Овидий Горчаков - Максим не выходит на связь
— Великий боже! — с чувством произнес Франц во время короткой передышки. — Благодарю тебя за то, что эта война бушует не на германской земле!
За Ростовом — Батайск. За растоптанным железной пятой «викингов» Батайском — стремительный прыжок на бронетранспортерах на юг, к горам Кавказа. Опаленные жарким солнцем лица и голые по пояс загорелые тела обвевает прохладный ветер с гор. Этот ветер гонит прочь запах бензина и дизельного масла. Слышится пьяная песня эсэсовцев:
И мир весь, стуча костями, Изъеденными червями, Трепещет перед нашим маршем!..
Но опять словно из-под земли встают на пути «викингов» русские полки.
Пал Сальск. Пал в пламени Тихорецк. Пал в чадном дыму Армавир, Черными шлемами черпают «викинги» воду из Кубани.
Восемнадцатого августа загремели пулеметные очереди на перевалах Главного Кавказского хребта.
Двадцать седьмого августа «викинги» глушили бутылками цимлянское и цинандали и следили из восьмикратных цейсовских биноклей за событием, весть о котором, вселяя ужас в народы, облетела всю Европу, весь мир, — подразделение горных егерей под командованием лейтенанта Шпиндлера водрузило знамя со свастикой на высочайшей вершине Кавказа — на потухшем вулкане Эльбрус. А русские штабы считали перевалы недоступными для немцев!
Даже в этот день скептик Карл ухитрился испортить настроение Нойману.
— Эльбрус — это хорошо, — сказал он, — но много ли в дивизии уцелело тех ветеранов, что полтора года назад пили греческое вино в честь водружения нашего флага на Олимпе? Эльбрус! Какой взлет! Не с этой ли вершины и начнется падение в преисподнюю!
Нойман зло оглянулся на Рекнера. Боже, какое у Карла опустошенное лицо! Неужели и все они такими стали!..
Карл тянул вино из темно-зеленой бутылки, и шампанское, пузырясь, лилось струйками по его небритому подбородку, по широкой груди с юношескими завитками волос. Поведение Карла беспокоило Петера: вот уже много месяцев подряд Карла захлестывает пьяный угар, которому он отдается с рвением энтузиаста-самоубийцы. Видно, ищет разрядки в оглушающем хмеле. Как-то у этого аристократа, отравляющего свою «голубую» кровь алкоголем, вырвалось: «Не рыцарская эта война! Да не вам, толстокожим плебеям, это понять! В тартарары дворянское благородство! Кто не убьет, того убьют, кто не повесит, того повесят!..» Петер усмехнулся: ну нет, у него, Петера, своя мечта, он не сопьется, как Карл».
Двадцать девятого августа в жестоком бою под Прохладной меткая пуля кубанского казака оборвала карьеру и жизнь кавалера рыцарского креста Ван-Кольдена. Петер Нойман стал командиром роты «викингов» — он нашил в левую петлицу выгоревшего под кавказским солнцем мундира второй серебряный квадрат оберштурмфюрера.
Первого сентября «викинги», отмечая третью годовщину войны, пили бутылками новороссийское шампанское.
В ночь на второе сентября, развивая наступление на грозненско-бакинском направлении, «викинги» форсировали под Моздоком Терек. Две недели бились за Малгобек. Днем и ночью с ревом горели сотни нефтяных скважин, фантастически чернели на фоне зловещего зарева искалеченные взрывами нефтяные вышки. Похоронные команды рыли заступами каменистую землю, а Нойман, сцепив зубы, говорил себе: «Кто-кто, а Петер Нойман своего не упустит! Петер своего добьется».
Все чаще нападали на «викингов» горцы.
«Странная страна, странные люди… С несгибаемой любовью к свободе. Это гордый народ.
Они построили небольшие каменные и глиняные крепости с дозорными вышками на горных склонах над перевалами. В последние дни в этих фортах обороняются заслоны, чтобы прикрыть отход главных сил Красной Армии.
Засев в этих старинных крепостях, русские и горцы дерутся до горького конца, и мы, врываясь туда, находим там только трупы…»
В конце сентября на горных перевалах забушевали снежные метели, а «викинги» еще надеялись продолжить наступление на юг, их все еще неудержимо влекла вперед некая фата-моргана. Двадцать пятого октября они прорвали русскую оборону, захватили Нальчик и двинулись на Орджоникидзе. Но в восьми километрах от этого города 1-я танковая армия точно в каменную стену лбом уткнулась. Произошло невероятное — наступление захлебнулось, «викинги» с трудом отбивались от яростных русских контратак и в середине ноября оказались вынужденными перейти к обороне. И опять трупы, трупы, трупы… Но Нойман, фаворит военной фортуны, верил в свое счастье.
«Кто-кто, а Петер Нойман своего добьется!» Да, Нойман и другие «викинги» уже видели себя мчащимися на бронетранспортерах по Военно-Грузинской дороге. Им мерещились золотые плоды Колхиды и виноградники Кахетии, винные подвалы Тбилиси и черноокие красавицы черкешенки. Фкфер обещал им черноморские виллы и усадьбы. И вот эта фата-моргана, эта богатая дарами страна, куда плыли аргонавты за золотым руном, ускользала, почти покоренная, у них из рук. И словно мираж, стали таять мечты о стране Нефертити, о чудесах Индии, о власти над миром.
Но самое невероятное и неожиданное случилось на Волге — три месяца со дня на день ждали солдаты третьего рейха обещанного фюрером падения крепости на Волге. И вдруг — мощное наступление русских!
Под ледяным ноябрьским дождем дивизия СС «Викинг» повернула вспять свои танки. Наступила вторая военная зима в России, а приказ рейхсфюрера СС отзывал дивизию обратно, в Сальские степи. И это тогда, когда всем трем — Петеру, Францу и Карлу — был уже положен отпуск домой, в Германию. Но после контрнаступления русских фюрер отменил все отпуска.
И вот Петер Нойман, дочитав дневник, сделал в нем новую запись — о внезапной перемене военного счастья, об окруженной на Волге армии Паулюса и о переброске «викингов» по Северо-Кавказской железной дороге со станции Пролетарская на станцию Котельниковский, откуда по замыслу Адольфа Гитлера «викинги» вместе с панцерной армией генерала Гота должны были бронированным кулаком пробить коридор в сталинградский «котел» — этот Верден на1 Волге.
Щелкали, чеканя тревожный ритм, колеса на стыках. Скрипел старый гамбургский вагон. Во всю свою железную глотку ревел паровоз. И далеко по завьюженным Сальским степям разносился до жути похожий на крик раненого зверя гудок паровоза.
7. Черная буря
Шурган. Черная буря. Буря все еще ревела в степи, но по расчетам командира железная дорога была уже близка. В те последние минуты перед выходом на «железку», перед первой боевой операцией группы «Максим», Володя Анастасиади вспоминал те часы, когда он впервые со взведенным автоматом лежал в мерзлом ковыле, охраняя сон друзей.
…Какая ширь вокруг! Только там, за фронтом, эта ширь радовала глаз, а здесь пугает. Володя и не подозревал, какой в нем произошел за ночь перелом — на мир теперь он смотрел по-военному, по-партизански.
Борясь со сном, он шарил слипавшимися глазами по уныло однообразной степи. Совсем не такой представлял семнадцатилетний Володя партизанскую жизнь. Вместо геройских подвигов и невероятных приключений, вместо блестящих побед над врагом — смертельная борьба с длиннейшими степными километрами, с дикой усталостью и сонливостью, с болью в изъеденных солью кровоточащих ногах, с холодом и с голодом… Но он уже, сам того не замечая, начал привыкать к этому особому, как на другой планете, воздуху вражеского тыла, в котором будто разлито неотступное, постоянное, настороженное ожидание беды.
Через полчаса Володя растолкал крепко спавшего Владимирова и, поколебавшись, робея, разбудил комиссара.
— Вы извините! Как бы командир и девушки не обморозились. Я на посту совсем закоченел.
— Правильно, Анастасьев! Буди девчат, а я командира и Солдатова. Хватит дрыхнуть — завтракать пора!
Перед завтраком Черняховский заставил всех сидя сделать зарядку. Это было такое потешное зрелище, что, несмотря ни на что, ребята заулыбались, девчата прыснули. Сидя же, умылись — докрасна растерли руки и лицо снегом.
— Теперь так, — объявил командир, — всем привести в порядок ноги… Заикина! Мазь, йод, бинты, стрептоцид расходуй экономно! Сменить портянки! Старичкам проследить. Ноги обмотать газетной бумагой — подмораживает.
У комиссара он спросил:
— Какие, говоришь, у вас тут морозы бывают?
— До тридцати пяти ниже нуля.
— Вот тебе и знойный юг! — пробормотал Коля Кулькин. — «Где небо синее и море голубое…» Антарктида! Мамочка, роди меня обратно!
— И знойно бывает, — сказал Максимыч. — Летом до сорока градусов доходит.
— Сахара! — обрадовался Кулькин, растирая в руках окровавленные портянки. — Что ж, братцы челюскинцы, ждать осталось недолго, загорим тут, как эфиопы! А я, девочки, загорелый так еще интереснее.
— Товарищ командир, — растерянно сказала Валя, — мазь в сумке замерзла…
