Константин Коничев - Из моей копилки

Давно так не возмущалась Агафья Степановна, как возмутилась, прочтя что ей в газете прибавлен целый год возраста.

– Надо пристыдить вруна! Где сто десять? Мне пока и до ста девяти лет восьми дней не хватает!..

Взяла большой лист бумаги и крупными, четкими буквами вывела:

А дальше, обратясь к сыну, зятю и внучатам требовательно сказала:

– Чего смеетесь, окаянные, подскажите, как от клеветы защититься. Отродясь в газету не сочиняла…

72. КАК РАСКУПОРИТЬ ЛОШАДЬ

КАК-ТО Лениздат направил меня в один из районов Ленинградской области – написать книжку об опытном пастухе Хамове. С этим заданием я оправился. Книжку написал. Ее никто не приметил, и попала ли она в руки другим, менее опытным пастухам, о том не ведаю.

Во время этой поездки в район мне запомнилась одна житейская деталь.

В колхозе жителей было немного, да и те по причине недостаточной заинтересованности не очень-то старались на колхозных полях.

Осенний месяц был дождливый, надо спешить убирать картофель.

Из Ленинградского университета приехали в колхоз студенты.

Дело двинулось, невзирая на непогодь и на то, что труд студентов не оплачивался. Одна из хрупких городских студенток, назовем ее Таней, была определена на более легкую работу. На тихой, смирной и заезженной лошадке она отвозила с поля выкопанную картошку и сваливала в деревне на луговину около хранилища.

Ребята-студенты еще продолжали трудиться, а Таня, кончив свое дело, приехала с последним возом, сгребала лопатой картофель с телеги, и теперь надо было выпрягать лошадку и пустить на подножный корм, а сбрую убрать под прикрытие, чтоб не мокла под дождем. Это оказалось для Тани самым трудным, невыполнимым.

И все-таки она попыталась обойтись своим умением и силами.

Сняла с лошади узду, и дальше дело не поддавалось. Она и так и эдак. Не получается, да и только!

Колхозников она постыдилась просить на помощь.

Я проходил мимо. Видит, что человек городской, посторонний, решила обратиться:

– Гражданин, товарищ, знаете что? У меня не получается… Помогите, покажите, как раскупорить, ну, раздеть, что ли, лошадь?

– Это дело нехитрое, пожалуйста. Зачем вы узду сняли? Узда снимается в последнюю очередь.

Я стал показывать девушке, как надо отпустить чересседельник, рассупонить хомут, снять гужи с оглобель, убрать дугу, затем показал, как снимается хомут и седелка…

Девушка, вся промокшая за день на дожде, смотрела на меня благодарными глазами.

– Вот спасибо-то! Знаете, в следующий раз я сама смогу.

– Вы из Университета?

– Да, с четвертого, филологического.

– Мой сын там учится. Не знаете ли такого-то?

– Как же, знаю. И, пожалуй, я не расскажу ему о встрече с вами.

– Дело ваше, но будьте уверены, он вырос в городе и тоже не умеет ни «раскупоривать», «ни закупоривать» лошадей. Хотя премудрость тут и невеликая.

73. В ПОЛЮШКЕ НА КАМЕШКЕ…

(Этюд)

ЗАХОТЕЛ навестить свою деревню. Приехал – нет деревни. Ни одного строения, ни единой изгороди, ни деревца, ни кустика. Кругом совхозная пахота да клеверные луга. Отыскал большой серый камень, глубоко ушедший в землю. И по этому камню, подпиравшему угол избы, еле-еле определил то место, где была моя родная деревенька. Куда что девалось?

Сел на камень, задумался. В записной книжке черкнул сначала четыре строчки:

Было в Попихе 15 дворов,Было в Попихе 30 коров,Исчезла деревня в 30-м году,Теперь от Попихи следа не найду…

Потом расстегнул рюкзак. Достал военных лет флягу с охотничьей водкой.

– Прости, Попиха, что не видел твоих последних дней существования. Здравствуй, земля непустующая, дающая урожаи хлебов и трав с помощью тружеников, оставшихся в поредевших окрестных селениях…

Я наполнил оловянную стопку. Выпил.

В записной книжке добавил:

…Да, исчезла моя деревенька,Словно сквозь землю ушла.

Не знаю, во что дальше вылились бы мои горе-горькие вирши, если бы я не услышал чьи-то приближающиеся шаги. Обернулся, посмотрел супротив солнца прищуренными глазами, увидел матерого мужика с косой на плече. Он меня, конечно, сразу не узнал.

– Здравствуй, Афоня, здравствуй. Рад видеть хоть одного из здешних старичков.

– А ты кто? Откуда меня знаешь? – спросил он, крепко пожимая и не выпуская из своей шершавой руки мою, изнеженную физическим бездельем ручонку.

– Узнал я тебя, Афоня, по этой самой бородавке на щеке.

– Да, бородавка подвыросла, и не могу собраться срезать, по правде говоря, побаиваюсь. Говорят, может произойти кровотечение. Привык, не за красотой мне, старику, и гнаться… Так скажи-ка, кто же ты такой?

Я назвал себя.

– Да не может быть! Не верю. Непохоже никак. Покажи документ.

– Может, без документа докажу: я малышом был, бегал с ребятвой в церковь, когда тебя с Марьей Федоровной поп венчал…

– Господи боже! Помнит… – удивился Афоня.

– С братом твоим Алешкой гулял вместе. Он меня постарше, кажись, годов на пять.

– Алешку в гражданскую войну белые убили на юге. Отчаянный башка, герой… Ой, ой, кого встретил-то! Давай-ко и я присяду на камешек. Потолкуем. Куришь? Ну, ладно, один подымлю. Смотри-ка, в родные места потянуло. Надолго сюда? Говорят, ты в Ленинграде прижился. Сочинитель!.. Твою тут одну книгу читали. Зачем ты в книге себя-то Терехой назвал? Ведь Терехой звали не тебя, а пастуха. Про Алеху Турку у тебя правильно, такой он и был. С учительницей у меня однажды спор вышел. Она говорит, что ты не умеешь природы описывать. А я ей говорю: «Какая у нас природа! Леса вырублены, речки высохли, поля мелколесьем задушило, болота непроходимые. Онамедни трактор посередь дороги провалился, еле-еле всем миром вытащили. Здесь ведь не Крым и не Кавказ, не Ташкент какой-нибудь, где яблоки растут с горшок…»

– И у нас в природе есть своя прелесть, – возразил я Афоне, – да мы к ней присмотрелись и не замечаем.

– Ой, нет, – настаивая на своем, сказал Афоня. – Побывал бы ты тут в зимнюю пору. Обезлюдела наша местность. Встань, оглянись кругом и припомни: Боровикова почти нет, от Полустрова одна изба осталась, от Копылова почти ничего, Тепловское, Бунарево, Корнилово будто провалились. Кто куда, кто куда… Вот и наша фамилия Башлыковых разбрелась по свету. Скажу про своих деток: сын Военную академию кончил. На своей «победе» как-то меня навестить приезжал. Другое мое дите – старшим агрономом в Тульской области, дочка – в Омске бухгалтером. Младшая кончает институт, сюда уж не вернется, калачом не заманишь. Да взять, к примеру, и вашу бывшую Попиху. Кто где пристроился: кто на бумажной фабрике, кто в Череповце, кто в Архангельске. Велика матушка Россия, есть где притулиться. Один Череповец почти двести тысяч деревенского народу приютил. И кто бы куда из деревень ни ушел, где бы ни оказался на новых местах, все живут, как слышно, хорошо и обратно – никто. Так что нашу пустоту деревенскую и оплакивать не приходится. Ездил я в Череповец в гости к племяннику. Бригадиром он на стройке работал, а потом другую профессию одолел. На прокате стальных листов трудится. Что там есть! – подступиться страшно. Такая махинища! Я бродил по цехам, как козявка. Боялся, как бы где чем не придавило, либо не обожгло. Ну и заводище! Больше тридцати труб насчитал. И кого там ни спросишь, все больше наши, вологодские, от земли взятые, к великому делу приставленные. Поглядел я на все это и о своих деревенских делишках и недостатках сразу забыл.

А племянничек, как придет с работы, в ванне пополощется – и за книгу. Все про сталь да металл. У такого не загостишься. День-два побыл я у него и уехал…

Бросив окурок, не теряя нити разговора, Афоня продолжал:

– Без радио и газет не живем. Все знаем, что на свете происходит. Теперь у нас на полста верст кругом совхозное. Мы все на жалованьи. Хошь – плати, и не хошь – плати. Трудодень платой обеспечен. Не жалуемся. Деньги есть, товары привозят. Рабочих рук мало, зато тракторов и уборочных машин хватает… Волей-неволей сама жизнь в наших местах подсказала обернуть колхозы в совхоз. Многоземелье и малолюдье – вот причина… Без совхозной техники, без машин да без всяких механизаторов тут бы земля совсем запустела… Коровенки у нас тоже неплохие. Наше вологодское масло везде в почете. Оно на добром счету в столице. Да мы его и сами любим. До нынешней поры у нас не бывало, чтобы все коровье поголовье по району давало по три тысячи четыреста килограмм молока с коровы в год. А ныне таковы удои. Опять-таки по науке. Вот если бы все наши совхозные машины были не на разных участках, а в одном строю, ты бы ахнул! Более полста тракторов, пятнадцать автомобилей, семьдесят электромоторов, более двадцати уборочных машин, а есть такие еще машины, штук двадцать, как и назвать их не знаю. Машины нас оживили. Ну, телевизоры – это все стало обычно… А если запомнить прошлое, тоже не все худо было. Иногда и весело живали. Развлекались, как могли. Где-то сказано: «В старину живали деды веселей своих внучат». Веселей, не веселей, а вспомнить есть что…