Журнал «Юность» - zhurnal_Yunost_Zhurnal_Yunost_1973-1

Е. ТИХМЕНЕВА — ученица 10-го класса, москвичка.

ИГОРЬ КУВШИНОВ ДВЕ НОВЕЛЛЫ ПРО ДЕТЕЙ

Автору — 27 лет. Студент Литинститута. После окончания техникума служил б армии, работал на заводе.

Маленькая рука с трудом дотягивается до дверного замка и отпирает его. За дверью стоит красивый молодой парень в болке.

— Здравствуй, — говорит он Владику. — А Люда дома?

— Она пошла в магазин и, если вы Костя, просила подождать, — отвечает Владик, зачарованно глядя на бицепсы парня. — Садитесь.

— А ты что, старик, один дома сидишь? — спрашивает парень.

— А у меня братик народился. Мама в больнице. Папа к ней поехал. Ну, а Людка в магазине, — серьезно отвечает Владик, потом становится на носочки и, с восхищением поглаживая играющий бицепс парня, спрашивает: — Вы, наверное, витамины и рыбий жир обожаете?

— Какая наивность, старик, — говорит парень, взяв журнал со столика и перелистывая его. — Просто мужчина должен быть красивым, а об этом нужно заботиться.

— Как?

— Ну, это несложно, вот сходим с тобой в секцию тяжелой атлетики. Я тебе досконально все объясню, — отвечает Костя, подбрасывая на одной руке заливающегося от восторженного смеха Владика. — А пока комплекс на неделю, из десяти упражнений.

Повторяй за мной.

Задорно и напористо ребята занимались гимнастикой. Владик с обожанием следил за своим педагогом.

А когда Люда вернулась, оба они делали упражнение «мост». Парень моментально кинулся за Людой на кухню, сразу же забыв о Владике. Тот попытался встать, но только беспомощно грохнулся спиной об пол. А пока он отряхивался, Люда с Костей собрались уходить.

— А как же секция тяжёлой атлетики? — умоляюще спросил Владик.

— Не сегодня, старик. Билеты горят на «Соблазненную и покинутую».

— А комплекс? — хватаясь за штаны парня, чуть не плакал Владик. — Ты ведь только пять упражнений показал.

— Отстань, старик, — отмахиваясь, как от надоедливой мухи, сказал Костя. — А то вообще ничего показывать не буду.

— Владька, не скучай, — крикнула сестра уже от двери, — мы скоро вернемся!

Владик, расстроенный, слонялся по комнате, вздыхал и не находил себе места от обиды, когда раздался звонок в квартиру.

— А! — улыбнулся Владик, как старому знакомому, долговязому, худощавому парню, стоящему за дверью.

— Люда дома? — застенчиво спросил парень. — Люда? — сказал Владик. Лицо у него стало жёстким и насмешливым. — Люда с Костей в кино ушла.

— А когда вернется, не знаешь?

— Не дождёшься! Они наверняка до ночи гулять будут.

— Мама, а что я папе подарю? — спрашивает маленькая девочка в беленьком легком платьице.

— Мы ему вместе подарим галстук, — отвечает женщина.

— Нет, я хочу сама подарить.

— Веронька, а что ж ты хочешь подарить?

— Игрушку красивую, — отвечает девочка и тянет мать к секции плюшевых игрушек.

— Ты придумаешь тоже, — говорит мать, равнодушно скользя взглядом по полкам. — Идем, у нас ещё много дел.

Вера внимательно оглядывает весь плюшевый зоопарк, задерживаясь на каждом звере. Вдруг руки её вцепляются в подол материнского платья, и она громко кричит:

— Ой, мамочка! Ой, смотри, лев какой! Давай папе купим!

— Не морочь мне голову, — отвечает мать, чуть дернув Веру за руку. — И не держи меня, мы опаздываем.

Мать направляется к выходу, а Вера, упираясь, но не выпуская из рук материнского платья, волочится за ней. И когда двери оказываются совсем близко, когда надежда потеряна, Вера начинает, захлебываясь, рыдать:

— Купи-и-и! Он и добрый и сильный! Купи-и-и!

— Ну, давай я тебе льва куплю! — вздохнув, соглашается мать и выбивает чек в полной уверенности, что делает подарок дочери.

Раннее солнечное утро. Проснувшись первой, Вера спрыгивает на пол, залезает под кровать и достает оттуда коробку. Вынув из неё льва, она на цыпочках идет в комнату родителей. И осторожно, чтобы не разбудить отца, кладет льва рядом с ним на подушку. Вернувшись обратно, Вера устраивается в постели и, улыбаясь, спокойно засыпает.

Зима. За окном валит снег. Вера с папой завтракают на кухне. Отец, посмотрев на часы, сокрушённо качает головой и, обжигаясь, допивает последний голоток кофе. В прихожей он натягивает шубу и целует на ходу дочку.

— Папа, а как же подарок Оле? Ведь у нее сегодня день рождения. Я не могу пойти туда с пустыми руками, — повторяет Вера уже где-то слышанную фразу.

— Я не знаю, что и делать, Верунь, — говорит отец, — у меня сегодня совсем нет времени.

— Но я же тебе давно говорила!

Папа оглядывает комнату в поисках выхода. Взгляд его натыкается на плюшевую игрушку.

— Ну, подари ей льва!

— Папа! — ошарашенно выдыхает Вера, и её глаза наполняются слезами.

МАКС ДАХИЕ

Шумят ветра…И через годы сноваСебя я вижу мальчиком в окне,И папка мой,Родной, бритоголовый,В последний разПилоткой машет мне.

КрылатаДворцовая площадьВеснойи средь зимнего дня…С годамисуровей и прощеГлядитЭта площадьв меня.Быть может,ещё на СенатскойЗастыли каре,как во сне,И выходна Мойку, 12,—Как ранасквознаяво мне.

Наш дом дощатый на колёсахКатил пригорками Литвы,И сыпал снег с кудлатых сосен,Касалось небо головы.От напряжекья ныли ноги.Январь. Мороз. Пурги разбой.И хоть убей — одни ожогиИ «швы» косые вразнобой.Да сменщик мой басил сквозь стужу:— Эй, ленинградец! Как дела?Пойми — металл имеет душу.Поймешь, считай—твоя взяла!Ведь ты же питерской породы!И я, чтоб доказать ему,Стучал, как дятел, электродомИ сыпал заездами во тьму.И вдруг… как будто солнце встало!— Даёшь! — кричал я сам себеИ лихо вскидывал забрало,Как рыцарь, сидя на трубе.— Упрямый черт! — смеялись хлопцы,И чуть позванивала сталь.А через снег спешила к солнцуМоя стальная магистраль.

Как недолгий, но яркий фонарик,Как зимою дыханье тепла,Эта девочка — грустный очкарик —Между нами однажды прошла.Каждый штрих, словно ласточка детства,Все по-пушкински — сразу ясней…А потом с перехваченным сердцемЯ смотрел кинокадры о ней.…Вот улыбка… Знакомые строфы…Но я прутик забыть не могу.Выводивший курчавый профильНа веселом лицейском снегу.

Апрельский город хорошеет,И в нем, как давняя беда,Быкам Дворцового по шеюВстает лиловая вода.И город в дымке акварельной —Не серый и не голубой —Плывет куда-то по апрелю,Сливаясь с небом и водой.Иду апрельскою прохладойЯ мимо Клодтовых коней,Сливаясь с Невским, с Ленинградом,Сливаясь с Родиной моей. ↓

РИНА САНИНА

Молчанье Вечного огня.Мне вечно славить эту дату —Тогда, в победном сорок пятом,Спасли от гибели меня.Не помогло бы ничего:Ни детские мои косицы,Ни длинные мои ресницы,Ни то, что пять лишь лет всего.Брела бы с узелком в рукеВ толпе, растерянной и бледной,И на фашистском сапоге—Мой удивленный взгляд последний…А землю сотрясают войныУже который год подряд…О, как хочу я быть достойнаПогибших за менясолдат.

Горести мои переживая,Бродит ночь чуть слышно, не дыша.Маленькая, слабая, живая,Я в огромный этот мир пришла.Ветер надо мной качает сосны,По ночам гудит транзистор мой.Мир не безмятежен, в нем не просто.Мир объят тревогою и тьмой.Закрываюсь я в своей квартире,Ухожу в далекие края.Я ищу опору в этом мире.Ищет мир спасенья у меня.

ВЛАДИМИР КОЧЕТОВ

В лиловой осиновой чаще.Где воздух прозрачен и чист,Я пробовал на зуб горчащийИ жесткий осиновый лист.О Родина, в рощице где-тоВместило и горечь твоюИ бодрую свежесть рассветаТревожное слово «люблю»…

Мы с девочкой в роще гуляли.Ей было четырнадцать лет.В траве шелестели сандалииИ переплетали мой след.Веселые желтые пятнаСверкали на темной листве,И дятел, одетый нарядно,Стучал на сосновом стволе.Как вдруг в этом ясном покоеУ самой, казалось, землиУслышали пенье такое.Что тихо на зов побрели.И замерли—в зыбком туманеФанерный скупой обелискУвидели вдруг на полянеИ грустный услышали свист.Мы вздрогнули. За руку крепкоОна ухватила меня.Цвела на могиле сурепкаВ сиянье обычного дня.На звездочке птичка сидела,Невзрачная очень на вид,Но как она… как она пелаНад тем, кто в могиле зарыт!..В неярком сквозном перелескеСлова на дощечке простойПрочли мы: «Сержант Ковалевский,Двадцатый — сорок второй».И девочка вдруг задрожала,Тревожно прижалась ко мне,Как будто она горевала.Как будто однажды и мнеСурепки желтеющим дымомИз глины пробиться к живымИ быть безвозвратно любимым,Бессмертным солдатом твоим.

Охрани меня, удача,От безрадостных забот.От непрошеных подачек,Незаслуженных щедрот.От опеки неизбежной.Бестолковой суеты,От растраты дней небрежной,От сердечной пустоты,От холодного презреньяК людям добрым, к людям злымИ от ложного прозренья,Что в душе подчас храним.

Люблю бродить в вечерней тишинеПо улицам пустым, как коридоры,Чтоб были ясно различимы мнеДалекие таинственные хоры:Гудки машин и гул людской толпы;Чтоб мог, сосредоточась, угадать я,Где там, среди нее, мелькаешь ты,Какое у тебя сегодня платье,И как молчишь, и говоришь о чем.Цветы себе какие покупаешь,Как пожимаешь на вопрос плечомИ вслух афиши старые читаешь…Коротко об авторах этих стихов.

М. ДАХИЕ 32 года. Он инженер, работает в Ленинградском оптико-механическом объединении.