Николай Вагнер - Белые камни

Через несколько минут они были в рубке. За ее окнами ничего нельзя было различить. Корабль напоминал воздушный лайнер, идущий через толщу облаков. Пощелкивали реле, приглушенно работала рация, светился экран локатора. Вахтенные делали свое дело, утверждая превосходство своей воли над стихийной силой природы. «Так и должны поступать люди, — подумал Александр, — так и должны прокладывать путь жизни, пока они в ней».

Александр проснулся от тишины. Он опустил жалюзи и увидел спокойный разлив реки. У дальнего берега, четко отражаясь в воде, стояли белокаменные высотные дома. Это была Москва. Огромный город еще спал в ранний утренний час, но не переставал от этого быть притягательным центром многоликого и разноязычного мира.

Быстро собрав в портфель необходимые вещи, Александр поспешил вниз. Возле трапа он повстречался с капитаном, тот пожелал удачно провести время и не опаздывать к отплытию.

Дверь Александру открыл сам Семен. Его престарелая мать находилась в больнице, и он обитал в огромной квартире один. Но, боже, что представлял собою Семен!

Это был не модный молодящийся щеголь, каким привык видеть его Александр, а глубокий, изможденный старик. Его ввалившиеся щеки заросли клочковатой, наполовину седой бородой. Нос выдвинулся вперед. Взгляд был тускл. Безрукавая телогрейка болталась на впалой груди, на ногах были подшитые валенки, несмотря на жаркий август, угнетавший всю Москву.

Семен пригласил сесть в кресло напротив, а сам пристроился на табурете, выставив перед собой ноги в огромных старых валенках. Пошамкав синими губами, он спросил:

— Как доехали? Сколько пробудете? Какие планы?

Все эти вопросы он произнес, как несмазанный разрегулированный робот.

Но Александр сначала не ответил, а спросил, не нуждается ли Семен в какой-нибудь помощи. И — чем он питается, кто ходит за продуктами в магазин?

— Не беспокойтесь, — приподняв сухую ладонь, ответил Семен. — Все приносит студентка из бюро добрых услуг. Хотите кефира или сливок?

Услышав, что Александр сыт, Семен предложил выпить хотя бы чаю. И они пошли на кухню, потолки и стены которой были черны от копоти, оседавшей, видимо, годами от газовой плиты. На шкафчике, столе и подоконнике громоздились грязные кастрюли, тарелки, чашки. Семен едва отыскал чайник, налил в него воды и поставил на огонь. Затем он вытащил из раковины, которая тоже была полна посуды, два мутных стакана, принялся их мыть, а потом протирать полотенцем, напоминавшим кухонную тряпку нерадивой хозяйки. Он поставил стаканы на край стола полусырыми, с ворсинками от полотенца, а сам беспомощно опустился на скрипнувший под ним рассохшийся стул. Некоторое время он сидел молча, опершись руками о костлявые колени, и сосредоточенно смотрел на Александра. Казалось, он навсегда отключился от окружающего мира и уже не произнесет больше ни одного слова. Однако вскоре Семен заговорил:

— Помните, Леонидов утверждал, что переживет меня. Ему таки это удалось! Вчера по телевизору опять шел фильм с его участием и по его сценарию. В, газетах и журналах постоянно вспоминают его имя. Я понимаю, что для полной славы ему надо было умереть физически. Люди почему-то всегда спохватываются сказать добрые слова после смерти. А вот обо мне никто ничего не скажет — ни до, ни потом.

— Еще неизвестно, — попытался возразить Александр.

Он ждал, когда Семен заговорит снова, но тот надолго умолк. Не вставая со стула, он дотянулся рукой до шкафчика, достал оттуда склянку с лекарством и таблетки. Дрожащей рукой накапал темной вонючей жидкости прямо в стакан с недопитым чаем. Помедлив, словно припоминая потерянную мысль, он поднес ко рту сразу несколько таблеток и запил их содержимым стакана.

— Поэту насцитур, нон фит, — неожиданно изрек он, — поэт рождается, а не делается. Так и художник. Вы думаете, я зря всю жизнь валял дурака? Мне было просто ясно, что никакой я не художник, а быть кем-нибудь другим не хотел.

Александру подумалось, что Семен заговаривается, но в следующую минуту эти сомнения рассеялись.

— Главное, — продолжал Семен, — у меня не было позиции. У Леонидова она была. Одержимо верил в свою идею и никогда не допускал двух мнений в отношении ее. Ваша Магда была такой же. Она достигла своего. О ней еще долго будут вспоминать ее ученики. Я уже читал об этом… Нет, слышал по радио. А чего достиг я?..

Закрыв лицо сморщенными пергаментными пальцами, Семен неестественно высоко поднял перекошенные плечи. Александру показалось, что Семен рыдает, и он попытался успокоить его.

— В том, что вы художник, я никогда не сомневался. Хотя бы эти листы! — И Александр показал на листы ватмана, сложенные стопкой в углу коридора.

Опустив руки, Семен безразлично произнес:

— По натуре я всегда был им, но этого мало. Надо еще себя проявить. А для этого нужен труд. К нему не приспособился, не было нужды. Детство было солнечным — спасибо отцу, — но солнечным оно бывает по-разному. Как Магда? Ах, да… простите! Почему вы не пьете чай?

Александр объяснил, что предпочитает чай остывшим. Он потрогал пальцами стакан и ради приличия отпил глоток.

Прозвенел звонок. Пришел врач.

Александр заторопился уходить — ему еще предстояло много дел в Москве, но Семен умоляюще посмотрел на него, прося остаться. Тогда Александр вышел в кухню. Другая комната, принадлежавшая матери Семена, была заперта на ключ. Жизнь в этом доме, видимо, шла обособленно: между сыном и матерью не установилось согласия.

Встреча с Семеном удручила Александра. За какой-то год с небольшим Семен из красавца мужчины превратился в жалкого старца, потерял всякий интерес к жизни. Но не утратил ли этого интереса он сам? Не потерял ли энергии, а значит, желания и способности работать?

— Александр Александрович! — немощным голосом тихо позвал Семен. — Доктор уходит, и мы можем продолжить наше общение.

Семен сидел на тахте и застегивал пуговицы на рубашке.

— Врач прописал мне побольше двигаться. Это теперь прописывают поголовно всем, кто жаждет продолжения жизни. Но!.. — Семен вознес указательный палец. — Как балерина, так и мужчина должны вовремя покинуть подмостки! Не так ли, мой друг? Именно так! — Он переполз с тахты на кресло. — Я вовремя не успел.

За доктором захлопнулась дверь. Семен спросил, прочитал ли Александр роман Леонидова.

— Не то у меня теперь состояние, — ответил Александр.

— У меня более чем не то. Я ничего не могу больше сделать. Но если бы я мог!.. Если бы мог! Я бы не отходил от мольберта, ездил бы не в свои увеселительные круизы, а в глубину России, к простым людям, на которых держится жизнь, писал бы их прекрасные лица! Писал бы пейзажи родной природы… Так успевайте хоть вы! И не дергайтесь, до отхода вашего корабля — целые сутки.

— Я должен побывать у Лизы.

— А у Шурочки вы побывать не хотите? После смерти Магды она звонила несколько раз и все интересовалась вами. Переживает за ваше одиночество. А что? Шурочка, по-моему, — человек! И очень женственна. — Увидев посуровевшее лицо Александра, он извинился: — Простите, я — так, к слову, понимаю, что Магду не может заменить никто. Вы разбираете мою речь? — спросил Семен, вспомнив о вынутых еще до прихода Александра протезах. — Я — сейчас…

Он отвернулся, вытряхнул из грязного носового платка вставные зубы и водворил их на место.

— Шурочка просила вас позвонить, — внятно произнес он. — Если угодно, вот номер ее телефона. — И он протянул клочок бумаги.

Шурочке Александр звонить не стал. Нечего было сказать ей. А вот Лизу навестил.

Лиза показалась слишком обыденной. Не было на ее лице яркой косметики, оно словно просветлилось, стало чище и значительнее. В остальном она не изменилась. Те же глаза, чуть выпуклые, с задорным блеском, те же яркие губы. Удрученность, однако, чувствовалась и в облике, и в голосе.

— Проводите, очень рада! Может быть, чаю или хотите есть?

Александр охотно согласился на чай. У Семена он так и не смог преодолеть себя: уж слишком было неопрятно в доме.

Лиза все делала быстро — постелила на стол отливающую синевой белую скатерть, поставила на нее поблескивающие фарфоровые чашки, тарелки. Следом появились тонко нарезанный батон, колбаса, сыр, ветчина. Александр невольно припомнил хлебосольство Леонидова и, как подумалось ему сразу, опрометчиво сказал:

— Все как при Евгении Семеновиче!

Но лицо Лизы не сделалось печальным. Напрасно люди, которых не коснулось несчастье, оберегают испытавших его от воспоминаний о безвременно ушедших близких. Если бы они знали, как сладостно приятно пребывающим в горе каждое доброе слово о самых дорогих для них людях! Лиза сказала:

— Мы с вами, Александр, друзья по несчастью. Кто еще нас так поймет, как мы сами?

Она начала рассказывать о том, какими многолюдными были похороны Леонидова. Ей сочувствовали актеры всех театров, Мосфильма и Росконцерта, подчеркивая при этом, очевидно, важное, для нее обстоятельство: все относились к ней, как к жене Леонидова.