Вера Морозова - Дом на Монетной
— Долой самодержавие! Да здравствует социализм! — прокричали из толпы демонстрантов.
Воеводин, смеющийся, счастливый, выхватил из кармана пачку прокламаций и веером бросил их вверх. Ветер подхватил, поиграл, медленно белыми голубями уложил на площадь. Листовки расхватывали, припрятывали.
— Бунт, православные! Бунт… — истерично закричал шпик из «трехрублевых». — Студенты лавки громят…
Базар шарахнулся. Качнулся. Толстая торговка опрокинула горшки. Густая сметана поползла по затоптанной пыли. Покатилась с лотков картошка. Закудахтали куры. Заметалась гусыня, роняя белый пух. Послышался крик. Топот бегущих. Но суматоха длилась недолго. Демонстранты стояли спокойно, и на базаре установилась выжидательная тишина. Черной птицей поплыло вверх полотнище. Траурное знамя в память казненного Степана Балмашева. Три красных и одно черное… Перекрывая базарный гул, взмыла над толпой широко и раздольно песня:
Вихри враждебные веют над нами,Темные силы нас злобно гнетут,В бой роковой мы вступили с врагами,Нас еще судьбы безвестные ждут.
Процессия колыхнулась и, расцвеченная знаменами, направилась к Театральной площади. На тротуары вывалил народ, с жадным любопытством глядевший на шествие. При виде черного знамени снимали фуражки, шляпы. Крестились. Степан Балмашев был хорошо знаком саратовцам. Казнь его потрясла многих. Демонстранты обогнули городской театр с шатровой крышей. У подъезда застыли чугунные фонари с закопченными стеклами.
За процессией на некотором расстоянии следовала Мария Петровна. Сердце ее ликовало. Впервые сонные купеческие улицы волжского города огласились революционными песнями, заполыхали красными знаменами. А она не имела права принять участия в этом празднике, не имела права рисковать. Таково решение комитета. Должна, вернее, обязана уцелеть на случай возможных арестов и провалов. На ней — транспортировка «Искры» по Поволжью, связи, явки, нужно сохранить и преемственность в партийном комитете. И если бы не долгие годы работы в подполье, привычка подавлять свои чувства и желания, то вряд ли она смогла бы остаться зрителем в этот день!
Демонстранты шли быстро. Все дальше оставался городской театр с овальными окнами в глубоких нишах. Вот уже свернули на Александровскую улицу, застроенную высокими каменными домами. Опять замелькали крикливые вывески купеческих лавок, наводнявших город. Процессия протекала посередине мостовой. Балконы домов облеплены, будто ласточкины гнезда. Воеводин высоко держал красное знамя. Мария Петровна заметила, как один из рабочих выхватил у него знамя, передал другому. Да, конечно, знамя нести одному не следовало. Опять у знамени Воеводин… Нет, он только придерживал край…
— Слышали… Слышали… Студенты разграбили магазины… Задумали убить министра! — Чиновник в клетчатом костюме наклонился к своему спутнику, испуганно вращал круглыми глазами.
— Тсс! Царя!.. — Купчина снял цилиндр, обтер платком лоб.
— Да-да! И царя! — простонал чиновник и заморгал белесыми ресницами. — Опять социалисты надумали вернуть крепостное право! Нас всех — в рабство!
Кружась, неподалеку от чиновника упала листовка. Чиновник поморщился, быстро огляделся по сторонам и, не приметив городового, воровато подхватил ее. Мария Петровна, невольная свидетельница этой сцены, подтолкнув чиновника корзиной, прошла вперед.
Вдоль Александровской улицы у закрытых ворот стояли дворники с начищенными бляхами, городовые в штатских, не по росту подобранных костюмах. Громыхая железными колесами по булыжнику Александровской, проехал ломовик. Здоровенный верзила озверело нахлестывал лошадь кнутом, словно не замечая демонстрантов. К удивлению Марии Петровны, ломовик врезался в процессию, расстроил ее ряды. Началось замешательство, но демонстранты продолжали свой путь.
Гостиница «Россия», к которой подходила процессия, с надутыми ветром парусиновыми занавесями напоминала корабль. Теперь демонстрантам оставалось пройти гостиницу и повернуть на Немецкую, главную улицу города. А там и Соборная площадь, где должна состояться манифестация.
Мария Петровна увидела, как от гостиницы «Россия» отделилась кучка обывателей. Рослые. Чем-то знакомые, они двинулись навстречу красному знамени. Процессия остановилась. Кто эти люди? Запоздавшие демонстранты? Нет, погромщики… Конечно, погромщики… Теперь Мария Петровна поняла, кого напоминали эти молодцы — московских охотнорядцев…
Приказчик в коричневой чуйке вскочил на тумбу, взмахнул пудовым кулачищем. Крикнул глухо, зло:
— Бей смутьянов! Православные, круши!
Послышался свист, грязная ругань, и погромщики врезались в процессию. Воеводин выступил вперед, но его повалили на мостовую. Красномордый приказчик, выломав балясину из ограды, размахнулся. Воеводин увернулся, поднялся и кинулся с палкой, купленной на базаре. Наконец-то пригодилась! Замелькали кулаки, дубины, булыжники. Толпа шарахнулась. Закричала. Демонстранты сгрудились у знамен, стараясь уберечь их от наседавших городовых. Отбивались ожесточенно, упорно. Знамя, ближайшее к Марии Петровне, взметнулось пламенем и исчезло. Кто-то из демонстрантов спрятал его на груди. Демонстранты окружили черное полотнище, которое то взлетало вверх, то припадало к земле. Мария Петровна успела прочитать слова: «Балмашев казнен. Вечная память герою»… Траурным облаком шелестело знамя, которое городовые вырывали у невысокого человека, вцепившегося в него двумя руками. Подлетел приказчик, воровски ударил знаменосца со спины. Невысокий человек, избитый, окровавленный, падал, поднимался. На черное полотнище капала кровь.
Мария Петровна до боли сжала кулаки. Отвернулась, не в силах глядеть на начавшееся избиение. Но везде одно и то же. Городовой тащил за рукав девушку. Шляпа ее с весенними цветами валялась на мостовой, длинные косы били по плечам. Девушка царапалась и громко кричала. Из толпы на помощь бросился мастеровой, ударив палкой городового. Тот качнулся и отпустил девушку. Мастеровой, подбадриваемый криками, размахнулся и начал тузить городового. Девушка, обессиленная, лежала на тротуаре. Мария Петровна видела ее разгоряченное лицо, ужас в глазах. Девушку подхватили, укрыли в парадном.
Из дома Санина, неподалеку от гостиницы «Россия», вывалилась орава пьяных городовых. И опять замелькали кулаки; дубинки. Рабочие сплотились теснее, отбивались палками, выхваченными из недостроенного забора гостиницы. Дрались отчаянно, зло. Знамен уже нет. Одни укрыли, другие стали добычей охранки.
— Рас-хо-дись! — доносился крик до Марии Петровны. — Рас-хо-дись!
Только расходиться-то невозможно. Демонстранты в плотном кольце городовых, погромщиков, пьяных приказчиков. Прогрохотав, на Театральную площадь проехала артиллерия. Из дворов показались солдаты, припрятанные там заботливыми властями. По Немецкой улице гарцевали конные жандармы. Хорунжий с осоловелыми глазами поднял лошадь, направил в толпу, запрудившую тротуары. Между домами заметались крики отчаяния. Полиция, взявшись за руки, цепью наступала на горожан, прижимала к домам.
Марию Петровну вместе с другими зрителями теснили к парадному входу гостиницы «Россия». Зазвенели зеркальные стекла, трещали двери. Толпа опрокинула швейцара и потащила Марию Петровну на второй этаж. Промелькнули разрисованные стены, золоченые рамы картин… Толпа выплеснула ее на балкон, опоясывавший гостиницу вдоль второго этажа.
Мария Петровна жадно вдыхала воздух. В сутолоке она потеряла платок. Остановилась, потрясенная. Сверху побоище, разыгравшееся на улице, выглядело еще страшнее. Били правого, били виноватого. Городовые нападали на демонстрантов, а в воздухе падали листовки и гремела песня. Толстый купец, владелец бакалейной лавки, выхватил у мастерового листовку. Приподнял двумя пальцами, словно змею:
— Городовой! Городовой! Вот она — пакость!
Пьяный городовой тупо уставился на купчину. Неожиданно шагнул и широко размахнулся. Купчина попятился, выставив вперед руки и прикрыв глаза. Поскользнулся, упал. Городовой топтал его ногами, зло ругался:
— Сицилист проклятый! Всех перевешаю!
В толпе хохотали. Свистели мастеровые, желчно кричали:
— Получай, толстосум! Не фискаль!
Городовой рванул купчину за пальто и поволок к воротам дома Рыбкина. Туда заталкивали всех, заподозренных в участии в демонстрации.
На Александровской улице потасовка не затихала. Рабочие пустили в ход палки, купленные на базаре, городовые — шашки. Серебряная рукоять шашки обрушилась на человека в сером пальто, Мария Петровна увидела, как зашатался человек, взмахнув полами пальто, с трудом сохраняя равновесие, но устоял. Расправил плечи, чуть пригнул голову, шагнул вперед и выдернул шашку у городового. Вот он обнажил шашку, взмахнул, расплескивая блестящие широкие полосы. Полицейские отступили. К человеку в сером пальто пристроились демонстранты и пошли на прорыв.
