Георгий Вайнер - Бес в ребро
Так огромно было мое желание найти Глухоманова, что, взглянув на этих незнакомых людей, я уверенно – толчком сердца, раздерганными нервами, яростной надеждой – выбрала седоватого спокойного мужика с сизо-стальными зубами, оглушительно трахнувшего костью по столу и торжественно объявившего:
– Рыба!..
Подошла и потрогала за плечо:
– Вы Глухоманов?
Он оторвался от «козла», поднял на меня глаза:
– Да. А что?
– Я журналистка… Моя фамилия Полтева… Я вас разыскиваю целую неделю…
– Вот-те раз! – удивился он. – Сюда не поленились приехать?
– Нужда привела, – сказала я. – Я к вам по делу житейскому, а не газетному…
– Какие же это у меня житейские дела с молодой журналисткой? – засмеялся он. Его партнеры с интересом смотрели на нас.
Глухоманов сказал им:
– Ну, чего уши развесили? К вам, небось, журналистки не приезжают за тридевять земель… – улыбаясь, встал и предложил мне: – Идемте, чайком побалуемся и все житейские дела наши обсудим…
Он варил чай в стакане электрическим кипятильником – обжигающий, черно-красный. На стол бросил большой пакет мучнистой пастилы.
– Каким-то чудом в сельпо попало, – кивнул он на пакет. – Угощайтесь… Так что случилось-то?
– Вы помните, недавно в вашей машине произошла драка? Вечером?
Взгляд его напрягся, он с силой вонзил стальные зубы в нежное бело-розовое тельце пастилы, пожевал и ответил неопределенно:
– Да, припоминаю кой-чего… А зачем вам?
– А затем, что у пассажира вашего из-за этой драки вся жизнь пошла под откос…
– Это у которого? Их там много было… – прищурился Глухоманов.
– Вы помните, Юрий Никифорович, кто сел к вам в машину первым?
– Конечно, – уверенно сказал Глухоманов. – Парень такой моложавый, в морской фуражке.
– А что происходило потом, вы помните?
– Да что ж тут не помнить? Слава богу, глаза и уши не отняло… Попросил он притормозить около бабки с цветами, вышел, тут эта компания попрыгала в машину… Ко мне вперед на сиденье уселся такой веселый мордоворот и командует: «Гони, дед, на праздник опоздаем». Я ему говорю: «Успокойся, машина занята». А он мне спокойно: «Да ничего, не возникай, мастер. Двойной счетчик оплачу»… А тут уже и моряк возвратился – аллё, говорит, простите, занята мной машина, я на минуту вышел. Они его посылают – давай, мол, гуляй дальше… Ну, начал он с ними выяснять отношения, все еще вежливо пока, наклонился в открытую дверь и втолковывает. А этот, жлобец впереди, раз – ив лицо ему харкнул. Ну, тот ему, конечно, дал оборотку по всем правилам. А те двое, что сзади с бабой вместе сидели, они тоже выскочили, один из них ему по башке – бах бутылкой! По правде сказать, морячок этот оказался боевой парень. Он его через себя вертанул так, что витрина посыпалась… Шум, крики, визг. Ну, я думаю, мне конец. У меня и так смена кончается, я опаздываю, а сейчас в милицию загребут всех, начнется там – кто, да что, да почему, это до ночи зависну… А нас ведь за это рублем стегают… за опоздание, значит… Думаю, этот парень себя в обиду не даст, и уехал…
– Юрий Никифорович, от ваших показаний жизнь его зависит. В тюрьму его посадили, – сказала я.
– Вот это дают! – ахнул Глухоманов. – А что ж мне делать надо?
– Напишите все, что вы сказали, на бумаге.
Он покряхтел:
– Ох, не люблю я с ними связываться…
– Да что значит связываться? Вы же правду говорите. Я ведь не прошу ничего, кроме правды…
Глухоманов досадливо покрутил головой:
– Писать не люблю – смерть! Кабы ты могла за меня написать…
Я развела руками:
– К сожалению, я этого не могу сделать… Это ведь документ…
Еще долго искали бумагу, ручку, и он, усевшись за стол, прилежно и подробно писал свое заявление, в деталях описывал, как и что происходило, потом затейливо расписался, отдал мне лист, спросил:
– А как же вы в город-то поедете?
– Автобуса буду дожидаться, потом на электричке.
– О, автобус не скоро будет, – сказал он. – Ладно, заведу свой самосвал – доброшу до электрички…
Я ехала в кабине грузовика, пропахшей маслом, бензином, головой упиралась в теплое мощное плечо Глухоманова, дремала и слышала все время его бубнящий, словно пристыженный голос:
– Кабы знать, что так все обернется, то, конечно, остался бы я на месте. Я ведь видел, что он ни при чем, нечего ему бояться. Я потому и укатил… Я уж потом обнаружил, когда в парк приехал, что за моим сиденьем коробка с фруктами лежит. Но я ее диспетчеру сдал сразу…
Он проводил меня до платформы, и когда пришел поезд и с шипением раздвинулись двери, я обхватила его за шею и крепко расцеловала в обе щеки.
Он застенчиво отстранился и сказал:
– Да ладно, чего уж там… Неловко мне, конечно… Нехорошо… Кабы знал…
– Мы с тобой поедем сейчас к Кравченко, – сказал Старик сиплым тихим голосом.
– А почему ты думаешь, что он нас примет? Дальше входа нас милиционер не пустит…
– Я звонил ему… Я не знал, что ты найдешь таксиста и бабку, я хотел, чтобы этим занимались его люди, – бесцветным голосом говорил Старик.
– Ты ему сказал, зачем мы идем к нему?
– Нет, – покачал он головой. – По телефону легче отказать. Я хочу смотреть ему в глаза…
Старик пошел в комнату, достал из шкафа сорочку, черный отутюженный костюм, переоделся и стал вывязывать перед зеркалом галстук-бабочку. Припухшие старые пальцы тряслись, узел не получался.
– Если ты так любишь бабочки, – сказала я, – то почему бы тебе не купить готовый? Знаешь, на резиночку застегивается? Называется «регат»…
Дед гордо отрезал:
– Нет! Это недопустимо. Тот, кто хочет носить бабочку, должен уметь ее вывязывать. Вся беда в том, что нас, умеющих галстук-бабочку вязать, почти не осталось…
Наконец, он связал свою пышную бабочку, я помогла надеть ему пальто, твердую фетровую шляпу, и мы вышли из дома. Я молила бога, чтобы только не сломался лифт. И гремящая коробка не подвела – приехала. И такси сразу подошло. А больше всего времени у нас ушло на подъем от милиционера в вестибюле до второго этажа. Ноги у Старика еле-еле ходили.
Вошли в приемную, и он величественно сказал секретарше:
– Доложите товарищу Кравченко, что к нему пришел Герасим Николаевич Полтев.
– У него назначено совещание, – холодно отрезала секретарша.
– А вы доложите, он сам решит…
Секретарша неохотно исчезла за огромной дубовой дверью и через мгновение выпорхнула обратно с таким лицом, будто ждала нас неделю.
– Проходите, пожалуйста, Борис Николаевич вас ждет…
Мы вошли в необозримый кабинет, и я увидела, что навстречу нам торопится, через всю комнату шагает, сильно прихрамывая, немолодой сутуло-высокий человек в мундире с петлицами прокурорского генерала. Он обнял Старика, крепко прижал к себе и так стоял несколько мгновений, бормоча чуть смущенно:
– Как я рад, как я рад вас видеть, дорогой Герасим Николаич…
Потом повернулся ко мне, протянул руку:
– Кравченко…
Деда осторожно проводил к столу, усадил нас, и сразу же секретарша принесла чай в мельхиоровых подстаканниках, печенье, лимон.
– Какими судьбами? Какая-нибудь беда случилась! – сказал уверенно Кравченко.
– А почему, Борис, знаешь, что беда? – спросил, прищурясь, Старик.
– А потому, что ко мне никто сюда не приходит с делами веселыми. У меня все дела бедовые, – усмехнулся он.
Старик помолчал немного и сказал:
– Беда, действительно, большая. Невинного человека жулики в тюрьму усадили…
Я заметила, как напряглось лицо прокурора. У них, по-видимому, профессионально недоверчивая реакция на любые ходатайства о милосердии, они попросту отучены верить в бескорыстие ходатаев по чужим делам.
– А если поконкретнее? – попросил он.
– Поконкретнее пусть лучше Ира тебе доложит…
Сбивчиво, торопясь и волнуясь, я начала рассказывать историю драки Ларионова со Шкурдюком. Лицо у Кравченко было непроницаемое, он ничем не выдавал своего отношения к рассказу. То ли потому, что он не перебивал меня и внимательно слушал, то ли потому, что сама я постепенно собиралась, как спортсмен в бою, но говорила я все спокойнее, увереннее и, как мне казалось, все более убедительно. Прокурор дослушал и спросил:
– А почему вы думаете, что Бурмистров вел следствие тенденциозно?
– Ему не составляет никакого труда убедиться в том, что Шкурдюк, Чагин и Поручиков всё врут. Таксист Глухоманов подтверждает, что Ларионов занял такси и опровергает тем самым их показания, будто Ларионов пристал к ним первым. А таксист действительно человек объективный…
Я достала из сумки и положила перед Кравченко заявление Глухоманова.
– Он очевидец того, как Шкурдюк плюнул в лицо Ларионову и, таким образом, спровоцировал драку. Надежда Еловацкая, продававшая цветы, говорит, что после плевка Ларионов схватил за грудки Шкурдюка, еще не успев его ударить, а Чагин нанес ему сзади удар по голове бутылкой. А когда Ларионов пошел на Чагина, тот выставил отколотую бутылку с явным намерением или угрозой его изуродовать. Они скрывают до сих пор, что на месте происшествия была Рита Терёшкина, которая вообще, так-сказать, придает особый смысл всему собранию. Поручиков…