Эльза Бадьева - Допуск на магистраль
— Говорят, операция ничего не даст, — пробился сквозь этот торжествующий звон голос Люси. — Я была у профессора... Никто не берется.
Они спустились по лестнице, оделись в темной служебной раздевалке, пошли по солнечной мартовской улице, прозрачной и праздничной от первых прикосновений весны, и Люся все говорила и говорила о профессоре, о консилиуме, а Геннадий старался слушать ее, но слышал только себя: дьявольскую музыку ликования в самом себе. Это было страшно. Это было гадко. Стыдно. Это было против его воли, но он ничего не мог поделать с собой. Это было сильнее...
Около самого подъезда их нагнал Михаил. Полуобняв Люсю, прошел с ней несколько шагов, пообещал:
— Сейчас приду. Я около вашей двери утром полчаса проторчал. Носитесь где-то...
Антона дома не было. Безвольно опустив плечи, Люся остановилась около вешалки, то расстегивая, то снова застегивая пуговицы пальто. Геннадий осторожно, как с ребенка, снял с нее шапочку, пальто, шарф. Поправил выскочившую из прически шпильку. Обернулся на резкий телефонный звонок.
Люся испуганно метнулась к аппарату, сорвала трубку и опять застыла в каком-то безвольном оцепенении. Трубка громко, требовательно что-то говорила, потом дребезжаще закричала, а Люся все держала ее в опущенной руке и растерянно смотрела на Геннадия.
Дребезжащий крик оборвался, трубка тоненько, прерывисто запищала. Геннадий подошел, взял ее из Люсиных рук, положил на рычаг. Спросил, чтобы отвлечь Люсю:
— Санька куда-нибудь в кино убежал?
— В туристский поход всем классом ушли, — ответила она безучастно.
— А где у вас Василь Василич? — чтобы только не молчать, спросил Геннадий еще.
Люся вяло кивнула на дверь соседней комнаты.
— Покажи.
Так же вяло, неохотно она повела Геннадия за собой через маленькую Санькину комнату, открыла дверь в просторную кладовку, оборудованную под фотолабораторию, сказала шепотом:
— В углу, под столом.
И включила свет.
Они присели на корточки. Люся чуть сдвинула лист картона и открыла поставленный на ребро деревянный ящик. В нем, обернувши себя клочками газет, на таком же газетном ложе спал еж. Он спал вовсе не по-ежиному, в свободной, непринужденной позе на боку. Из газетного одеяла торчали острый черненький нос, белые кончики иголок; виднелось пушистое, светлое брюшко. Геннадий протянул было руку, чтобы погладить мягкое ежиное брюшко, но Люся закрыла ящик — как бы задвинула четвертую стену домика.
— Если потрогаешь — проснется. А так месяц проспит. За всю зиму раза три просыпался.
И она, оживившись, стала рассказывать, как Василь Василич, просыпаясь, открывает дверь кладовки, как выходит оттуда худой, даже какой-то сплющенный и стучит своей чашкой, пока в нее не нальют молока, а потом пьет долго и много, а насытившись, становится снова колючим колобком и, переваливаясь на коротких лапах, смешно бегает по квартире.
— Я видел, как он стойку перед холодильником делает, — чтобы поддержать спасительный разговор, вспомнил Геннадий.
— Это он колбасу просит. Очень любит. — И Люся опять тихо, неуверенно засмеялась. — Встанет на задние лапы, а передними холодильник царапает.
Телефонный звонок погасил ее смех.
На этот раз она почти спокойно сняла трубку.
— Да. Слушаю. Здравствуй, Витя. Сегодня? — И голос ее опять надломился. — Сегодня поет не он. По-че-му? — медленно повторила заданный ей вопрос и, ища поддержки, оглянулась на Геннадия.
А он опять вспомнил, что сегодня его премьера, и опять услышал в себе музыку радости. Машинально пододвинул Люсе стул. Она устало прислонилась к спинке.
— Антон нездоров, — сказала в трубку. — Нет, не ангина. Ну приезжай, если хочешь.
И торопливо нажала рукой на рычаг.
И опять им обоим стало тягостно, и Геннадий искал и не находил подходящих к случаю слов.
Она пошла в кухню, и Геннадий бесцельно пошел следом, жалея, что поддался настроению, взял на себя роль утешителя, и стыдясь этих своих мыслей, и с нетерпением ожидая спасительных шагов за дверью.
— Кофе, что ли, сварить? — думая о своем, равнодушно спросила Люся.
Геннадий промолчал, и она тут же забыла, о чем спрашивала.
Стукнула незапертая входная дверь. В кухню заглянул неестественно улыбающийся Михаил. Люся скользнула по нему невидящим взглядом, поздоровалась, будто не с ним только что виделась в подъезде.
Равнодушно сказала:
— Раздевайся.
Она все-таки взяла себя в руки: сварила кофе, нарезала ветчину, сыр, лимон, накрыла в столовой на маленьком низком столике. И пошла открывать дверь, по спокойному, деликатному звонку безошибочно определив, что пришел Виктор.
Он пришел не один, с незнакомым Люсе человеком, одетым, как и сам Виктор, в ладную офицерскую шинель и высокую барашковую папаху.
— Где больной? — шумно спросил Виктор с порога. — Я ему знаешь кого привел?! Сразу выздоровеет. — И, наклонившись к самому ее уху, шепотом объяснил:
— Это Шатько, Люсенька. Помнишь, рассказывали?
Люся не помнила. Всегда с интересом встречавшая новых людей, новые знакомства, сегодня она была недовольна появлением чужого человека.
— Проходите, пожалуйста, — пригласила она сдержанно, — Антон скоро придет.
Расстегнув шинель, Шатько потянул было из внутреннего кармана бутылку коньяка, но, поймав предупреждающий взгляд Виктора, согласно кивнул и, водворив содержимое кармана на место, заговорщически улыбнулся: ладно, мол, подождем Антона.
Усаживая вновь прибывших, Михаил и Геннадий оживились, задвигали стульями. Люся добавила закусок, достала из бара рюмки и какую-то необычного вида бутылку.
— Это ликер, — сказала Михаилу, попытавшемуся прочесть название. — Кубинский. Банановый. С кофе хорошо.
Она едва уместила все это на столике. Предложила:
— Может, за большой стол?
Мужчины отказались. Они уже нашли общий разговор, заспорили о судьбе бразильского футбола и растормошили даже Геннадия.
Люся разлила кофе и хотела уйти, но Михаил усадил ее рядом с собой, шепнул участливо?
— Отдохни. Выпей вот... — и придвинул ароматно дымящуюся, до краев наполненную чашку.
Она машинально отпила, но вкус почувствовала и глотнула еще, уже с удовольствием. Сказала всем:
— Пейте. А то остынет.
Михаил плеснул себе в кофе ликеру, попытался пошутить:
— Были люди как люди — гостям чай подавали. Другие напитки... Русские. А теперь моде поддались. Все ты, Люська, — он легонько подтолкнул ее локтем.
Люся промолчала. Не приняла шутки. Михаил занес заморскую бутылку над чашкой Геннадия. Тот быстро прикрыл чашку рукой.
— Отдельно? — не понял Михаил.
Геннадий другой рукой прикрыл рюмку.
— Нельзя мне.
Все, даже Люся, посмотрели на него с недоумением, и Геннадий смутился. Пояснил:
— Нельзя мне: спектакль вечером.
— Ну, знаете... — рассмеялся Михаил. — Капли датского короля. Грудные младенцы употребляют.
Виктор и Шатько тоже невольно засмеялись, и Геннадию стало совсем не по себе.
— У меня премьера сегодня, — сказал он, словно оправдываясь, и заметил, как сразу насторожилась Люся.
— Не настаивайте, — решительно взяла она его под защиту. — Геннадию на самом деле вечером петь. Вместо Антона. Премьера... Я, пожалуй, еще сварю кофе.
И она ушла в кухню, едва сдерживаясь, чтобы не разреветься при всех.
Мужчины молча закурили. Геннадий поддел ломтик лимона, положил себе в кофе.
Люся не возвращалась, и Виктор, пересев на ее место рядом с Михаилом, тихо спросил его:
— Что случилось?
Тот сразу перестал бодриться, сказал горестно:
— Со связками что-то у него. Необратимое.
— То есть... как? — не понял Виктор.
— В прошлое воскресенье, — негромко, чтобы не услышала Люся, стал объяснять Михаил, — во втором акте. Сел голос. Антон едва вытянул арию. Врача вызвали. Она, конечно, поднялась: заменяйте другим актером, спектакль отменяйте... Да разве это так просто? Ну, в антракте там какие-то полоскания, орошения... Антон допел. Даже на «бис» вызывали. А домой пришел и — ни звука. Люська сначала думала — разыгрывает. — И спохватился: — Что-то она там долго. Ревет, наверно.
Едва не опрокинув неудобный столик, он поднялся, вышел из комнаты.
Люся сидела на маленькой табуретке, держала в руках раскрытую банку с кофе. На плите кипела вода.
— Давай помогу, — взял у нее банку Михаил. — Да разве так варят кофе?
И он стал колдовать над плитой, подогревая сухой кофе и растирая его с сахаром.
Люся смотрела равнодушно, думая о своем, а когда аромат кофе наполнил кухню, поднялась.
— Ты похозяйничай за меня. Я — к соседке. Антон придет — скажи. Пятнадцатая квартира, рядом. Да ты их знаешь — Черноскутовы.
Она ушла, и мужчины, не таясь, заговорили об Антоне.
Михаил еще раз, со всеми, какие знал, подробностями рассказал о случившейся неделю назад беде. О том, как вначале все — в театре и сам Антон — посчитали это обычным, профессиональным заболеванием певцов — ларингитом, и только врачи сразу забили тревогу.
