Анатолий Емельянов - Разлив Цивиля
Старая это песня. Старая, а не стареет. Вот и сейчас Марья слышит ее, и сердцу тесно становится в груди… Не зря сказано: плуг распахивает поле, годы — душу. Теперь она научилась понимать и ценить то, что плохо понимала и совсем не ценила в молодости… «Пусть будет любимый друг…»
Весь вечер Марья чувствовала себя так, словно бы что-то хотела вспомнить и никак не могла. И вот только теперь, вспомнив наконец, встала с дивана и начала поспешно одеваться.
Подошла к мужу, постояла около него. Дышит все так же ровно, но на лбу светятся капли пота. Марья взяла полотенце и вытерла пот. Не проснулся. Даже не услышал. Дыхание все такое же спокойное и глубокое.
Тихо, крадучись, Марья вышла на улицу и быстро, легким своим шагом, почти побежала в ту сторону, откуда доносилась песня. Она словно бы торопилась догнать свою молодость, свою девичью песню. Может, еще не поздно, может, еще и удастся догнать?..
Возвращается она этой же улицей уже на рассвете. Летит так же легко, будто у нее не руки, а крылья.
Девичьи песни давно смолкли, но у нее в груди все поет, и кажется, что весь мир радуется вместе с ней. Разве не для нее так ярко горит заря? Не для нее опрокинулся ковш Большой Медведицы и сыплет на землю счастье? И разве не о ее счастье шепчутся по сторонам дороги старые ветлы?..
Говорят, к старости у человека бывает больше всяких причуд, чем в молодости. Вот и у деда Мигулая в последнее время появилось вдруг неодолимое желание есть по ночам. Да ладно бы есть что пришлось, так нет же — подавай ему горячее. И вот, оставив за себя на посту какую-нибудь дежурную девушку, Мигулай ни свет ни заря спешит домой, будит свою старуху, и та варит для него суп или кашу.
Вот и нынче принесло деда на ночную трапезу еще до света. Да так торопился, что, переходя речку, поскользнулся и ушиб колено. Сорвал злость на палке, которая его не поддержала, но все равно домой пришел сердитым. А вот поел горячей пшенной каши, и настроение сразу поднялось.
Выйдя из избы, дед некоторое время постоял, любуясь рассветом.
У соседа щелкнула калитка.
«Да кто же это? — заинтересовался Мигулай. — Павлу на работу еще рано. — И по укоренившейся привычке сторожа глянул в щелку забора. — Анна? Она дома. Да кто же это? Пошла, ноги земли не касаются. Марья! Только она во всем селе ходит, раскрылив по сторонам руки».
Мигулай резко воткнул свою палку в мокрый снег и вслух выругался:
— Эй-я-яй! Из-за этой яловой коровы какой мужик пропадает!.. Жаль Матвеича. Женщине доверяй, да следить не забывай… Да и какие времена наступили: девки-бабы сами ходят. Эй-я-яй!..
Прошла пора посиделок
1
— Подъем! — скомандовал Павел. — Если парторг на ногах, то комсоргу и подавно спать не к лицу. Вставай, есть дело сразу обоим.
— А я уж думал, пожар…
Володя, недовольно щурясь, открыл глаза, потом сел, сладко, с подвыванием зевнул и поводил руками, как на физзарядке. Похоже, вчера поздно пришел из клуба и не выспался.
— Ну, так что случилось?
— Я же говорю: дело есть… Только сначала проснись окончательно. Сегодня с утра пораньше в поле был. В том, что идет вдоль Цивиля и дальним концом в лес упирается.
— А-а, — опять зевнул Володя. — Огороженное поле… За что его так назвали: никакой огорожи вроде нет.
— А оно лесом огороженное с той и другой стороны… Так вот, уж очень много на нем ручьев и промоин, — В одном месте из трех ручьев даже огромный овраг образовался.
— Ну, новость невеликая. — Володя прошел в кухню, загремел умывальником. — Эти ручьи и промоины были и в прошлом году и позапрошлом. Да и куда они пропадут, наоборот, с каждым годом только глубже делаются. — Он вышел из кухни с полотенцем в руках. — Я там зябь подымал. Земля суглинистая, глыбами наворочалась. Увидал Трофим Матвеевич и велел забороновать. Где-то в газете прочитал про выровненную зябь, давай, мол, и мы, чем мы хуже…
— Неужто и вы зябь выравнивали? Да еще на склонах? — удивился Павел. — Но ведь это же глупость. У нас на целине тоже носились с этой дурацкой затеей, но, слава богу, скоро разобрались что к чему… А ты не подумал, что этим выравниванием ты прибавил на поле промоин?
— Я же тебе говорю: велел Прыгунов. А для меня слово председателя — закон… Пытался я ему что-то доказывать, а он мне: а что, если мимо этого поля поедет Василий Иванович? Знаешь, как он нас с тобой пропесочит за эти колобья… А еще и так подумаешь: по ровной зяби и сеять весной удобнее и комбайнам потом работать хорошо.
— Так, так, — поддакнул Павел. — Небось не один ученый муж диссертацию защитил на этом «хорошо» и «удобно». Кто-то из начальства поддержал новацию, и пошло-поехало по всей стране. А ведь хороша такая зябь, может, для какой-то одной области или зоны, где нет ни водной, ни ветровой эррозии… Сколько же глупостей, сколько всяких сомнительных экспериментов мы с землей-матушкой делаем! Удивляться надо, как все это она выдерживает. Впрочем, уже не всегда и не везде выдерживает… И когда только это кончится!
— А никогда не кончится, — спокойно ответил Володя, — пока командовать над землей будут все, кому не лень. Я уж не говорю про всяких ученых и неученых карьеристов, комбинаторов и мастеров стопроцентных сводок. А то ведь бывает, что и пашем землю для сводки, а не для урожая.
— Ну, мы с тобой ушли в сторону, — спохватился Павел. — Давай-ка вернемся на Огороженное поле. Давай-ка впредь будем пахать его для урожая, а не для выравнивания сводки через эту самую выровненную зябь… Ну, да я сейчас и не о зяби. Я вот о чем. Как бы остановить ручьи и промоины на том поле? Ну, ну, шевели мозгой!
Павел подождал, что скажет Володя, но его вопрос, видно, застал товарища врасплох. И тогда он сам ответил за друга:
— Правильно: надо склоны Огороженного поля, тамошние ручьи и овраги засадить кустарником, лесом, а само поле засеять клевером с люцерной. Эти культуры сразу бы обдернили его.
— А где взять семян? — сразу же взял быка за рога Володя. — Где взять столько саженцев?
— А чувашская ветла? Что, она пригодна только для сельских улиц? Руби и сажай. А на дно промоин — ивняк. А потом, сам же говорил, твой брательник Колька — лесник. Неужто он для своего родного колхоза пожалеет?
— Ну, колхоз-то теперь для него — родня дальняя. Да и скуп он, зимой снега не выпросишь. Не знаю даже, в кого такой уродился. Но я, конечно, поговорю.
— Неужто не договоришься с родным-то братом?!
— Постараюсь.
— Старайся.
Они вышли из дома Володи и, договорившись о встрече вечером, сразу же разошлись в разные стороны: Павлу надо было в правление колхоза, Володя зашагал по дороге к лесу.
Чист и свеж утренний воздух! Словно за ночь вобрал он в себя все запахи весенней земли. Особенно явствен тонкий горьковатый запах набухающих почек на ветлах, запах оттаявшей потемневшей коры.
Да, ветла — неприхотливое дерево, сруби любой сук, воткни в землю, и вырастет новое дерево…
Чей-то знакомый смех отвлек Володю от своих мыслей. Он поднял глаза от дороги — дорога была грязная, гляди да гляди, где ступить, — и увидел рядом с крайним домом секретаря райкома комсомола Завьялова. Александр Петрович счищал палкой налипшую на сапоги грязь. Из-под макинтоша небесного цвета выглядывало белое кашне и опять же голубой галстук.
— Вожак сявалкасинской молодежи, легкий на помине!
— И кто же меня поминал? — поинтересовался Володя.
— Не знаю, что мне с тобой делать, — Александр Петрович принял строгое выражение лица и озабоченно покачал головой. — Где культура? Что за неумные шуточки, достойные фельетона?
— Да, по части культуры, товарищ Завьялов, мы еще находимся не на высоком уровне, — смиренно согласился Володя.
— Как же не на высоком. Подняли выше некуда… Ты погляди-ка… не туда глядишь, бери выше — чем не культура?
В крайнем на этой улице домике, около которого шел разговор, жили две сестры: Лизук и Катерук. Катерук уже в годах, но ей все еще не хочется отставать от младшей сестры, от молодежи, которая облюбовала ихний домик для посиделок. И получилось так, что и сестрам хорошо, весело, и молодежь, не стесняемая старшими, чувствует себя в этом доме свободно. И сколько знакомств завязалось в этом небольшом, всегда веселом домике! Сколько тихих признаний в любви слышали его стены!.. Правда, старики любят говорить: бери не ту, с которой на посиделках вместе был, а ту, с которой вместе ниву жал да сено косил. Но мало ли что говорят старики!..
И когда Завьялов сказал Володе: «Ты погляди-ка», — он сразу же обернулся к домику сестер. Дом как стоял, так и стоит. Разве что сенной двери почему-то нет на месте…
— Вот, вот куда гляди, — показал палкой Александр Петрович на ветлу рядом с домом.
Володя взглянул на ветлу и громко расхохотался. Высоко на ее сучьях стояла та самая дверь, которой недоставало сеням. А на двери мелом чья-то размашистая рука написала:
