Владимир Ишимов - В тишине, перед громом
— Слушай, Кир, будь другом, подежурь без меня. Я тебе в помощь Сергея или Гришку пришлю. А мне, — он провел ребром ладони по смуглому горлу, — позарез вечер нужен.
Кирилл не отказал себе в удовольствии съехидничать:
— Опять на свидание? Да? А рука у тебя уже не болит?
— Рука сердцу не помеха! — отпарировал Славин, хитро улыбнувшись.
— Черт с тобой, — сказал Кирилл. Он был хороший товарищ.
Великое дело — товарищество!
Штурм приглашает Шевцова
Клятву — лечь костьми, но вернуться в Нижнелиманск к вечеру — я не сдержал. В дороге машина забарахлила. В город мы въехали, когда солнце стояло уже довольно высоко.
Кирилла я застал дома в одиночестве.
— Где Славин?
— Пошел узнавать насчет Подоляко.
— Кто такой Подоляко?
Кирилл коротко объяснил.
— Ага, значит, вчера и вправду что-то засекли?
— Вроде.
И Кирилл принялся рассказывать все с самого начала. Это был добротный рассказ, со всяческими деталями, подробными описаниями и психологическим анализом.
Вчера Кирилл не потерял ни минуты. Проводив белесого гражданина до самого дома, он сумел тут же установить, кто это такой.
Виталий Васильевич Згибнев был инженером-электриком завода сельскохозяйственных машин. Вроде бы безобидное предприятие. Однако не очень давно один из цехов этого завода перевели на выпуск оборонной продукции. Инженер Згибнев работал именно в этом цехе. Опять случайность? Совпадение? Может, и так. Был Згибнев холост, жил вдвоем с матерью в маленьком домике на окраине города.
— Надо Згибнева взять на заметку. Поручим это Захаряну.
— Но заняться им основательно я хотел бы сам, — заявил Кирилл.
— А Кузьму вы не бросили?
— Ну что вы, Алексей Алексеич! Сегодня он работает, за ним присматривают Иванов и Лялько.
— Ну что ж, вы запросто, я вижу, обходитесь без меня.
В этот момент появился Славин.
— Что-нибудь занимательное узнал?
Славин кисло скривился.
— Кирилл уже рассказывал про вчерашнее? Ничего интересного насчет Подоляки покуда нет. Может, Кузьма и вообще-то в кафе случайно забрел? И за столик этот сел только потому, что там место было...
— Не знаю, не знаю. Поручим и Подоляку проверить Захаряну. Кстати, как твоя рука, Славин?
— Нормально.
— А что с ночным террористом?
— Не узнавал, Алексей Алексеич. Не успел.
— Ну, ладно. Тогда на сегодня вам дополнительное задание: ты, Кирилл, отправляйся на «Сельхозмаш», продолжай направление «Згибнев». Славин — в горотдел. Узнай у Захаряна и Свидерского, есть ли новости об Алексеенко. И скажи насчет Згибнева и Подоляко. У меня есть тоже одно дело. К вечеру соберемся, подведем итоги и спланируем новый этап работы.
Славин и Ростовцев ушли. Я позвонил Шевцову. Он был уже дома.
— Едете сегодня, Иван Михайлович?
— Опять нет.
Так... Значит, Рита Лазенко не успела еще передать Штурму ничего нового.
— Я получил приглашение на завтрашний вечер. Вы меня поняли?
— Понял, Иван Михайлович. Тогда с вашего разрешения я с вами послезавтра встречусь на заводе.
— На заводе? — Шевцов определенно всполошился.
— Не волнуйтесь, я у вас на заводе частый гость. Изучаю экономическую сторону производства. По вопросам экономики мы с вами и побеседуем.
— Хорошо. — Восторга в его ответе я не почувствовал.
Что ж, мне было не до душевного состояния Ивана Михайловича Шевцова.
Славин все-таки краснеет
Кирилл в тот вечер не привез с «Сельхозмаша» ничего нового.
Славин же появился с несколько растерянным выражением на физиономии и беглой вызывающей улыбочкой.
— Ну, как там Алексеенко? — спросил я. — Сказал что-нибудь?
— Сказать-то сказал...
Славин как-то странно хмыкнул.
— Он сказал, что у него есть дружок, и вот этот самый дружок и попросил «чернявого приезжего» — это меня, значит, — «попугать».
— За что же попугать?
— Да, понимаете... за Раю. — Славин сказал это смущенно, ему определенно было неловко.
— За Раю? А не врет?
— Вот в том-то и дело... Не врет, Алексей Алексеич... Дружок-то его, Виктор Шалавин, и верно, давно к Рае клинья подбивал. Это точно. Я от нее самой знаю.
— Значит, нападение из ревности? — констатировал я.
Славин потерянно дернул плечами.
— Но, Алексей Алексеич, ведь я в интересах дела! Вы же сами видите, на какую публику мы набрели...
— Ну, понятно, Славин, ты всегда занимаешься девушками исключительно в интересах дела.
— Не всегда, — возразил справедливый Славин. Мы посмотрели друг на друга, на Кирилла, потом Славин расстроенно спросил:
— Выходит, этот аргумент против Георгия Карловича и иже с ним снимается?
— Даже если так, это мало что меняет. А что, Захарян и Свидерский сомнений не имеют?
— Вроде нет. Они еще допросят алексеенковских приятелей и потом скорей всего передадут их в милицию.
— Ну нет! Приятелей пусть поручат допросить милиции, а самого Алексеенко придется задержать у нас. До конца операции. А то через день весь город будет знать, какой ты историк. Теперь давайте взвесим, что у нас есть. У нас имеются следующие линии. Первая: Рита Лазенко — Штурм — Шевцов — Фальц — Москва. Сюда же примыкают военруки, роль которых нам еще не ясна. Вторая, по-видимому, центральная: Георгий Карлович Верман — предположительный «швейцарец», его компания, Вольф. Так? Третья, менее всего проявленная: опять же Вольф, Кузьма Данилович, Згибнев. Быть может, хотя и очень проблематично, к ней относится и Подоляко. Вторая и третья линии пересекаются на Вольфе. Первая вроде бы стоит особняком. Она, кстати, наиболее нам ясна. Правда, неизвестно звено, которое связывает ее с другими линиями. Просто мы еще на него не наткнулись. Будем надеяться, что в этом нам поможет Шевцов. Что касается Згибнева, то, Кирилл, продолжай действовать. Твой участок, Славин, по-прежнему Кузьма. Я же займусь Георгием Карлычем, мадам Курнатовой-Боржик...
— И Людой, — не без подначки подсказал Славин.
Я посмотрел на него прямо и вроде бы вполне спокойно:
— И Людой.
Тут произошло исключительное: Славин покраснел и отвел глаза.
Однако он тотчас пришел в себя и как ни в чем не бывало спросил:
— Кстати, Алексей Алексеич, а какие инструкции вы привезли от начальства?
И тут я вспомнил, что дамоклов меч «завершения операции» все еще висит над нашей головой, хотя мы строим планы, игнорируя эту угрозу.
Оставив без ответа славинский вопрос, я позвонил на междугородную и заказал разговор с Нилиным. Соединили меня быстро. Трубку взял сразу сам Петр Фадеевич.
— Это вы, Алексей Алексеевич? — переспросил он. — Очень хорошо, что сами позвонили. Решение принято. Продолжайте.
День отдыха
Ситуация властно требовала, чтобы я усиленно действовал на своем направлении. Но как? Отправиться без приглашения к мадам Курнатовой-Боржик? Пожалуй, пока не стоит. Хотя она напутствовала меня весьма гостеприимно. Да, рановато... Опять взяться за ракетку?
Так я размышлял, гуляя по городу утром выходного дня. Была редкая для этих мест пасмурная погода. Прохладный ветер налетал с моря, принося с собой отдаленный грохот прибоя — штормило. Все в Нижнелиманске — и люди, и деревья, чьи кроны заметно пожелтели под беспощадным солнцем, и даже, казалось, камни тротуаров и мостовых — наслаждалось отдыхом от зноя. Вот и погода для тенниса как нельзя лучше. Наверняка вся компания Георгия Карловича будет на корте...
Я вышагивал по улицам без плана, куда глаза глядят, отдавшись на произвол случая. Если б потом восстановить мой маршрут, он оказался бы весьма извилистым и прихотливым. Я остановился возле солидного, с четырьмя колоннами особняка, на котором висела жестяная доска «Нижнелиманский краеведческий музей». И... с удивлением подумал: как это получилось? Что привело меня к музею? Нечаянность? Или, думая, что брожу по городу без руля и ветрил, я на самом деле подчинялся чему-то подсознательному, что упрямо толкало меня именно сюда, к музею, где работала Людмила?..
В музее было прохладно и тихо. Наверно, посетители не баловали его. Едва переступив порог первого зала, я увидел возле стены внушительную фигуру, ни дать ни взять только что сошедшую с иллюстрации Павла Соколова к «Тарасу Бульбе» — лихой чуб, черные молодые усы, высокая смушковая шапка с золотым верхом, кармазинный жупан, опоясанный узорчатым поясом, широченные шаровары со множеством складок, красные сафьяновые сапоги, за поясом пистолеты, на боку сабля... А подле запорожца стояла Людмила, заботливо вкладывая в его руку старинное ружье с серебряной насечкой.
С минуту я полюбовался этой картиной, а потом со всей развязностью, на какую был способен, сказал:
