Минная гавань - Юрий Александрович Баранов
«А Стыков молодчина все-таки, — подумал Захар, обращаясь взглядом к рулевому, который сидел в соседнем кресле. — Не останови его, так он не раздумывая прыгнул бы за мной в воду». И сказал ему:
— Насчет создания у нас конструкторского бюро — ваша идея?
— Не только моя, — отозвался рулевой, не отрывая глав от репитера.
— И что же вы решили?
Стыков на это лишь пожал плечами: что же, мол, получится без вас… вы ведь отказались нам помочь…
— Ну что же, давайте попробуем, — сказал Ледорубов. — Составьте список всех желающих и завтра представьте его мне. Денька через два проведем организационное собрание.
— Значит, так, — Стыков возбужденно заерзал в кресле, — Лещихин, Колесников, Помигуев…
— Все, все. Потом, — прервал его Захар. — Лирическая минута кончилась. Не забывайте, что мы на вахте.
Тральщик беспорядочно валяло с борта на борт и с носа на корму. Когда он не попадал в такт колыхания волны, море, будто осерчав, резко всхлестывало до самой надстройки, норовя тяжелой лапой пришлепнуть его за непослушание.
Холодало с часу на час. Началось обледенение. Леера, мачты, антенны, палубные механизмы — все стало покрываться белой ледяной коркой. Вскоре тральщик более походил на бродячий айсберг, чем на боевой корабль. Захар, как и все, кто вместе с ним стоял вахту, понимал, какая надвигалась беда. Потеряв остойчивость, корабль мог перевернуться под тяжестью беспрестанно нараставшего льда.
И снова колокола «громкого боя» прервали тишину отсеков. Морякам предстояла нелегкая работа, чтобы в схватке с морем отстоять свой корабль.
Все свободные от вахты выбрались на верхнюю палубу. Обвязавшись прочными капроновыми шкертами, чтобы не смыло волной за борт, принялись скалывать лед. В дело пошли топоры, кирки, лопаты.
Сменившись с вахты, Ледорубов присоединился к матросам. Он орудовал топором с такой силой, что вскоре вспотел.
— Старшой, а ты сегодня полностью оправдываешь свою фамилию, — заметил Зубцов, дробно стуча красным пожарным ломиком по палубе. — За тобой не угонишься.
Захар задорно подмигнул ему и продолжал сбивать с лееров звонкий, легко крошившийся лед.
7
В Минную гавань тральщик вернулся к вечеру следующего дня, еще засветло. Когда Захар сошел на берег, то не узнал городка. Пушистый, первозданной белизны снег преобразил его. Деревья и заборы нарядились кружевным инеем, на крышах домов будто нахлобучены заячьи шапки, из которых струйками исходил дым. Знакомую улицу так засугробило, что Захар еле пробился к дому, петляя по узенькой тропке и поминутно проваливаясь в глубокий снег.
Он истопил печку, вскипятил чайник. Хотелось побыть одному и ни о чем не думать — просто отдыхать. Но в дверь постучали. Соседка передала ему почту, накопившуюся за несколько дней.
Среди газет Захар обнаружил, письма от брата и от жены. Старший брат, Валерий, писал о том, как живет и работает на далекой зимовке в Заполярье. Спрашивал, когда у Захара будет отпуск, надеясь наконец-то свидеться.
Второй конверт Ледорубов распечатал с любопытством, но без особого интереса, уже наперед зная, что может ему написать жена, хотя бы ради приличия… Обычные фразы, приветы от знакомых, а в конце — игривая приписка: не собирается ли он, «злюка», дать ей развод. Но Захар чувствовал, что Тамара едва ли сама захочет с ним разойтись. Положение замужней женщины, не обремененной никакими обязанностями, заботами, а главное — присутствием мужа, ее вполне устраивало. Если раньше он действительно ждал ее писем, то со временем стал равнодушен к ним, потеряв всякий интерес к склеиванию «разбитого горшка». Возможно, любви-то настоящей и не было, а ревность быстро иссякла. Он оказался в положении человека, находящегося в обворованной квартире: не столько жалко пропавших вещей, цена которым невелика, сколько непривычен и противен царящий повсюду беспорядок. Хотелось избавиться от неустроенности, обрести прежний покой, а вместо этого сгущалось ощущение одиночества и пустоты…
У Захара разболелась голова, тело будто налилось свинцом. Он почувствовал, что заболевает. Ночью его замучил кашель, а утром он не смог встать с постели. Жар не проходил.
Пугачев послал к Ледорубову вестового. Узнав, что друг заболел, тотчас и сам явился. Он пытался уговорить Захара немедленно отправиться в санчасть, даже санитарную машину вызвал, но Ледорубов от больничной койки наотрез отказался, ссылаясь на то, что дома поправится гораздо быстрее. Флагманский врач осмотрел Захара и, найдя у него обыкновенный грипп, разрешил отлежаться дома под присмотром соседки Нины Сергеевны, охотно вызвавшейся ухаживать за ним.
Оставив лекарства, врач уехал. Пугачев решил задержаться. Он сидел на стуле с таким виноватым видом, будто Захар заболел по его личному недосмотру. Какое-то время оба молчали.
— Вот отчего так?.. — заговорил наконец Ледорубов как бы с самим собой, отрешенно глядя в потолок. — Раньше, в молодости, я и не сомневался, что знаю женщин. Во всяком случае, мог угадывать все их уловки, хитрости. А вот с годами разучился… Становлюсь беззащитным, что ли, перед ними…
— Значит, ты сам переменился, — убежденно ответил Семен. — А женщины какими были, такими и остались. Говорить можно не обо всех сразу, ибо всех женщин никто не знает, а только об одной из них, которая навела тебя на такие печальные размышления.
— Верно, Семен. Только, говори — не говори, ничего уже не изменишь. Просто я начал стареть.
— В твои-то тридцать три?.. — искренне удивился Семен. — Да ни за что не поверю. Чудно́ как-то получается. А я вот молодеть начал, глядя на своего Кирюшку… Знаешь, иной раз будто снисхожу до его возраста, когда мы с ним дурачимся, играть начинаем…
— Счастливый, — не просто сказал, а как бы выдал свое, заветное, желание Захар. — Мне бы сейчас такого сына, хотя бы дочку…
— Не горюй, все еще будет. Только не надо раскисать. Этот заразный микроб хандры в тебе
