Екатерина Воронина - Анатолий Наумович Рыбаков
Кровать, стол, два стула составляли скромную обстановку комнатушки. Синька, примешанная в раствор, придавала белым стенам голубоватый оттенок, особенно ощутимый рядом с блестяще-белыми, почти кремовыми наличниками окон и низким побеленным потолком.
Если вид марлевых занавесок на окнах и белой Простыни в углу, заменявшей платяной шкаф, удручал Ошуркову, то постель была предметом ее гордости.
Высокая, с горой подушек в белоснежных наволочках, застланная двумя ватными одеялами и покрытая кружевным покрывалом, она придавала комнате семейный вид, который имел особую прелесть для нее, шесть лет прожившей на койке в общежитии, и, по ее расчетам, привлекательный для Сутырина, человека немолодого и жаждущего домашнего уюта. Она чувствовала себя здесь не любовницей, а женой, впервые в жизни заботилась о любимом человеке.
Она услышала громкий разговор во дворе, по голосам узнала хозяйку и ее сестру.
— Какой он ей муж? — говорила сестра. — Снял для нее комнату… вот и муж.
Затаив дыхание, Дуся стояла у окна, прислушиваясь к их разговору. Из-за занавески она хорошо видела обеих женщин, склонившихся над грядками огорода, — маленькую толстенькую хозяйку и ее сестру, тощую старую деву.
— Так ведь штурман он, — говорила хозяйка, — в плавании, оттого и бывает редко.
— А вещи? — отвечала сестра. — Разве так живут семейные люди? Ни посуды своей, — продолжала сестра, — ни с гола, ни стула.
— Молодожены, — сказала хозяйка. — Обзаведутся.
— Молодожены? — иронически повторила сестра. — А почему молодой-то не прописывается? Прописан небось дома, где жена с детками…
Дуся с шумом распахнула окно. Надоели со своими разговорами! Бубнят, бубнят! Особенно эта чертова старая дева! Дуся со злорадством наслаждалась видом женщин, обернувшихся на шум открываемого окна и застывших в растерянной позе.
— Пришла, Дусенька? — произнесла наконец хозяйка, виновато улыбаясь и с беспокойством заглядывая ей в глаза: слышала, мол, или нет?
— Пришла! — вызывающе ответила Дуся. — Не видите?!
Одеваясь, она нагибалась и поворачивалась, чтобы увидеть в настольном зеркале костюм.
Серый жакет, хотя и жал под мышками и собирался складками на спине, все же шел к ее черным гладким волосам. Она несколько раз снимала и надевала его, примеряясь, на какое платье его надеть, — на шерстяное он не налезет, а летних у нее два: новое, вишневого цвета, и старое, светло-синее с белыми цветами.
Конечно, в новом виднее, но что она наденет тогда к Первому мая? Синее же хоть и старенькое, а с жакетом хорошо, и цвета подходят.
Большие огорчения причинили ей туфли. Они и куплены были неудачно, одно название, что модельные. В других аккуратно два, а то и три года проходишь, а эти уже на второй месяц потеряли всякий вид. Кожа, что ли, скверная или сшиты плохо, только сразу они раздались, краска потрескалась. И за что деньги берут?!
Перед каждой получкой Дуся точно знала, сколько ей причитается. Но каждый раз, идя в кассу, она надеялась получить больше: какой-нибудь неоплаченный наряд с прошлого месяца перейдет или премию увеличат. И хотя ни одна получка не оправдывала эти надежды, они никогда не покидали ее. Так получилось и сегодня.
Не обращая внимания на насмешки и поторапливания из очереди, она внимательно просмотрела ведомость. Бездетный налог, подоходный… Остается на руки триста шестьдесят два рубля с копейками. Так приблизительно выходило и по ее расчетам. Даже законченная в ночь на пятнадцатое погрузка «Абхазии» вошла сюда.
Большой вестибюль управления порта был полон людей, как и всегда в дни выдачи зарплаты. Грузчики и грузчицы в плотных брезентовых костюмах с заткнутыми за пояс рукавицами, крановщики и механизаторы в синих куртках, приемосдатчики, ремонтники, береговые матросы — все это шумело, волновалось, смеялось, расплывалось в густых облаках табачного дыма.
Наморщив лоб, Дуся перебирала в уме предстоящие расходы. Хозяйке за квартиру — сто рублей. Долг Соне — пятьдесят. Босоножки обязательно — пятьдесят два. Носочков три, ну, две пары — шестнадцать. К Первому мая муку будут давать, три кило — восемнадцать рублей. Мяса взять килограмм, луку, рису, яиц, повидла, дрожжей, — с мукой меньше, чем в пятьдесят рублей, не уложишься, а пироги обязательно надо испечь: может быть, Сережа на праздниках будет здесь. Сколько же это получается? Двести двадцать рублей! Чаю надо купить — четыре шестьдесят, сахар — шесть двадцать, а то неудобно: у хозяйки занимала… Ниток две катушки да штопки четыре мотка. Прошлый раз хотела Сереже носки заштопать — ниток не оказалось… Значит, еще десятка. Набойки набить на сапоги — совсем стоптались. Мыло все вышло — кусок хозяйственного, кусок туалетного… Да еще по мелочи, туда-сюда…
Дуся не уходила, перебирая деньги, раздумывая, не подать ли ей заявление в кассу взаимопомощи. Потом решительно тряхнула головой: «Нет, опять в долги лезть!» — и сунула деньги в кармашек юбки.
У двери перед ней выросла статная фигура грузчика Малахова. Широко разведя руки, изгибаясь стройным телом, нагловато ухмыляясь, он загородил проход.
— Дусеньке привет! С получкой вас!
— Спасибо! — хмурясь и пытаясь пройти, ответила Дуся. — Чего стал-то, дорогу загораживаешь?!
— Торопимся? — Малахов играл серыми смеющимися глазами. — Куда же это мы торопимся?
Он еще ниже опустил к ней лицо, узкое и бледное, с мешками и припухлостями под глазами, со свисающим на лоб золотистым чубом, лицо спившегося красавца. От него пахло вином. Дуся вдруг почувствовала, что сейчас произойдет что-то отвратительное, он при всех унизит ее, и она должна стоять и слушать его, иначе поднимется шум на весь вестибюль.
Надвигаясь на Малахова, она тихо, но с вызовом ответила:
— Да, торопимся… А куда — не твое дело! Уйди с дороги!
— Ну-ну, с дороги! — угрожающе повторил Малахов. Потом опять перешел на деланный, заискивающий тон:
— Может, на новоселье пригласишь? Новоселье-то замотала, Дусенька!
— Для тебя новоселье еще не готово! — злобно и угрожающе ответила Дуся, вплотную надвигаясь на Малахова и пытаясь оттиснуть его от двери. — Пусти, слышишь!
Упершись в косяк двери сильной рукой, он продолжал загораживать проход.
— Значит, раздумала с грузчиками гулять, со штурманами теперь, с капитанами… Эх, ты…
Он не успел договорить. Дуся размахнулась — звук сильной и звонкой пощечины раздался в вестибюле.
