Алексей Чупров - Тройная медь
«Тебе учиться надо», — сказала Алена.
«Учись, учись, — сердито вздохнула Елена Константинов на, — если жизнь еще не научила. Ты экономить, выкраивать для государства будешь, а пока у станка стоишь, спекулянт какой-нибудь во много раз больше заработает…»
«Не заработает, а наворует», — настоятельно поправил Федор.
«Это все слова. Говорить мы научились… — Она поднялась из-за стола и, выходя, бросила: — Посуду помойте, деятели государственные…»
Алена рассмеялась.
«Ты что?» — насторожился Федор. Ее смех всегда вызывал у него какую-то неуверенность в себе.
«Неужели ты думаешь, я ничего не понимаю?.. Работай спокойно. Для нас с тобой какая разница — триста или двести?..»
«Не скажи, — остановил ее Федор. — За сто рублей иному семейному недели две надо вкалывать ой как».
«Я не ребенок! — внезапно обиделась Алена. — И знаю цену деньгам. Но я говорю, для нас с тобой нет разницы — двести или триста… Кроме того, я получаю стипендию».
Федор пренебрежительно усмехнулся: «Ты ее себе оставляй… на булавки».
«Спасибо! — вспылила Алена. — Я на нее и прожить могу…»
Она встала и вышла из кухни.
Федор пошел за ней. В комнате он обнял ее, спросил смущенно: «Обиделась?»
«При чем здесь „обиделась“?.. Но ты говоришь о новой организации труда, а и в ней все будет зависеть от человека».
«Новая организация — и человек станет действовать и думать по-новому».
«Вот посмотри… — Алена достала из ящика стола общую тетрадь, пролистала и, развернутую, подала ему. — Это я к зачету готовилась и у Маркса выписала».
«„Вещи, которые сами по себе не являются товарами, например, совесть, честь и так далее, — прочитал Федор, — могут стать для своих владельцев предметом продажи и, таким образом, благодаря своей цене приобрести товарную форму…“ И что из того?» — спросил он.
«Да все всегда зависит от человека, от личности. Среди помещиков-крепостников были декабристы, а среди нас столько махинаторов, им только дай волю, они любую общественную формацию разворуют…» — сказала Алена.
«Вот новая организация труда воли им и не даст», — стоял на своем Федор.
«Время покажет, — сухо заметила Алена. — Ложись спать, а мне еще надо позаниматься…»
В ожидании ее пробуждения он задремал, а очнулся оттого, что она провела пальцами по его лицу. Они обнялись и прижались друг к другу. Глаза Алены были совсем близко, и в каждом из них рядом с чешуйкой света он видел свое отражение — две крохотные мишени, будто убежал он далеко-далеко в нее и стал там снова маленьким…
— Ты вчера долго занималась? — спросил Федор.
— Нет. Просто ты уснул быстро, — ответила Алена. — Устал за неделю?
— Нет. А ты вчера рассердилась из-за бригадного подряда…
Ах, что он говорил! Когда он обнимал ее, она чувствовала, сама жизнь ничто в сравнении с ощущением от этих сильных и нежных рук, от этих выпуклых, налитых каменной твердостью, но таких покорных ей мускулов… Весь мир, о котором она прежде столько размышляла, в его объятиях казался всего лишь холодной пустотой, не стоившей мучений души из-за незнания того, как она создана… Этот мир словно ловко прикидывался чем-то великим, значительным… В его ласке было все сущее!..
— Бригадный подряд так бригадный подряд, я покорная жена… — Алена потянулась губами к его руке и поцеловала. — А кто эта Аня? — словно невзначай спросила она, с нарочитой строгостью сдвигая брови.
— Да так, в детстве, по глупости, — сказал он, радуясь тому, что она может его ревновать, но, как назло, до мельчайших подробностей вспоминая вдруг и вечерний дурманный черемушник у самого берега маленькой плотины, и нежный шум переливающейся через край воды, и теплоту мая, и слова, которые он стеснялся Ане говорить, но которые выговаривались каждым прикосновением к ней, и ее крепкую грудь у своей груди, и похолодевшие ее губы, и все тогда происшедшее… Вспомнил и покраснел.
— А-а, по глупости, — следя за выражением его лица, протянула Алена. — По глупости и — на всю жизнь… — И слезы навернулись у нее на глаза.
— Ты что! — воскликнул Федор. — Честное слово…
— Я ничего. — Она поцеловала татуировку и прошептала прямо ему в ухо, жарко и щекотно: — Сегодня у нас необыкновенный день.
— Какой необыкновенный?
— Что, испугался? — спросила она.
— Чего мне бояться!
— Необыкновенного все боятся, — сказала она загадочно и положила голову ему на сгиб руки. — Хотя и мечтают о нем…
— Да что необыкновенное? — засмеялся Федор.
— Ну, хотя бы наше первое с тобой воскресенье…
— Что с ним делать-то будем?
— Можно полежать… Ты поучишь меня играть в шахматы.
— Так уж и в шахматы?..
— Все равно Елена Константиновна не даст покоя. Лучше я сперва свожу тебя в парикмахерскую. — Она запустила пальцы в его волосы на затылке и потрепала. — Так ходить нельзя… А потом… потом я тебе что-то скажу.
— Скажи сейчас.
— Нет. В конце дня. Ты должен это заслужить…
— Раз заслужить, значит, что-то хорошее?
— Даже не знаю. Это от тебя зависит…
В соседней комнате послышались шаркающие шаги, Елена Константиновна покашляла и спросила:
— Что вы там, проснулись?
— Мы еще спим. — Алена притворно позевала.
— Федор, — просительно сказала Елена Константиновна. — У моей знакомой из соседнего подъезда проигрыватель не работает. Ты бы посмотрел…
— Надо в общежитие сбегать, потенциометр взять, — ответил Федор.
Алена поднесла ему кулак к самому лицу и прошептала:
— Я тебе сбегаю! — И сказала громко: — Никуда он сегодня не пойдет, у нас выходной… Мы едем… Куда мы едем? — снова шепотом спросила она. — Куда?
Стоял апрельский солнечный, но такого холодного ветра день, что мерзло лицо. В центре, куда они поехали безо всякой цели, было много народа. Федор и Алена побродили по Кремлю, по Александровскому саду. И для них представляло особое удовольствие идти среди других людей, сознавая, кто они друг другу. Тайное счастье их отношений и отъединяло их ото всех, словно они одни могли быть одарены им, и делало для них чем-то близким каждого человека. И это же чувство сбивало их со всего, о чем ни начинали они говорить, в молчание, в разговор глазами, улыбками.
Алена повела Федора на улицу, где жила в детстве. Старый их дом отреставрировали до неузнаваемости; и Терпсихоры, от которых прежде оставались лишь обрывки хитонов да раскрошенные головы, воскресли и торжественно белели под фронтоном между желтых колонн, с лирами и плектрами в беспомощных руках.
Удалось Алене затащить его и в парикмахерскую и уговорить постричься так, как ей нравилось. Коротко остриженный, он стал выглядеть совсем юно, и это почему-то очень смешило Алену.
— Тебе нельзя так стричься больше ни в коем случае, — поглядывая на него, смеялась она. — Честное слово, мальчишка. Тебе ничего серьезного сказать невозможно… Ничего не скажу…
Зашли в маленькую блинную — деревянную пристройку на Пятницком рынке, куда по воскресеньям после зоопарка или после кино водили Алену в детстве отец и бабушка Вера… Алена хотела именно сегодня вспомнить бабушку Веру и детство. Но удивительно, рядом с Федором, идя с ним под руку, тесно прижимаясь плечом к его плечу, она не испытывала, как обычно, щемяще грустного приступа памяти. Прошлое отдалилось и обезболилось…
И казалось, нет особой прелести в двух, похожих на амбразуры окнах блинной, выходивших на рыночные ряды. Она помнила, в детстве не могла оторваться от этих окон, так ярко было за ними: горки помидоров и моркови, зелень, пестрота яблок, желтизна дынь, арбузы, цветы, белые фартуки и нарукавники торгующих… Или в апрельскую пору товаров на рынке почти не было — картошка в пыльных мешках да привозные с юга яблоки и груши, похожие на муляжи, или просто запомнились ей эти окна особенными глазами детства.
Правда, когда они с Федором, стоя у круглого шаткого столика, ели горячие толстые блины со сметаной и запивали их кофе с молоком, за окном они все время видели старого узбека, седого, с вычерненными усами, в расшитой серебром и бисером тюбетейке. Как и во времена Алениного детства, он торговал пряностями… Красный перец, перец черный, молотый и горошком, корица, кардамон, мускатный орех, мак — все разложено по деревянным хохломским рюмкам, и под каждой записка, где чернильным карандашом коряво выведено, из чего какую приправу можно приготовить.
Когда вышли из блинной, Федор купил у старика узбека всех специй понемногу, сказал:
— Для дома, для семьи, — и поцеловал Алену.
Ходили они в кино и в кафе, где благополучно забыли пакет со специями, а к вечеру на такси вернулись в свой отдаленный район.
— Погуляем еще, — попросила Алена.
И они пошли по лесопарку, по размягченной земле аллей у прудов, до краев наполненных талыми водами. Здесь бродили компании из общежитий, многие из них уважительно здоровались с Федором. И Алена с удовольствием чувствовала себя в лесопарке, которым ее стращали в отрочестве, в чем-то хозяйкой…
