Борис Левин - Юноша
Когда Сергей Митрофанович заканчивал свою речь, Гамбург, всегда первый, неистово аплодировал. К его аплодисментам присоединялся иногда еще кто-нибудь, но чаще улюлюкали и свистели.
На этот раз в городском садике после речи Сергея Митрофановича было то же самое. Но было на этот раз еще и то, что к ним подошел солдат в обгорелой серой шапке и сумрачно спросил:
— Где тут записываются в большевистскую партию? Я хочу записаться.
Сергей Митрофанович и Сережа бережно отвели солдата в комитет РСДРП (большевиков)…
В трамвае, на улице, всюду говорили о войне, о революции, ругали большевиков. Сережа всегда вмешивался в спор. К его замечаниям, как ему казалось, прислушивались с уважением и внимательно.
Но вот однажды на базаре пепельнобородый господин в двухкозырной соломенной фуражке «здравствуйте-прощайте» степенно говорил крестьянам и хозяйкам, что Ленин не кто иной, как немецкий агент.
— Это ложь! — возмутился Сергей.
Господин спокойно достал из широкого кармана своей охотничьей куртки газету и прочел о том, что Ленин действительно немецкий агент и приехал в Россию в запломбированном вагоне.
— Вот! Написано черным по белому, — сказал пепельнобородый, хлопая рукой по газете. — Зря вы, господин вольноопределяющийся, горячитесь.
Сергей закричал, что это клевета и что не следует верить буржуазным газетам. Ленин старый революционер и всю свою жизнь боролся против помещиков и капиталистов.
— Да ты сам не большевик ли? — спросили его.
— Да, я большевик, — ответил Сережа, точь-в-точь как Сергей Митрофанович, так же мотнул головой, — и не намерен этого скрывать.
— Шпион!..
— Они нарочно наряжаются в военную форму…
— Сам сознается…
— Наверно, переодетый жандарм…
— Шпион!..
Дама в черном бархатном капоре, с широкой синей лентой под шеей, ближе всех стояла к Сергею, смотрела на него дикими глазами и злобно сопела. В одной руке у нее была корзина с картошкой и фиолетово-лакированными баклажанами, в другой свисала зарезанная курица. Она еще приблизилась к Сергею и молча стукнула его курицей по лицу.
— Так ему!
Сережа вырвался из толпы, и кто-то из мужиков больно ударил его в спину.
Когда он об этом рассказал Сергею Митрофановичу, тот долго смеялся и переспрашивал: «Так курицей и шмякнула?» — и опять смеялся.
Они часто встречались у Валерьяна Владимировича за чайным столом, делились впечатлениями и своими наблюдениями за день. Тут же сидела и Нина и тоже что-нибудь сообщала. Когда Сергей Митрофанович рассказывал, он при этом смотрел на Нину, а Сережа всегда обращался к Валерьяну Владимировичу. Иногда все вместе ходили на митинг, и если случалось выступать Сергею Митрофановичу, он потом спрашивал у Нины, понятно ли говорил.
— Только чертовски устаю, — жаловался Сергей Митрофанович, ложился на диван и кашлял.
Нина клала ему подушку под голову.
Она быстро привыкла к Сергею Гамбургу. Сергей вечно спешил, всегда ему было некогда, сзади у него болтался хлястик. Нина пришивала хлястик, пуговицы к рукавам гимнастерки и удивлялась: «Где вы так обрываетесь, Сережа? Просто удивительно…»
Когда Сергей брал ее на собрание, она всегда в этом раскаивалась и давала себе слово больше с ним не ходить. Он сам протискивался вперед, а Нина оставалась у входа, где-то у дверей, и, кроме разговоров своих соседей, ничего не слышала.
Сергей Митрофанович никогда так не делал. Он пропускал Нину вперед, даже усаживал ее, и она все видела и слышала.
Занятия в гимназии не начинались, у Нины было много свободного времени. Она вспоминала Синеокова и хотела с ним встретиться…
К Сереже в казарму пришла двоюродная сестра Маня. Она сказала, что мать Сережи плохо себя чувствует и просила его прийти. Он промолчал.
— Какой ты стал черствый! — заметила синеглазая Маня и взглядом напомнила, что Сергей когда-то к ней был неравнодушен. — Что с тобой сделалось? Кто на тебя так плохо влияет? — спрашивала она, готовая заплакать. Пунцовый рот ее кривился, и крылья ноздрей трепетали.
Сережа молча проводил ее до угла. Маня просила заходить.
— Надеюсь, на меня ты не сердишься? Мы ведь с тобой не ссорились.
Он обещал прийти.
Учебная команда расформировывалась. Многие вольноопределяющиеся, в том числе и Андрей Слухач, собирались ехать в округ сдавать экзамен на чин офицера.
Сережа пожелал ехать на фронт.
Сергей Митрофанович не советовал:
— Стоит ли? И здесь делов хватит.
Сергей сказал, что обязательно поедет: вольноопределяющиеся говорят — он потому большевик, что трус и боится войны.
— На это не следует обращать внимания. Вольноопределяющимся вы этим ничего не докажете.
— Это верно, — соглашался Сережа.
И все-таки решил ехать на фронт. Он купил себе на базаре мохнатую черную папаху и эмалированную голубую кружку.
По случаю окончания учебной команды, накануне отправки солдат в действующую армию, в казарме артиллерийского дивизиона был устроен танцевальный вечер. Сюда пришли в своих лучших платьях кухарки и горничные. От них пахло земляничным мылом, щеки их розовели, и волосы кудрявились. Играл духовой оркестр. Без конца танцевали. Солдаты пили денатурат, тискали вспотевших горничных. Сережа тоже хлебнул денатурату и мрачный слонялся по залу. Танцующие его толкали.
В час ночи ввалились «без пяти минут офицеры» — Андрей Слухач и его ближайшие друзья: Левушка Реблинг (сын владельца мукомольной мельницы), Станислав Довгяло, Сашка Конюхов (у матери магазин готового платья) и Борис Филиппов (отец — вокзальный буфетчик). В одинаковых новых гимнастерочках, затянутые офицерскими широкими ремнями, в шароварах-бриджах из темно-синего сукна, они курили папиросы и были навеселе. Шевровые сапожки сияли. Слухач шел впереди, вразвалку. Сережа наблюдал за ними и жаждал скандала.
— Пришли «беспятиминутные офицерики», — сказал он своим товарищам солдатам, с которыми завтра собирался вместе уезжать на фронт.
— Гренадеры-мародеры, — шепнул один из солдат, — мать их так!
Левушка Реблинг взмахнул рукой и пискливым бабьим голосом воскликнул:
— Смотрите, здесь собрались кастрюльницы всех стран!
Гамбург подскочил к нему и выпалил:
— Ба-алван!
Андрей Слухач, спокойно отстранив приятелей, остался один против Гамбурга.
Музыканты отдыхали.
— Ты что? — спросил он, слегка нагнув голову, толстые веки совсем закрывали глаза. — Пьян? Высеку! — произнес он грозно.
Левушка, Сашка, Борька и Стася закачались от смеха.
— Болван! — И Сережа ударил Слухача в грудь.
Андрей взмахнул рукой, но не успел схватить Сергея. Он увидел перед собой, рядом с Гамбургом, десяток коренастых солдат-артиллеристов. Они стояли в вызывающих позах, готовые драться со Слухачом, его друзьями и со всем миром.
Андрей, оценив положение, — будто ничего особенного не случилось, заметил:
— Неохота связываться.
— Тут не только охотка — и аппетит пропадает, — сказал с усмешкой один из солдат.
Заиграла музыка. Слухач со своей компанией незаметно исчез. Оркестр играл лезгинку. Образовался круг. Военный писарь Демченко, растопырив руки и шевеля пальцами в такт музыке, бочком, на носках прошелся по кругу. Оркестр — быстрей — и Демченко быстрей. Оркестр полез вверх — и Демченко взвился. Он хорошо танцевал. Солдаты и женщины равномерно хлопали в ладоши и подпевали. Сергей завидовал Демченко. Он хотел бы сейчас ворваться в середину круга и так заплясать, чтобы все пришли в восторг… А то еще хорошо бы неожиданно запеть чудным голосом… Или сыграть на скрипке… Сережу когда-то учили играть на скрипке, но из этого ни черта не вышло. «Как жаль, что у меня нет никаких талантов. Народ любит таланты», — огорчался он. Утешил себя тем, что среди революционеров мало кто умеет петь, танцевать, играть на скрипке или на мандолине. «А ораторские способности у меня, конечно, есть», — решил твердо Сережа. Он часто произносил пламенные речи самому себе и всегда оставался ими доволен. На митингах ему еще ни разу не приходилось выступать.
Он пошел провожать высокую блондинку. Она показалась Сереже самой красивой. Действительно, у нее были замечательные голубые глаза. Он галантно взял ее под руку и спросил: «Можно?»
— Только крепче держитесь, — ответила она, намекая на то, что Сережа не особенно твердо стоял на ногах.
— Вы думаете, я пьян? Нисколько. Просто повышенное нервное состояние. Завтра нас отправляют на фронт… Потом рядом вы…
— Господи, когда это уж война кончится!
— Как вас зовут?
— Дуся.
— Прекрасное имя! Чудесное имя!..
Они черной лестницей поднялись наверх. Дуся открыла форточку, просунула руку и отодвинула оконную задвижку. Она влезла в окно, а Сереже открыла дверь.
