Женщины - Ирина Александровна Велембовская
В дверь скользнула Кланя-сторожиха. Осторожно, почти заискивая, подступили к Лариону:
— Максимыч, не пойдете ли ко мне на низ? Нам четвертого надо, в подкидного сели мы… И тепло у меня.
— Мне левой рукой сдавать неспособно, — сказал Ларион. — Играйте уж без меня.
— Какие вы гордые! — чуть не со слезой сказала Кланя. — Я тут видела, шьете сами, а уж чтобы карт не сдать!.. Ну, бог с вами!
Она ушла так же неслышно, как появилась. Ларион отвернулся к стене, положил худую щеку на беспалую ладонь. Здесь, на новом месте, он почему-то часто стал видеть тревожные сны. Они повторялись из ночи в ночь, мучая его.
Снились ему бесконечные штабеля леса возле полотна железной дороги. Толстые, в два обхвата, сосновые и лиственничные кряжи, шершавый еловый десятиметровник. Платформы с высокими стойками, обхваченными проволочным канатом. Вот с хрипом гнется одна из них, ломается с треском пополам, и скользкие от мороза бревна рассыпаются, крушат подпоры, рвут канаты…
Сквозь дрему слышался Лариону визг бензопилы, хряск падающих елей, рыкание тракторов, плач метели… Очнувшись, вспоминал бараки в лесу, в глубоких снегах. Здесь первую военную зиму он, оставшись без пальцев, просидел сторожем, пока приспособился левой рукой готовить березовую чурку тракторам и автомашинам, гнать смолу, выжигать уголь.
…Холодные белые дни и долгие синие ночи. Один он ночевал в лесу, замкнувшись на засов в еле подсветленном керосиновым фонарем бараке. Иногда из поселка приходила к нему молчаливая молодая вдова. Она шла шесть верст лесом, не боясь волков и ночной стужи. Ходила до той поры, пока не пришло известие, что муж-то ее, оказывается, жив.
Ларион вздрогнул и открыл глаза: Мишка-татарин тряс его за плечо.
— Ступай на улицу, тебя баба какой-то зовет. Красивый очень… Ходи быстро!..
За углом, у старой, промороженной насквозь рябины, Лариона ждала Варя. И держала что-то в руках.
— Завтра в лес, — сказала она и опустила глаза, — так я пимы тебе мужнины принесла. И рукавицы… Нельзя в лес в ботинках…
Тут она отступила, кинула свою ношу на снег и, будто обороняясь, выкинула вперед обе руки в варежках.
— Ты чего же это делаешь?.. — испуганно спросила она, отпихнув Лариона. — Вот ведь ты какой!.. Пусти, слышишь!
Ларион растерялся и опустил руки. А Варя быстро подняла со снега мешок, развязала и вытащила пару крепких, бурых пимов и рукавицы-шубенки на большую мужскую руку.
— Не надо мне, — вдруг упрямо сказал Ларион.
— Пошто же так?!.. — прикусила губу Варя.
— Не заработал.
— Авось когда-либо… — И она снова поспешно отпрянула. — Слушай-ка, говорю тебе, не подходи!
Ларион повернулся и пошел. А она тихонько крикнула ему вслед:
— Возьми хоть рукавички!
В темных сенях до плеча Лариона дотронулась чья-то рука. Он быстро откинул ее и узнал Кланю. Карточная игра, видно, не состоялась. Кланя стояла в нижней рубахе и полушубке внакидку. Выходя к Варе, Ларион разбудил ее, если только она спала.
— Сколь я из-за тебя пережила!.. — горько сказала Кланя. — Я вдова, а у Варьки мужик жив, письма с фронта пишет. Куда ты глаза свои закидываешь?..
Ее живое горе задело Лариона.
— Поищи другого, дорогая, — сказал он сумрачно. — И не обижайся ты на меня…
Утром отправились в лес. До лесосеки было километров десять. То ли мороз сбавил, то ли шли быстро, но Варе показалось, что и не холодно. Как только вышли, она увидела на Ларионе чьи-то незнакомые ей валенки, и в сердце к ней впрыгнула ревность: у нее не взял, а какая-то другая уговорила… Но потом она рассердилась на себя за такие мысли: валенки эти доброго слова не стоили — латаные-перелатаные, как Христа ради поданные. Ухажерка такие постесняется дать.
И Варя радовалась, что уж руки у Лариона по крайней мере не озябнут: она так старалась, сама шила эти шубенки. Если он заметил, то на запястьях она красной шерстинкой пометила его буквы: Л. и 3. Но Ларион, наверное, обиделся на нее за их вчерашнюю нескладную встречу: идет где-то впереди, ни разу к ней не подошел. А может быть, не хочет конфузить ее не людях: все-таки у нее муж, она не девчонка.
…Солнце поднялось на высокую ель, когда пришли к месту порубки. Тут же стояло большое, обжитое зимовье. Из трубы валил густой дым.
— У печки место захватывать!
— Вот дикие! То плелись нога за ногу, а как место захватывать, они первые.
Спорили из-за мест, толкались, пробираясь ближе к печи. Сразу загремели посудой, поплыл табачный дым, запахло сырой, припаленной одеждой.
— Максимыч, — тихо позвала Варя. — Иди сюда, здесь местечко есть.
Она скинула свой полушубок на нары. И крикнула мужикам:
— А ну-ка, курильщики, на мороз! Задушили табачищем своим, лешак бы вас с ним понес!
Ей хотелось держаться смелее, развязнее. А у самой было такое чувство, что сегодня случится что-то страшное, и холод подступал к сердцу, жар к вискам.
— Так что же, Золотов, пойдешь на пару-то со мной? — нарочно громко спросила она, и ей самой показалось, что голос вот-вот оборвется.
Ларион понял. Сказал тоже громко, с усмешкой:
— А не боитесь, товарищ бригадир, что в отстающие со мной попадете?
Варя бодрилась:
— Да уж не сомневайся, со мной такого не бывало. У меня тятя лесоруб, я под елкой выросла!..
Кто-то сказал назидательно:
— Гляди, Павел твой приедет да вам обоим за эту елку шишек наклеит. Он у тебя мужик взгальный: примется трепать, пыль пойдет!
— А это уж забота не ваша, — резко сказала Варя. — Кого не целуют, тот и губы не подставляй.
…Белый
