Иван Яган - За Сибирью солнце всходит...
— Это он полз, — говорит Ленька сквозь слезы. — Давайте быстрее, ребята. — Сам, проваливаясь в снег, рвется вперед. Ветер гнет тополя, свистит в голых ветках, с каждой минуткой все сильнее занося следы.
В самом центре огорода, у последнего тополя, мы нашли обутку дяди Яши — головку валенка без голяшки. У дяди Яши это была постоянная обувь, он носил отрезанные от голенищ головки и зимой и летом, на босу ногу... Значит, отсюда он уже шел босиком. А вот и посошок, воткнутый в снег наискосок, подрагивает пружинисто под порывами ветра.
— Вот он! — не своим голосом закричал Ленька, все время опережавший нас. Снег уже образовал над дядей Яшей горку, только край нательной рубахи еще выхлестывал из-под сугроба.
Мы руками быстро разгребли снег. Ленька тормошит дядю Яшу, зовет его, но тот молчит, плотно сжав посиневшие губы. И вторая нога его была без обутки, одет дядя Яша в нательную рубаху и белые холщовые штаны. Андрей сбросил с себя пиджак, снял рубаху, пиджак снова надел на голое тело. Кидается к ногам дяди Яши и пытается обернуть их рубахой. Но велики ноги у дяди Яши, не хватает Андреевой рубахи. Тогда Ленька снял свою рубаху и начал заворачивать ею одну ногу дядьки, Андрей — другую. Попробовали гуртом поднимать пострадавшего. Тяжел, окоченел. Несколько метров протащили мы его, увязая в снегу. Андрей велел двоим бежать за саночками. Мы помчались, выбиваясь из сил. Уже возле дома нас догнал Васька Юренко, раздетый и без шапки.
— Я, — говорит, — отдал одежду для дяди Яши, а сам сейчас чего-нибудь надену.
Пока мы вытаскивали из сенок ручные санки, Васька в хате Думовых надел ватник, шапчонку и выбежал с рядном в руке. Сквозь круговерть мы бежали с саночками, выбиваясь из сил. За это время ребята подтащили дядю Яшу еще на несколько шагов к дому. Теперь мы уложили его на саночки. Кто впрягся, кто поддерживает на весу ноги дяди Яши, кто голову. Свободные, выстроившись гуськом, протаптывают дорогу для тех, кто везет санки.
С трудом внесли дядю Яшу в хату, положили на рядно.
— К печке его, к печке, — советует кто-то.
— Не знаешь, не советуй, — отвечает Андрей и говорит Леньке: — Принеси быстрей с улицы миску снега!
Ленька принес снег. Раздели пострадавшего и дружно, по команде Андрея, стали оттирать снегом ноги, руки, лицо дяди Яши. Через несколько минут от его тела пошел пар, оно покраснело, губы разжались. Начал дышать. Через полчаса мы надели на его ноги теплые валенки, снятые с печки, накрыли потеплее. Через час он зашевелился, попытался встать. Ленька помог ему. Он сел, прислушался и спрашивает:
— Хлопцы, где я був? А?
Мы молча переглянулись: говорить или не говорить. Первым, лукаво усмехнувшись, заговорил Андрей.
— На том свете вы были, дядя Яша...
Дядя Яша, ежась, передернул плечами, головой мотнул, чуть улыбнулся:
— Ох и холодно же на том свити! Б-р-р! Ленька, а ну-ка скрути мени цигарку.
Ленька нашел табак, свернул цигарку, прикурил в печке от уголька, сам несколько раз затянулся, прежде чем передать дяде. Тот затянулся и говорит:
— Научився ты, племяш, гарно цигарки делать... Андрей, може, и ты закуришь?
— Та я уже курю, — отвечает Андрей, раскуривая у печки цигарку. — Хороший у вас табак, дядя Яша!
— Чужий табак всегда краще, — смеется дядя Яша. — Ленька, сходи корове сена дай, та скажи ей, шо из-за нее, окаянной, я на тому свити побував. Щоб у нее столько молока, як у меня лиха... Ну, спасибо, хлопцы, вам... А теперь я трошки посплю...
ПОБЕДА!
Это утро было таким же, как и другие в мае сорок пятого года: солнечное и теплое. Байдановцы сеяли хлеб. В деревне осталась одна детвора да старики. Я уже выгнал свиней, и они паслись недалеко от байдановского «центра» — кладовой, конторы и школы. Поглядываю за свиньями, а сам учу уроки. Слышу: со стороны Андреевки раздается тарахтенье трашпана. Гляжу на дорогу и ничего понять не могу: галопом несется лошадь, над ней что-то красное полыхает. Разглядел: на трашпане стоит женщина и размахивает огромным флагом. Вот ближе, ближе флаг. Я уже слышу, как женщина что-то кричит, узнаю в ней председателя Андреевского сельсовета Ермилову. И вот уже ясно слышу ее слова: «По-бе-да!.. По-бе-да-а!.. По-бе-да!..» Упряжка влетела в деревню. Ермилова, держа в одной руке вожжи, а в другой древко флага, проезжая мимо, повернула ко мне радостное лицо и закричала:
— Победа, мальчик! Победа!..
Ее косы растрепались на ветру. Она промчалась по всем трем байдановским улицам, потом подъехала к конторе, куда уже успели собраться ребятишки. «Победа! — кричала она. — Победа, ребята!» Отдав кому-то флаг, спрыгнула с трашпана и побежала в контору. Там никого не было. Она вышла и сказала нам: «Бегите по домам, вывешивайте флаги! Война кончилась!»
Ермилова встала на трашпан, хлестнула лошадь, и снова над улицей полыхнуло красным. Она помчалась в Пироговку, где, как и в Байдановке, не было ни телефона, ни радио. Вслед за трашпаном неслись ребятишки и кричали что есть мочи: «Победа! Победа!..»
Я не мог бежать с ребятами: нельзя было бросить свиней. Через некоторое время ко мне пришла бабушка. Она плакала.
— Так чув, война кончилась!
— Слышал! Я первый увидел Ермилову.
Бабушка постояла немного и говорит: «Давай-ка загоним свиней та будемо флаг делать».
Дома бабушка достала из сундука красную наволочку, распорола ее, и мы вместе прикрепили полотнище к длинной березовой жердине. Толстый конец жерди воткнули в неглубокую ямку возле хаты, потом я, забравшись на крышу, прибил ее гвоздем к торцу матки. Древко получилось в два раза выше нашего жилища. Пока мы справились с этой работой, над другими крышами тоже появились флаги. А к вечеру в деревне не было ни одной хаты, над которой не трепетал хотя бы маленький красный флажок. Делали их из чего придется: из платьев и рубах, из наволочек. У кого не было совсем ничего подходящего, красили белые куски материи свекольным соком. Самое большое полотнище развевалось над конторой. Контора была маленькая, не больше нашей хаты, и флаг от этого казался еще огромней. Я почти весь день вертелся на улице и смотрел на флаги. Еще бы: их никогда не было над Байдановкой столько.
Что они значили для меня? Что значило слово «победа»? Победа — это скоро вернется отец. Победа — это вернется Петька. Победа — это мы будем строить новый дом. Об этом часто в письмах писал отец. Это значило — отец будет работать на машине шофером и возьмет меня с собой в город. Об этом он тоже писал.
Я радовался. А бабушка плакала.
Настал вечер. Пришла к нам тетка Ганна, жена моего дяди, погибшего на войне. Пришла с детьми, у нее их пятеро, самая старшая — Нюрка, моя ровесница. Тетка Ганна вошла в хату с заплаканными глазами. Глянула она на счастливые наши лица, губы ее задрожали, и она упала на кровать лицом в подушку. Она плакала и причитала: «У людей радость та счастье, а моим деточкам некого ждать, нечему радоваться. Та як же мы будем жить, та хто ж вас, диточки, на ножки поставит? Ой, сиротки вы мои...» А они стоят все пятеро, грустные, испуганно глядят на рыдающую мать. Старшенькие девочки тоже начали плакать. Заплакала бабушка, мама, сестры. У меня в груди заныло, к горлу подступил комок. Я выбежал на улицу.
Только что село солнце, и закат еще сильнее подкрасил флаги над Байдановкой. Что значили они для меня в эту минуту? Это — никогда не вернется с войны дядя Сидор, никогда больше ни тетка Ганна, ни ее дети не услышат его голоса, не увидят его широкой улыбки. Это — не вернется с войны другой мой дядя — Михайло, и его дети теперь — тоже сироты. Это — не придут с войны дед Семен и дед Гаврило. Это значило — остались без отцов мои товарищи Ленька Думов, Ленька Абрамов, Санька Сторчак. Не вернутся с войны четыре сына бабки Кравчихи, три сына бабки Байданки... Это значило — многим женщинам все так же одним придется работать в колхозе и дома.
«Так вот почему плакала бабушка! — догадался я. — Она поняла все раньше меня...»
Я долго стоял во дворе. Тетка Ганна с ребятишками вышла от нас. Дети обступили ее со всех сторон. И они тихонько побрели домой. Уже стемнело. Я взглянул на флаг. В темноте он был черным, белело только березовое древко.
ПЕРВЫЙ ЭКЗАМЕН
Завтра у меня первый экзамен. В груди было такое ощущение, будто я надышался какого-то легкого газа, который вот-вот поднимет меня вверх; я даже замечал, что несколько раз становился на цыпочки. Хотелось, чтобы скорей прошла ночь. И тогда я пойду, как сказала бабушка, на испытания. Волновался я еще и потому, что говорили, будто на экзаменах будет присутствовать представитель из Неверовской семилетней школы. Скорей бы утро!..
Проснулся я чуть свет. Мама и сестренки собрались на работу. Они выпили по кружке обрата и вышли. Постояв за дверью, мама вернулась в избу и попросила:
