Юрий Гончаров - Волки
– А была она вообще-то в эту ночь тут? – спросил Костя, прыгая за Баранниковым по выпирающим из косогора валунам.
– А был ли мальчик? Может, мальчика-то и не было? – быстро взглянув на Костю, рассмеялся Виктор. – Была, была бабка тут в эту ночь. Загляни в сторожку – убедишься. И сама по себе отсюда она деться никуда не могла, лодки у нее не было… Да, Ерыкалов? Не было?
– Не было, – ответил всезнающий Ерыкалов. – Если переехать, так всегда ждала, чтоб кто подвернулся. Какой-нибудь рыбачок, например… Я сам ее сколько раз перевозил.
– Тут она, тут где-нибудь! – уверенно сказал Баранников, почти бегом труся по каменистым склонам, – Вот так же небось, вроде деда Ильи…
– Но почему он, такой здоровенный детина, так мелко запрятал труп? И лопату там же бросил…
– Видишь, тут же всюду камни, почва наносная, несколько вершков. А лопата – это просто упущение. Когда столько понатворил и в башке туман…
Пожалуй, один Ерыкалов да еще Валет занимались исследованием местности со вниманием; Костя, слишком взволнованный, лишь скользил вокруг глазами, а Баранников так и вовсе, хотя и глядел, но вряд ли что видел даже у себя под ногами. Сейчас ему было не до поисков. Душа его ликовала: такого преступника поймать!
– Илья Мязин, конечно, в этом я уверен теперь совершенно, вот когда сам увидел грибоварню, сколько до нее от города, какая дорога… Там что – яма? Ерыкалов, взгляни!.. Илью Мязина, я говорю, в этом я полностью уверен, – с главной роли надо снять… – торопясь поскорее закрепить в словах вибрирующие в нем мысли, скороговорочкой стрекотал на ходу Баранников. – Мог ли он, если б даже пошел сразу же за тобой, прийти одновременно? Потом тут же вернуться и быть на месте к приходу первых сдатчиц… А узнав про пожар, протопать до города снова. А днем, мы знаем, накануне, он уже совершил этот путь дважды! Деду почти восемьдесят. Лошадь, я уверен, и та не вынесла бы такой марафон… Скорей всего, именно так и было: он ничего не знал, услыхал про пожар уже утром и сразу же кинулся на пожарище – в печке-то золото! Небось уже простился с ним, а печка-то, глядь, стоит! Представляешь, что у него внутри делалось, когда он вокруг печки ходил, вот когда ты с ним утром на пожарище повстречался? Попробовал он, так сказать, печку за собой закрепить – не вышло. Тогда дождался вечера, вынул золотишко и – сюда, хоронить у Таифы. Не в городе же! Инстинкт волчий – тут верней, укромней… А тут уже Колька! Афанасия Трифоныча, конечно, он тюкнул, других мнений быть не может. По родственному наущению… Деньги, что при нем, очень возможно, что и аванс за исполнение этого дела. Каков он малый – сам видишь. Как он золото хватал! Такой ради денег на что хочешь пойдет. Примитивизм предельный… В ученье едва-едва дополз всего до пятого класса. Даже никакого ремесла не осилил. Только и вышел из него рабочий на сплаве, а там ведь – абы руки да ноги… С деньгами мы еще разберемся. Возможно, у Афанасия Мязина стянул, – пенсию тот получал приличную, наверное, накопленьица кое-какие имелись… А потом, значит, так: он ведь, чтоб вне подозрений быть, заранее разгласил, что его в эту ночь в городе не будет, – он сюда и драпанул. Место укромное. Разговор-то с дружком Валентином какой у него был? «Вот обделаем это дело, богаты будем, ух! Ты только карбас к месту пригони. После полуночи, да так, чтоб никто не заприметил!» Вот он, этот карбас художников, – в кустах! Приплыл он сюда еще в ту ночь, конечно. Это он врет, скотина, что вчера вечером. Ну, да сознается еще! Конечно, по дурости мозга его не сработала, как надо: ему не сюда бы, а куда-нибудь, где люди, чтоб его видели, могли потом подтвердить. Но его не разум – примитивный инстинкт двигал, тот, что у животных: нашкодил – значит, подальше с глаз, забивайся в тайник, в укромную нору, в щель, сиди и пережидай… И вот, представляешь, примерно в то время, когда мы на грибоварне кабанов пугали, сюда со своим золотишком заявился еще один тать, Илья Николаич… Темень, пустынный остров, пустынная река… При такой романтической обстановке и встретились дедушка и внучек. Внучек, поскольку рука у него еще не остыла, раздумывать и колебаться долго не стал… А Таифу, я так думаю, он еще раньше на тот свет спровадил. Лопата-то возле Мязина брошена… Про пожар Таифа слыхала, а увидев тут Кольку, могла сообразить, чьих рук этот пожар. Он это понял, испугался: выдаст, старая ведьма! Вот тебе и вся история! – заключил Баранников. – Ну, что, лейтенант? – окликнул он Ерыкалова. – Ничего? Идемте-ка опять в церкви пошарим повнимательней… Детали, конечно, уточнятся, – бросил Баранников Косте через плечо, скорее всех направляясь к темной гуще деревьев, в которой прятался храм. – Еще многое надо уточнять. Но за схему я ручаюсь! Знаешь что? – остановился он, озаренный новой мыслью. – Я про этот случай в журнал «Советская юстиция» напишу. Представляешь, какая громкая получится статья! Случай-то какой небывалый! И так и назову: «Трижды убийца»! Как, ничего, а?
Стеклянный глаз
Осатаневшее солнце пылало над городом. Его отвесные лучи яростно пронзали чахлую листву городского сада. На раскаленный колокол радиорепродуктора страшно было смотреть: казалось, еще немного – и он не выдержит, начнет плавиться, обтекать огромными, с хорошую дулю, серебряными каплями.
И верно: до сих пор угрюмо молчавший, он вдруг всхлипнул, издал какой-то страдальческий звук, но, как бы одумавшись в ту же минуту и взбодрясь, словно в насмешку над раскисшими горожанами, весело, заливисто рявкнул: «Нас утро встречает прохладой»…
Жара загнала Костю в самый дальний уголок сада, за цирковые конюшни. Он было хорошо устроился в холодке, но вскоре огненные копья солнца достали и сюда, заставили пересесть на другую скамейку, потом на третью… Становилось похоже на игру в пятнашки: он убегал, солнце догоняло. В другой раз это, может быть, показалось бы и весело, но сейчас Косте хотелось посидеть в покое, собраться с мыслями. События, образы минувшей ночи теснились, проплывали в воображении: вокзальный ресторан, князь Авалиани, ноги Мировицкого, рассветные сумерки в лесу, сказочный островок, рука, торчащая из земли, рассыпанное по полу золото, Колька… Наконец, этот жирный старик в залатанном тулупе… Все наплывало, перемешивалось, создавая огромный запутанный клубок не одного, а нескольких преступлений, над распутыванием которого сейчас изнемогал Витька Баранников, ошалевший от бессонных ночей и множества мыльными пузырями лопающихся версий.
Час назад Костя присутствовал при допросе Николая Чунихина. Парень путался в показаниях, вилял, фальшивил, явно желая увести следствие куда-то в сторону от позавчерашней ночи. Он все напирал на то, что гулял в Шарапове у Алки-парикмахерши, был пьян, ничего не помнит, ничего не знает…
И все это соответствовало истине. Шарапово находилось не за горами, оперативники собрали исчерпывающие сведения о тамошних Колькиных похождениях. Упомянутая Алка подтвердила, что Колька ночью действительно гулял у нее, но… с двух часов ночи и до утра, затем спал весь день.
А что же до двух?
Вот тут он нес несусветную околесицу и путался так, что на него жалко и гадко было смотреть. То по его рассказам выходило, что он, опоздав на катер, вернулся домой и завалился под сараем спать, то – когда Баранников напомнил ему о том, что накануне сговаривался он с Валентином Мухаметжановым насчет карбаса, – будто бы ездил на Черный Яр ставить сети…
Вызванный снова на допрос Валька под шквальным огнем баранниковских глаз, припертый к стене, показал, что на карбасе отвозил Кольку по каким-то его надобностям в деревню Васильевку. В Васильевке же нашлись люди, видевшие Чунихина в первом часу ночи.
Получалась неразбериха.
– Слушай, может, пойдем позавтракаем? – предложил Костя Баранникову, когда тот был уже совершенно измучен допросами, телефонными звонками и всей той путаницей, которая не только не думала распутываться, но с каждым часом запутывалась все больше и больше. – Право, пойдем… Развеешься, отвлечешься… Ей-богу, этак ведь и загнуться недолго!
Баранников сидел, откинувшись на спинку стула, прикусив нижнюю губу, совершенно отсутствующим бессмысленным взглядом уставясь в какую-то, одному ему видимую точку.
– Ну? – решительно поднялся Костя. – Как это у вас тут говорится – айдате, что ли?
Баранников безмолвствовал. И только тут до Кости дошло, что его друг спит…
Подивившись такой редкой способности спать с открытыми глазами, Костя на цыпочках вышел из кабинета.
Возле комнаты дежурного по райотделу он приостановился. Какой-то жирный, похожий на бабу, безбородый старик, одетый, несмотря на жару, в залатанный овчинный тулуп, пытался внушить милиционеру, что ему крайне необходимо видеть «главна начальничкам».
– Моя, бачка, сама помират скора… Сама скора могилкам гулял… Ну? Зачим могилкам па́кустил, железкам хоронил? Пятеркам давал – молчи! Мени, бачка, за пятеркам – шайтан купишь! Давай, пожалуйстам, укажи: до сама главна начальничкам какой дверь ходить?
