Крутоярск второй - Владимир Васильевич Ханжин
Виктор Николаевич снова вгляделся в Кряжева, в его крепкую, статную фигуру, в его смуглое рябое лицо, опущенные вниз черные, напряженно прищуренные глаза, и с горечью вспомнил, что машинист встретил его на перроне как постороннего человека.
Городилов дозвонился наконец до отделения.
— Девушка, мне кабинет Таврового, — прокричал он.
При упоминании фамилии тестя Виктор Николаевич слегка вздрогнул и невольно подался в сторону Городилова.
— Федор Гаврилович?.. Мне Федора Гавриловича!.. — надрывал голос Иван Гроза. — Это Федор Гаврилович?.. Здравствуйте! Докладывает старший машинист Городилов. Я сейчас в Затонье…
Он излишне громко, но связно, напористо изложил свою обиду.
— …Я от дежурного говорю, — кричал он, видимо отвечая на вопрос Таврового. — Дежурный вышел к поезду. Начальник станции здесь.
Городилов протянул трубку, и начальник станции, сильно волнуясь, взял ее.
— Слушаю, Федор Гаврилович, — прокричал он неестественно высоким голосом. Кричать совсем не требовалось, но он, видимо, невольно повторял Городилова.
По тому, с каким угрожающим и победным видом отдал Городилов трубку, и по тому, как начальник станции, слушая Таврового, нервничал и все порывался объясниться, Виктор Николаевич понял, что дело плохо.
Хотя Овинскому не терпелось взять трубку и вступить в спор с Тавровым, он подавил в себе это желание. Сознавал: едва заслышав голос зятя, Тавровый ощетинится против всего, что будет исходить от него. Говорить с Тавровым — значит окончательно погубить дело. Овинский решил, что вызовет начальника отделения.
Начальнику станции удалось наконец заставить Таврового выслушать его. Но, слишком волнуясь, он объяснялся путано, торопливо, и со стороны было трудно понять, почему же все-таки необходимо отдать предпочтение Кряжеву, а не Городилову. Начальник локомотивного отдела оборвал его и снова начал говорить что-то сам. Молодой человек, совершенно растерянный и расстроенный, умоляюще посмотрел на Виктора Николаевича, приглашая его вмешаться. Это поняли все, кто был в помещении. Выжидательные взгляды скрестились на Овинском, и он, подчиняясь им, помимо своей воли и своих прежних намерений, шагнул к телефону.
— …С какой стати начали диктовать требования паровозникам!.. — услышал Виктор Николаевич. Басовитый голос Таврового звучал по телефону особенно густо и гулко.
— Здравствуйте!.. — перебил его Овинский, стараясь подавить дрожание руки, сжимающей трубку. — Это… Овинский говорит.
— Кто, кто? — переспросил Тавровый.
— Овинский.
— А-а!.. — Некоторое время в трубке слышалось лишь покрякивание и мычание. — Здравствуйте!.. Вы что… вы непосредственно в Затонье?.. Так что же там за кавардак такой?
— Почему кавардак? Не вижу ничего подобного, — начал Виктор Николаевич.
Главная мысль, которую он хотел высказать, заключалась в том, что рейс Кряжева имеет огромное значение для депо, что за ним должна последовать перестройка эксплуатации локомотивов на новой, более эффективной и экономической основе. Как это часто и прежде бывало с ним, во время речи он, находя нужные слова для выражения своей главной мысли, сам все лучше и лучше уяснял себе ее значимость и ценность. И, уясняя, все более увлекался и воодушевлялся сам. Под конец голос его звенел от возбуждения, а каждое удачно сказанное слово рождало рой новых слов и новых мыслей.
Кряжев, который до сих пор стоял понурившись, поднял голову: лицо его, прежде усталое, безразличное, преобразилось. Он весь обратился в слух, и казалось, что уши машиниста даже чуть оттопырились и подвинулись вперед. Юрка перестал стрелять глазами по комнате и переглядываться с девушкой-оператором. Слушая Овинского, он то широко и завороженно улыбался, то, становясь серьезнее, задумчивее, приглушал улыбку, и она лишь чуть дрожала на его губах, то вдруг снова давал ей волю. Юрка часто обращал глаза к своему машинисту и, убеждаясь, что Кряжев доволен, еще более светлел лицом.
Начальник станции, поддакивая Овинскому, кивал головой и то и дело повторял: «Точно!.. Точно!..»
Когда Овинский кончил, начальник локомотивного отдела некоторое время молчал и покашливал.
— Вы… вы вот что, — начал он. — Вы посмотрите там на часы! Вашему Кряжеву определенно отдыхать пора. Пока вы там торговались, у него все сроки кончились. Понимаете, кончились! Министр непосредственно требует, чтобы режим труда и отдыха локомотивных бригад соблюдался железно. Понимаете, же-лез-но!.. А вы там дискуссионный клуб открыли… И вообще вам следует знать, что за последние два года мы дважды повышали весовую норму на участке Крутоярск — Затонье. Понимаете, два-жды! А что сие значит?..
Между требованием соблюдать режим труда и отдыха локомотивных бригад и повышением весовых норм на участке не было никакой логической связи. Но сейчас Федор Гаврилович, видимо, не был способен следить за логикой. Он заботился лишь об одном — опрокинуть на голову Овинского побольше нравоучений.
— …Лихачество! Понимаете, ли-ха-чест-во!.. — слышал Овинский в трубке. — А вы хоть догадываетесь, что может быть в итоге? Обрыв поезда, остановка движения. Я уже не говорю о том, что Кряжев непосредственно гробит технику. Понимаете, гро-бит! И после этого у него хватает… хватает смелости требовать замены колец, дерзить администрации. И вообще у вас там в депо в последнее время («С моим приходом», — понял Овинский) творится черт знает что! Вывешиваются карикатуры на администрацию. Соболю, уважаемому человеку, способному специалисту, ходу не дают. Мы еще не спросили с вас за карикатуру на Соболя. Соболь — знающий, думающий инженер!..
Он почему-то особенно забеспокоился вдруг о Соболе. Тавровый так усилил голос, что трубка ревела около уха Овинского и он многое не мог разобрать. Зато было очевидно, что каждое слово о Соболе разносилось там, в отделении, далеко за пределы кабинета. Начальник локомотивного отдела явно пользовался случаем, чтобы продемонстрировать свое расположение к молодому инженеру из депо Крутоярск-второй.
Разговор закончился тем, что Тавровый снова потребовал к телефону начальника станции и приказал: немедленно отцепить от поезда четыреста тонн, немедленно отправить в рейс Городилова, а о задержке поезда выслать письменное объяснение. Федор Гаврилович мог приказывать начальнику станции — он был не только начальником локомотивного отдела, но и заместителем начальника отделения. Овинский сделал последнюю попытку помочь Кряжеву — позвонил начальнику отделения, но того не оказалось на месте.
Убедившись в своей полной победе, Городилов вынул за цепочку часы (хотя прямо перед ним висели большие стенные часы), подчеркнуто деловито глянул на них и поспешил выйти.
Собравшись с духом, Овинский поднял на Кряжева пристыженное, виноватое лицо. Взгляды их на мгновение встретились. В черных, твердо, как кусочки антрацита, поблескивающих глазах машиниста Виктор Николаевич прочел сдержанное выражение благодарности. Странно, взгляд Кряжева словно ободрял, утешал Овинского, как будто не самого Кряжева, а его, Овинского, постигла сейчас жестокая неудача.
— Так я подожду вас здесь, — сказал Виктор Николаевич, когда машинист,
