ловких пальцев старухи. А потом украдкой уходит в дальний уголок сада, усаживается возле каменной ограды под густыми листьями тутовника и пробует вязать сама. У Ниссо нет хорошей шерсти, и слишком эта шерсть дорога, чтоб решиться попросить у Гюльриз хоть моток. Ниссо подбирает выброшенные старухой обрывки разноцветных ниток, связывает их в одну и учится вязать. Пусть первый чулок будет кривым, испещренным узлами, — Ниссо свяжет его сама, без посторонней помощи. И когда он будет готов, принесет его Гюльриз, скажет: «Вот видишь, я тоже умею; теперь дай мне разноцветной шерсти, я свяжу настоящие чулки, я подарю их…» Нет, она не скажет, кому она их подарит, но… Пусть теперь Шо-Пир обматывает ногу тряпкой, прежде чем надеть сапог, — а разве хорошо, если зимой, без шерстяных чулок, ноги его будут мерзнуть?…
