Характеры (Рассказы) - Василий Макарович Шукшин
Поп налил в стаканы спирт, придвинул Максиму один стакан и графин с водой.
— Разбавляй по вкусу.
Поп был крупный шестидесятилетний мужчина, широченный в плечах, с огромными руками. Даже не верилось, что у него — что-то там с легкими. И глаза у попа — ясные, умные. И смотрит он пристально, даже нахально. Такому — не кадилом махать, а от алиментов скрываться. Никакой он не благостный, не постный — не ему бы, не с таким рылом, горести и печали человеческие — живые, трепетные нити — распутывать.
— Душа болит?
— Болит.
— Так. — Поп выпил и промакнул губы крахмальной скатертью, уголочком. — Начнем подъезжать издалека. Слушай внимательно, не перебивай. — Поп откинулся на спинку стула, погладил бороду и с удовольствием заговорил, — видно, обожал порассуждать.
— Как только появился род человеческий, так появилось зло. Как появилось зло, так появилось желание бороться с ним, со злом то есть. Появилось добро. Значит, добро появилось только тогда, когда появилось зло. Другими словами, есть зло — есть добро, нет зла — нет добра. Понимаешь меня?
— Ну, ну.
— Не понукай, ибо не запряг еще. Что такое Христос? Это воплощенное добро, призванное уничтожить зло на земле. Две тыщи лет он присутствует среди людей как идея — борется со злом. Две тыщи лет именем Христа уничтожается на земле зло, но конца этому не предвидится. Не кури, пожалуйста. Или отойди вон к отдушине и смоли.
Максим погасил о подошву цигарку и с интересом продолжал слушать.
— Чего с легкими-то? — поинтересовался для вежливости.
— Болят, — кратко и неохотно пояснил поп.
— Барсучатина-то помогает?
— Помогает. Идем дальше, сын мой занюханный…
— Ты что? — удивился Максим.
— Я просил не перебивать меня.
— Я насчет легких спросил…
— Ты спросил: отчего болит душа. Я доходчиво рисую тебе картину мироздания, чтобы душа твоя обрела покой. Внимательно слушай и постигай. Итак, идея Христа возникла из желания победить зло. Иначе — зачем? Представь себе: победило добро. Победил Христос… Но тогда — зачем он нужен? Надобность в нем отпадает. Значит, это — не есть нечто вечное, непреходящее, а есть временное средство, как диктатура пролетариата. Я же хочу верить в вечность, в вечную огромную силу и в вечный порядок, который будет.
— В коммунизм, что ли?
— Что коммунизм?
— В коммунизм веришь?
— Мне не положено. Опять перебиваешь!
— Всё. Больше не буду. Только ты это… понятней маленько говори. И не торопись.
— Я говорю ясно: хочу верить в вечное добро, в вечную справедливость, в вечную высшую силу, которая все это затеяла на земле. Я хочу познать эту силу и хочу надеяться, что сила эта — победит. Иначе — для чего всё? А? Где такая сила? — Поп вопросительно посмотрел на Максима. — Есть она?
Максим пожал плечами:
— Не знаю.
— Я тоже не знаю.
— Вот те раз!..
— Вот те два. Я такой силы не знаю. Возможно, что мне, человеку, не дано и знать ее, и познать, и до конца осмыслить. В таком случае я отказываюсь понимать свое пребывание здесь, на земле. Вот это как раз я и чувствую, и ты со своей больной душой пришел точно по адресу: у меня тоже болит душа. Только ты пришел за готовеньким ответом, а я сам пытаюсь дочерпаться до дна, но это — океан. И стаканами нам его не вычерпать. И когда мы глотаем вот эту гадость… — Поп выпил спирт, опять промакнул скатертью губы. — Когда мы пьем это, — мы черпаем из океана, в надежде достичь дна. Но — стаканами, стаканами, сын мой! Круг замкнулся — мы обречены.
— Ты прости меня… Можно я одно замечание сделаю?
— Валяй.
— Ты какой-то… интересный поп. Разве такие попы бывают?
— Я — человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Так сказал один знаменитый безбожник, сказал очень верно.
— Значит, если я тебя правильно понял, бога нет?
— Я сказал — нет. Теперь я скажу — да, есть. Налей-ка мне, сын мой, спирту, разбавь стакан на двадцать пять процентов водой и дай мне. И себе тоже налей. Налей, сын мой простодушный, и да увидим дно! — Поп выпил. — Теперь я скажу, что бог — есть. Имя ему — Жизнь. В этого бога я верую. Это — суровый, могучий бог. Он предлагает добро и зло, вместе — это, собственно, и есть рай. Чего мы решили, что добро должно победить зло? Зачем? Мне же интересно, например, понять, что ты пришел ко мне не истину выяснять, а спирт пить. И сидишь тут, напрягаешь глаза — делаешь вид, что тебе интересно слушать…
Максим пошевелился на стуле.
— Не менее интересно понять мне, что все-таки не спирт тебе нужен, а истина. И уж совсем интересно, наконец, установить: что же верно? Душа тебя привела сюда или спирт? Видишь, я работаю башкой, вместо того чтобы просто пожалеть тебя, сиротиночку мелкую. Поэтому, в соответствии с этим моим богом, я говорю: душа болит? Хорошо. Хорошо! Ты хоть зашевелился, ядрена мать! А то бы тебя с печки не стащить с равновесием-то душевным. Живи, сын мой, плачь и приплясывай. Не бойся, что будешь языком сковородки лизать на том свете, потому что ты уже здесь, на этом свете, получишь сполна и рай, и ад. — Поп говорил громко, лицо его пылало, он вспотел. — Ты пришел узнать: во что верить? Ты правильно догадался: у верующих душа не болит. Но во что верить? Верь в Жизнь. Чем все это кончится, не знаю. Куда все устремилось, тоже не знаю. Но мне крайне интересно бежать со всеми вместе, а если удастся, то и обогнать других… Зло? Ну — зло. Если мне кто-нибудь в этом великолепном соревновании сделает бяку в виде подножки, я поднимусь и дам по морде. Никаких — «подставь правую». Дам по морде, и баста.
— А если у него кулак здоровей?
— Значит, такая моя доля — за ним бежать.
— А куда бежать-то?
— На кудыкину гору. Какая тебе разница — куда? Все в одну сторону — добрые и злые.
— Что-то я не чувствую, чтобы я устремлялся куда-нибудь, — сказал Максим.
— Значит, слаб в коленках. Значит, доля такая — скулить на месте.
Максим стиснул зубы… Въелся горячим злым взглядом в попа.
— За что же мне доля такая несчастная?
— Слаб. Слаб, как… вареный
