Николай Дементьев - Какого цвета небо
– Ну, Иван, – сказал дядя Федя, а Игнат Прохорыч внимательно глядел на меня, – я не вижу причины менять наш обычный распорядок. Мы с Вениамином пойдем полюбуемся на рычаг и ковшик, а вы уж трое – навешивайте стрелу.
– Хорошо, – ответил я, но заметил, каким обиженным сделалось лицо Фили, да и все, кажется, увидели это.
Дядя Федя на этот раз взял с собой Венку, значит, в Сучкове уже уверен.
Мы застропили стрелу, Катя-маленькая поднесла ее к опорным косынкам поворотной части мягко и умело.
– Вот что, мы с Сучковым будем ставить пальцы, а ты уж повиси на ломике, как Вить-Вить, а?… – сказал я Филе таким тоном, чтобы это выглядело как совет с ним.
И с облегчением увидел, как лицо его разгладилось, он даже улыбнулся мне в ответ. Я-то исходил из того соображения, что мы с Сучковым поздоровее Фили физически, пальцы у нас с ним пойдут легче. Но вместе с тем хотел оказать честь Филе: ведь это обычно делал наш бригадир Вить-Вить! Вот это последнее, видимо, и подействовало на Филю сильнее всего.
Посмотрел на Сучкова, чтобы объяснить ему, как надо ставить пальцы, и увидел у него в руках кувалду, валик: все понимал человек!
Филя взял лом, вставил в переплет стрелы, чуть придавил ее книзу. Мы с Сучковым держали наготове пальцы. Я показал Филе глазами: «Еще чуть-чуть…» Он повис на ломе, отверстия в стреле и косынках совместились, мы с Сучковым одновременно вставили валики. Я глянул на Филю, он отпустил слегка лом: все было правильно, валики закусились. Филя опять повис на ломе, а мы с Сучковым стали забивать кувалдами пальцы. И видел я, нет, скорее не видел, а только чувствовал, что у Сучкова все идет благополучно, даже били мы с ним в такт, а все-таки спокойнее мне было бы, если бы я сам следил, а не Филя.
Опустил кувалду, обошел вокруг стрелы: нет, у Сучкова торец пальца был нормальным, несбитым. И сам Сучков не обиделся, что я проверяю его. А вот Филя немножко странно улыбнулся, когда я проверил у него стрелу. Не рисковать же мне стрелой, всем экскаватором из-за наших с Филей приятельских отношений!
А когда мы поставили пальцы, разогнулись с Сучковым, я сказал, повторяя то, что услышал в свой адрес давным-давно, месяца три назад:
– Легче нашему теленку, реже начал он дышать!
И Сучков с Филей улыбнулись. Устали все мы сильнее, чем обычно, это было очень заметно. Но порадовало меня, что и Филя, и Сучков, и я сам – тотчас посмотрели на бригаду Пастухова. Вить-Вить с Ермаковым еще забивали пальцы, отстали от нас.
– Пастухов сам за кувалдочку взялся!… – многозначительно проговорила Катя-маленькая с крана, тревожно глядя на Заботину, которая держала стрелу их экскаватора.
И мы трое, закуривая, видели, как у Заботиной от неопытности чуть дернулась стрела: Павлищева, который держал ломом ее конец, даже подкинуло, а Вить-Вить с Ермаковым задержали в воздухе кувалды. Да, Вить-Витю все-таки труднее, чем нам, и он, конечно, все это знал наперед, вот поэтому дядя Федя так подобно и говорил о его бригаде тогда на собрании. И неизвестно еще, как смонтируют ковш на рычаг Герасимов с Бариновым… Покосился на Филю с Сучковым: Филя улыбался с превосходством, совершенно успокоенно, а рыжий Сучков, наоборот, глядел на Пастухова задумчиво. Разные они, Филя и Сучков, и сравнение это в данном конкретном случае – не в пользу Фили.
– Давайте клеточку построим – сказал я и пошел за брусками.
Мы выложили клетку, Катя-маленькая опустила на нее стрелу, уехала за рычагом с ковшом, а бригада Пастухова еще только поставила пальцы, сильно уже отставала от нас.
– Как бы не посрамили мы нашего бывшего бригадира, а? – не удержался Филя.
Сучков – до чего же он все-таки рыжий, даже удивительно! – посмотрел на него, вздохнул:
– Нашему-то теленку, конечно, легче…
– Только мы-то сами не всегда телятами можем быть, – договорил за него я.
Филя опять насупился, даже губы надул, как Светка, отвернулся. Поглядел я на Сучкова: громадной выдержки человек, ни единая жилочка в его лице не дрогнула, хотя так и видел я, что все он отлично понимает! Чуть не сказал, что надо будет нам подумать, не перейти ли кому-нибудь из нас в бригаду Пастухова. И хорошо, что не сказал: очень уж сложное это дело, даже и обидеть человека можно походя.
И в это время к нам на участок пришли Горбатов, Теплякова и Миша Воробьев. Будто мимоходом у нас оказались, но внимательно и быстро осмотрели и нас, и монтируемый экскаватор, улыбнулись нам, пошли к Пастухову.
– У нас порядочек! – вслед им сказал Филя.
А я только вздохнул: видел, как трудно Вить-Витю.
Катя-маленькая принесла к нам на участок рычаг с ковшом, рядом с ним шли дядя Федя с Венкой. Венка был красным, а у дяди Феди на лице – непривычная холодная отчужденность, левая рука замотана носовым платком, сквозь него просачивалась кровь. И у Кати-маленькой было сердитое лицо. Мы растерянно и вопросительно смотрели на дядю Федю. Он сказал коротко:
– Монтируйте, монтируйте: я пойду в медпункт платок на бинт сменю.
Мы молчали, глядя на Венку. Он пожал плечами, сказал:
– Ковш сорвался с валиком, ну и…
– Если бы ты был человеком, он не сорвался бы! – зло сказала сверху Катя-маленькая.
И уверен я уже был, что Катя-маленькая права, а Венка врет, но сказал:
– Ладно, давайте рычаг навешивать.
С рычагом мы провозились до обеда, все-таки из графика не вышли. Бригада Пастухова как-то умудрилась догнать нас: и рычаг у них был смонтирован, и тросы они уже начали запасовывать. А дядя Федя пришел из медпункта перед самым обедом. Левая рука у него была так сильно забинтована, что мы поняли: травма серьезная.
– Иждивенцев принимаете? – криво усмехаясь, спросил он, поглядел на забинтованную руку, вздохнул: – Работничек я теперь средненький… Эти врачи как привяжутся, не отделаться: им бы только больной в руки попался!
– Понимаете, Федор Кузьмич, – поспешно сказал Венка. – Я держал ломом ковш, пока вы его на валики заводили, и… не пойму, как он мог с лома соскользнуть, честное слово!
Мы молчали, а дядя Федя поглядел на него, поглядел, сказал наконец:
– Видишь, парень, у нас работа простая, сказать – рабочая. Но все мы – работаем вместе, все зависим друг от друга, у нас должна быть полная согласованность, иначе… ведь и с тобой такое может случиться, – чуть приподнял забинтованную руку.
– Пусть оплачивает бюллетень! – твердо сказала откуда-то сзади Татьяна.
Мне вдруг даже показалось, что Дмитриев может заплакать, так у него прыгали губы, и как-то совершенно по-детски морщился он всем лицом, жалобно и неудержимо.
– Вот что, Вениамин! – проговорила Татьяна. – Дядя Федя правильно сказал, все мы должны работать согласованно. Но и жить – тоже согласованно, иначе никакой нормальной работы не получится!
Венка поглядел на Татьяну, на меня, на всех. И губы у него по-прежнему дрожали, и лицо морщилось, он точно даже не чувствовал этого. И вдруг сказал презрительно:
– Прощайте! – резко повернулся, сразу побежал по проходу цеха.
Мы молча и растерянно смотрели ему вслед, до того детским был поступок Венки… И вдруг я услышал, как дядя Федя сказал мне:
– Верни его, Иван! Слышишь?…
Я догнал Венку у самых ворот из цеха, схватил за плечо. Он обернулся, лицо его было растерянно-испуганным, и тотчас глаза потемнели, губы поджались. Я достал сигареты, протянул Венке. Он сначала не хотел их брать, потом взял. А я и спичку зажег, дал ему прикурить, закурил сам. Постояли мы друг против друга, потом я сказал:
– Ну, ладно, пора обедать, – и пошел.
Сначала только слушал: идет он за мной или нет? Оказалось, что идет.
Обедали молча. Венка вдруг сказал дяде Феде:
– Я прошу, Федор Кузьмич, извинить меня и впредь обещаю быть… внимательнее.
Мне кажется, что никто из нас до конца уже не верил Венке, но дядя Федя сказал с облегчением:
– Да я буду работать, буду, хоть и однорукий остался!…
Но Вить-Вить – мы по-прежнему обедали все вместе – почему-то не сказал своего обычного: «Ну – и ладушки!»
За смену мы не успели смонтировать полностью экскаватор, пришлось нам задержаться еще почти на целый час. И бригада Пастухова не уложилась в смену.
Когда прозвучал гудок, мы только поглядывали друг на друга. Но работать не переставали.
Устал я так, что в институте почти спал на занятиях. Мангусов за меня подавал журнал лекторам, а Капитонова все советовала мне уйти с занятий. Даже Казя глядел на меня растерянно.
Как я приехал домой, не помню: спал и в трамвае, и в метро, и в троллейбусе.
– Ты уж не заболел ли? – испуганно спросила меня дома Нина Борисовна.
– Устал, да? – сказал Яков Юрьевич, выходя из комнаты в прихожую.
А Татьяна помогала мне раздеться, обняла, повела к кровати. Я успел ответить Якову Юрьевичу:
– То же самое, только вдвойне, – и больше ничего не помню.
18
Руку, как оказалось, дядя Федя поранил довольно сильно: с одного пальца сорвало ноготь, подозревали, что и сухожилия были повреждены. Он, разумеется, мог не работать, но молча надевал рукавицу на бинты, только чуть морщился, когда неловко брался левой рукой за детали. И все мы видели это, и Венка, конечно, тоже.
