Александр Авдеенко - Черные колокола
Так говорил Имре Надь 25 октября, и его слушала вся Венгрия. Мало кто сложил оружие, но тем не менее на другой день, 26 октября, Имре Надь аннулировал правительственный запрет появляться жителям Будапешта на улицах.
Войска, охраняющие порядок, раньше ясно видели тех, кто покушался на народную Венгрию: они не подчинялись правительственному запрету, не покидали улиц, воздвигали баррикады. Теперь войска не имели права стрелять: на улицах были не только мятежники.
Имре Надь вчера клялся, что со всей строгостью закона, в интересах трудового народа покарает тех, кто продолжает борьбу с оружием в руках, подстрекает и мародерствует, а сегодня отменяет чрезвычайное положение и приказывает военному совету армии освободить всех, кто был задержан с оружием в руках.
Вчера Имре Надь говорил о социализме, сегодня молчит. А соратники Имре Надя от его имени уже трезвонят во все колокола: прежний строй рухнул, да здравствует новая Венгрия! Какая? Без социализма? Венгрия с некоммунистическим правительством во главе с коммунистом Имре Надем?
«Сам черт сломает ногу в этой неразберихе». Многие венгры в те дни, до того как Имре Надь оголился, до того как контрреволюция сбросила маску, произносили эту фразу.
Андраш осторожно продолжал разговор с молодыми парнями.
— Значит гуляете? — сказал он, улыбаясь.
— А что же делать! — улыбнулся и хмурый Вильмош.
— Значит, от имени гуляющих будете предъявлять требования Имре Надю?
— Ничего мы не будем предъявлять. Мы так… пришей кобыле хвост. Схватили нас, поволокли и сказали: включаем вас в делегацию, пойдете к Имре Надю.
— Интересно! Кто же вас схватил? И где?
— Я и вот он, — Вильмош кивнул на своего друга Дьердя, — шли к моей сестре в шестой район, несли ее детям продукты. В доме сестры встретил нас какой-то очкарик…
— Петер Йожа, — подсказал Дьердь. — Близорукий. В очках.
— Ну, встретил, — рассказывал Вильмош и сам удивлялся тому, что с ним произошло. — Спросил, откуда мы, кто такие. Мы сказали ему, как попали в шестой район, Он обрадовался и потащил нас куда-то. Опомнились мы уже в кабинете начальника полиции.
Дьердь засмеялся, покачал головой.
— А я до сих пор не опомнился. И еще не скоро опомнюсь.
Засмеялся и Андраш.
— Н-да, вот так представители! Друзья, вот вам мой совет: молчите, как будто в рот воды набрали. Молчаливый умнее разговорчивого.
Подъехали к парламенту, вышли из машин.
Тамаш Ацел, вертлявый и шумный, подхватил под руки Дьердя и Вильмоша, потащил к каменной лестнице, которую сторожили бронзовые львы.
Большегубый, лысый член делегации обнял Миклоша и, увлекая его за собой, чуть шепелявя, допрашивал:
— Волнуешься, витязь? Страшно?
— А как же! Премьер-министр!
— Ничего, он не страшный. Свойский. Сегодня он будет очень добрым.
— Вы думаете? Столько забот у него! — Все заботы впереди, мой мальчик. Только-только начинается эра Имре Надя.
— Что начинается? Какая эра?
— Потерпи, скоро все узнаешь. Идем!
Андраш с волнением входил в огромное здание венгерского парламента. Толстые красные ковры глушат шаги.
Когда-то было тихо в коридорах парламента, спокойно. Теперь многолюдно, шумно, как на оживленной улице. И все куда-то спешат, размахивают портфелями и через каждые три-четыре слова вспоминают Имре Надя. О нем говорят как о человеке, который способен выполнять все, что от него потребуют. Великие надежды на Большого Имре возлагали люди в старомодных бекешах, бывшие помещики, фабриканты, заводчики, князья, маркграфы. Ожили! Приползли в свое старое гнездо, откуда были изгнаны двенадцать дет назад.
В 1944 году в приемных залах парламента, в холлах, в фойе, среди белого мрамора, зеркал и сверкающих позолотой колонн фланировали тогдашние хозяева Венгрии, «народные представители»: несколько герцогов, пятьдесят графов, шестнадцать баронов, бессчетное количество денежных тузов. И не было среди них ни одного рабочего и крестьянина.
Неужели они и их наследники опять воцарятся здесь? Неужели наденут изъеденные молью венгерки, гусарские мундиры и, цокая шпорами, звеня орденами императора Франца Иосифа, адмирала Хорти, фюрера Гитлера, будут шнырять по этим залам?
Андраш тревожными, очень грустными глазами вглядывался в скульптурные фигуры, украшающие коридоры и залы парламента. Кузнецы. Виноделы. Ткачи. Пекари. Каменщики. И все они, казалось Андрашу, тоже встревожены, испуганы, ждут, чем все это кончится.
Проходя мимо лепной фигуры кузнеца, Андраш тронул ее, улыбнулся.
— Терпи, кузнец, депутатом будешь.
— Что ты сказал? — спросил большегубый делегат.
— Я говорю: не бойся, кузнец, мы тебя не оставим в беде.
— Правильно. Золотые слова! Я вспомню их, когда буду разговаривать с Имре Надем. Обязательно. Ну, вот мы и пришли! Откашляйся, парень!
Делегация не задержалась в приемной. Секретари премьер-министра распахнули двери, ведущие в покои их шефа.
Имре Надь ждал делегатов. Сверкая пенсне, он вышел из-за огромного стола, каждому подал руку, каждому приветливо улыбнулся. Грузный, с одышкой, он двигался легко, быстро.
В кабинете тепло, сухо, светло, а рука у премьера тяжелая, холодная, липкая.
Андраш потихоньку вытер ладонь о пиджак и, скрываясь за спинами деятелей клуба Петефи, стал наблюдать за премьером.
В его глазах, прикрытых круглыми стеклами пенсне, Андраш увидел все то взбудораженное, неуверенное в себе, неприкаянное, «затурканное», что было в глазах многих будапештцев. И его лицо, сырое, рыхлое, большелобое, мясистое, одутловатое, с очень узким складчатым подбородком, тоже было суматошным, зыбким, потерявшим жизненную твердость.
Ошибся Андраш. Большой Имре только внешне был суматошным. Нет, он не потерял ориентировки, он точно знал курс, по которому ему предстояло двигаться, и твердо придерживался его.
Скоро Андраш в этом убедился.
Первым взял слово Йожеф Силади. Грозно нахмурившись, он спросил:
— Уважаемый премьер-министр, чем вы здесь занимаетесь? Знаете ли вы вообще, что творится в городе? Знаете ли, что от вашего имени объявлено чрезвычайное положение? Знаете ли, что от вашего имени были призваны русские? Разве о такой политике мы договаривались с вами утром двадцать третьего октября?
Имре Надь не обиделся. Спокойно, иронически улыбаясь в усы, выслушал своего ближайшего соратника и энергично покачал крупной ушастой головой. — Я не звал в Будапешт русских. Я не мог этого сделать. Позже, через несколько дней, меня пытались принудить подписать документ, в котором от моего имени приглашались иностранные войска. Постановления о чрезвычайном положении в стране я не подписывал. Его подписали моим именем. Это фальшивка. Как видите, дорогой Йожеф, от ваших обвинений ничего не осталось. Я чист перед Венгрией. Ну, а теперь прошу, вас, друзья, сказать, зачем вы сюда пришли. Андраш понял, что это только игра. Премьер спрашивал у своих друзей о том, о чем уже договорился с ними. На вопрос Имре Надя ответил Йожеф Силади:
— Мы привели к вам делегацию. Пусть ее члены расскажут вам, что творится в городе.
Рассказывали все, кроме рабочих парней, хмурого Вильмоша и застенчивого Дьердя. Оба выполнили добрый совет Миклоша, молчали. Их никто не корил за это. О них прочно забыли.
Горланил, размахивал кулаками Тамаш Ацел, будущий беглец, поставщик клеветы для ооновского Комитета пяти, торговец вывезенными из Венгрии обломками статуи на проспекте Дожа. Ораторствовал лысый большегубый деятель клуба Петефи. Бубнил что-то Гимеш. Информировал Пал Лёчей.
Терпеливо, не перебивая, внимательно слушал Большой Имре. Поблагодарил за сообщения. Спросил:
— Друзья! Чего вы хотите от своего премьера? Выкладывайте.
Андраш слушал «революционных интеллигентов» и поражался совпадению их пожеланий с требованиями Ласло Киша. Те же «пять пальцев», та же явная программа реставрации капитализма. До чего же быстро и ладно спелись эти… «национальные коммунисты» и те, послы доллара, аденауэровской марки!
Трудно было Андрашу в такую минуту сохранить контроль над своим сердцем.
— Прекратите убийства на улицах! — крикнул он. Большой Имре с удивлением посмотрел на молодого делегата, бережно тронул свои толстые холеные усы.
— Паника, молодой человек! Вы преувеличиваете. Какие убийства? Где?
Позже Большой Имре назовет паникерами и тех, кто 30 октября доложит ему о том, что вешают коммунистов за ноги на деревьях, рубят им головы топорами, вырезают сердца.
Андраш готов был сказать премьеру все, выдать себя с головой, многое погубить. Но вмешался большегубый лысый деятель клуба Петефи.
— Делегат имеет в виду убийства, совершенные авошами на парламентской площади и на улице Батория. Этого парня зовут Миклош Папп. Витязь! Убил трех самосудчиков авошей. Достоин правительственной награды.
