Агния Кузнецова - Жизнь зовет. Честное комсомольское
— Как это? — наивно спросил Миша.
— А так, как это часто делаешь ты, — пояснила Зина, и все засмеялись.
— Да, дадим честное комсомольское слово! — сверкая глазами, почти кричал Саша. — Кто «за»?
— Постой, я же председатель! — засмеялась Зина, отталкивая Сашу.
Тот не удержался на ногах и сделал несколько шагов вперед по ровной поляне.
— Кто «за»? — спросила Зина. — Единодушно! Сразу видно, что класс дружный. — Она заметила, что Никита Воронов скорчил гримасу и недовольно повел плечом. — Ты, Воронов, что-то сказать хочешь? Или боишься, что слова не сдержишь?
— За себя я не боюсь, — ответил Никита, — а за Мишку и Сережку опасаюсь, как бы они класс не подвели.
— Сережа и Миша, — сурово сказала Зина, — вы поняли? Сделайте вывод… А теперь, Миша, на тетрадь, вот авторучка. Пиши все слово в слово, как здесь говорили. А вы не расходитесь, — обратилась она к ребятам, — подписи ставить будете.
Миша поудобнее уселся на связку учебников, разложил на пеньке тетрадь и принялся писать крупным, красивым почерком. Ребята с оживленным гулом рассыпались по поляне. Было у них хорошо на сердце. Казалось, подпишут они под заявлением свои фамилии, и все станет на свое место: не коснется Александра Александровича несправедливость, и ничто не изменится в жизни десятого класса. Хорошо же жить на белом свете в семнадцать лет!
Мальчики увлеченно играли в чехарду, девочки пели, бегали в «горелки». Один за одним подходили они к пеньку и расписывались сразу на двух заявлениях: «на всякий случай», как сказал по поводу второго экземпляра заявления предусмотрительный Миша. Он последним поставил свою подпись и залюбовался.
Заявление выглядело внушительно.
На другой день Зина Зайцева, волнуясь, постучала в дверь с надписью «Директор». Получив разрешение войти, она нерешительно прошла по длинной комнате к столу директора. У нее было такое ощущение, что идет она неритмично и вот-вот за что-то зацепится.
Алевтина Илларионовна плечом придерживала около уха телефонную трубку и быстро записывала что-то на клочке бумаги.
— Сколько? Сто восемьдесят? Так. Для каких классов? Для восьмых и девятых? Очень хорошо!
Речь шла, видимо, об учебниках.
Зина, стоя, ждала. Обеими руками она держала заявление десятого класса.
Алевтина Илларионовна, как всегда, была в коричневом платье с белым воротничком.
Она повесила трубку, что-то торопливо написала на бумажке и потом, строго посмотрев на Зину, спросила:
— Ну что?
— Вот заявление вам от нашего класса, — неуверенно сказала Зина.
— Какое еще заявление? — удивилась Алевтина Илларионовна и взяла у Зины бумагу, коснувшись полной розовой рукой ее руки.
Она пробежала глазами исписанный лист бумаги, и лицо ее выразило изумление, плечи приподнялись, брови прыгнули.
— Десятый класс, грубо говоря, сует нос не в свое дело! — с раздражением сказала она, опуская заявление в приоткрытый ящик стола. — Педагогическую сторону работы школы решают не ученики, а администрация школы и педагогический совет!.. Кроме того, — подумав, добавила Алевтина Илларионовна, — Александр Александрович собирается уходить сам. Он человек умный и видит, что педагогический труд ему не по силам. Прошу передать это десятому классу.
— Можно идти? — спросила Зина.
— Можешь.
Зина вышла с пылающим лицом, размазывая по щекам слезы.
20
Бойкот
Александр Александрович писал на доске задачи. Он держал в левой руке тетрадь, в правой поскрипывал и крошился мел. Иногда на доске с чуть заметными красными линейками для третьего класса мел писал лиловым цветом. Александр Александрович поворачивал его другой стороной и добродушно журил дежурных:
— Обмакнули в чернила. Не удержались. Без шалости ни шага!
Класс настороженно следил за рукой учителя. Зина в это время думала: «Контрольную мы должны написать без двоек. Александр Александрович будет рад. Если Сережка Петров — худший ученик по математике — не решит задачу, которая написана сейчас на доске, то, значит, он форменный дурак. Но даже если он не решит задачу, то пример он решит обязательно. Сколько их перерешала я с Сережкой за последнюю неделю!» Зина смотрит на Сережку. Он, низко склонив черную кудрявую голову, что-то читает в учебнике… «Вот еще новости: занялся литературой на контрольной!» — возмутилась Зина и негромко окрикнула его:
— Сережка! Закрой книгу!
В классе поднялся шум. Зина повернулась к доске, и у нее вспыхнули уши. Вторым вопросом контрольной был не пример, как она предполагала, а доказательство теоремы. Значит, у Сережки верная двойка. Значит, снова скажут, что у глухого учителя не может быть стопроцентной успеваемости.
Зина поворачивается и снова смотрит на Сережку. Он воровато закладывает бумажкой страницу в учебнике геометрии. Зина в негодовании отворачивается и встречает тревожный Стешин взгляд. «Двойка или честь?» — спрашивают ее золотисто-коричневые глаза.
— Честь! — шепчет Зина. — Конечно, честь! Убери, Сережка, геометрию, перестань списывать! — требовательно шипит она, и к ее голосу присоединяются другие.
Сережка удивленно смотрит на товарищей: «Что они, с ума сошли? Ведь у меня будет двойка». Но класс гудит, и Сережка с отчаянием прячет книгу.
Александр Александрович вытер платком мел с пальцев, задумчиво поглядел в окно. Он чувствует: класс сосредоточен, в классе тишина. Двадцать восемь голов склонились над раскрытыми тетрадями. Двадцать восемь разных людей. За эти годы Александр Александрович изучил их характеры, способности каждого. Он знает, что Митяя Звонкова нельзя внезапно вызвать к доске: растеряется. Его нужно предупредить, что будет отвечать через одного. Знает Александр Александрович безудержную фантазию Миши, целеустремленность Ивана, прямолинейность Зины, случайно родившейся девочкой, бесхарактерность Сережки, честность и чистоту Саши. Какие они выберут себе пути? Кому из них будет сопутствовать удача и кто станет пасынком жизни?
Все эти дни Александр Александрович был неспокоен, рассеян, раздражителен. После оскорбительного разговора с завучем он твердо решил уйти из школы. Уйти немедленно.
А может быть, он погорячился? Может, нужно было вступить в борьбу с Алевтиной Илларионовной за свое право остаться в школе и преподавать? Ведь можно пожаловаться и в высшие инстанции — и он был уверен, что его бы поддержали.
Но всего этого не хотел делать Александр Александрович. Где-то в глубине своего сердца он все время чувствовал неудовлетворенность собой как педагогом. Он чувствовал и, может быть, по привычной требовательности к себе преувеличивал то обстоятельство, что глухота действительно мешает ему стать таким педагогом, каким он хотел быть.
Александр Александрович дважды покупал в городе звуковые аппараты. Но они почти не уменьшали его глухоты и раздражали неудобным устройством. Все же Александр Александрович не терял надежды, что будет изобретен какой-то более совершенный аппарат и вот-вот поступит в продажу.
…На контрольных уроках Александр Александрович дает себе право мысленно как бы уходить из класса. И он уходит — сначала в тайгу, с ружьем за плечами. Идет на лыжах по заснеженной охотничьей тропе, заметной только опытному глазу охотника. Он сворачивает в сторону по следу черно-бурой лисицы, разгадывая ее хитрость по петлям следов, и сам долго петляет за ней по тайге. Но вот гремит выстрел, и лисица лежит на снегу. Он умеет освежевать лисицу так, чтобы не испортить чудесной шкурки. Но кому же подарить этот дорогой подарок? Кати нет. О ней остались одни несбыточные мечты да письма и фотография, которую он ставит перед собой, когда думает о ней.
Александр Александрович оборачивается, смотрит на учеников. Все заняты работой. Пишут кто с волнением, кто уверенно, почти играючи.
…И он снова мысленно уходит из класса. В его воображении звучит музыка. Он слышит увертюру из «Евгения Онегина»: музыкальные фразы следуют одна за другой. Сегодня вечер он посвятит музыке. Его пианино, верно, расстроено, и он давно не играл. Кстати, эту увертюру он и сыграет на концерте самодеятельности в клубе…
Он снова поворачивается, смотрит на ребят. Саша Коновалов увлекся работой, низко склонив голову над тетрадью. Он мечтает стать летчиком.
Мало ли о чем мы мечтаем в юности! Иногда мечты сбываются, иногда остаются мечтами…
Зина решила задачу раньше всех и приступила к теореме. «Если пирамида пересечена плоскостью, параллельной основанию…» — написала она мелким, красивым почерком и взглянула на Сережку. Тот сидел, угрюмо склонившись над чистой тетрадью. Зине стало жаль Сережку.
Время перешло на вторую половину урока. Уже сделали контрольную Зина Зайцева и Саша Коновалов. Они положили тетради на стол Александра Александровича и вышли из класса. Кончил писать и Миша Домбаев, но медлил уходить: рядом с ним в безнадежной позе «погибал» Сережка Петров. То и дело он глядел на Мишу умоляющими глазами.
