Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли
Ярулла скептически усмехнулся.
— Не люблю я ее, выдумки — что помогает.
Самедов по-прежнему жил холостяком, был неизменно здоров, краснолиц, так же покачивался на ходу мощным корпусом. Грубости в нем заметно поубавилось, реже ругался, чаще задумывался, по вечерам пристрастился сидеть за книжками. Видимо, повлияло на него то, что богатейшие нефтяные районы, первооткрывателем которых считался и он, приобретали огромное значение. В степях, где недавно только ветер да вольные табуны гуляли по разнотравью, а зимой рыскали по заснеженным урочищам голодные волки, были заложены новые города. Там, где раньше лишь Оренбургский тракт, по которому гнали пешим этапом кандальников, прорезал ковыльную целину, теперь проложена железная дорога. Под Уфой вырос гигант — нефтеперерабатывающий завод. Нефть для него везли цистернами со скважин, и по нефтепроводу (тоже крупнейшее строительство в Башкирии) она пошла. С баснословной быстротой развертывались дела. Словом, было о чем задуматься Джабару Самедову.
— Жизнь идет вперед полным ходом и, ежели не подтянуться, закинет тебя назад, как шелуху, — сказал он однажды Ярулле. — Дай срок — и техника нам свое предъявит, сомнет сложностью.
— Что же делать?
— Учиться надо.
— А разве мы не учимся? Я пришел сюда простым чернорабочим, а теперь буровым мастером стал. — В голосе Яруллы прозвучала гордость. — Дело свое люблю, никакого другого не хочу, не ищу. И соответствую, да ведь?
— Пока соответствуешь…
В поведении опытного буровика ощущалась большая тревога, но Ярулла не внял ей, решил: просто тоскует Джабар от своего личного неустройства. Уже не молоденький, а Зарифа для него как рыбка на дне прозрачного озера: на виду, но не поймаешь. По-прежнему смущала, волновала она и Яруллу, однако трое детей помогли ему окончательно отмежеваться от нее.
55В семьях инженеров тоже появились детишки: у Семена Тризны и Танечки родился сын Юрка, потом дочь Юля, у Дроновых беленькая, как зайчик, золотоглазая Надя.
Только Груздев, как и Самедов, жил бобылем, да Зарифа оставалась бездетной в своем безрадостном замужестве, ярмо которого несла не по привычке, а просто потому, что не хотела снова вызывать толки и привлекать ревнивое внимание Наджии. Но она еще ждала чего-то яркого, радостного, какой-то хорошей перемены в личной жизни, иногда места не находила от тоски по Ярулле и особенно остро сожалела о своей несчастливой женской доле, глядя на чужих детишек: уходит молодость, все скучнее сидеть у домашнего очага с растолстевшим Магасумовым.
Обвеянная за день всеми ветрами, спит Зарифа после работы, раскинув руки, разметав по подушке стриженые волосы, и даже во сне радуется, что нет рядом мужа: ревизия нагрянула в сельпо.
Проснулась она, когда кто-то во дворе загремел колодезной цепью, полежала с минуту, щуря влажно блестевшие глаза: вставать, не вставать — впереди целый вечер свободный, а даже поговорить не с кем. Все-таки поднялась, лениво причесалась, с той же несвойственной ей медлительностью надела платье, и сразу потянуло к Низамовым — поиграть с детишками, может быть, с Яруллой словом-другим перекинуться. Наджия до сих пор не знает, какой огонь горит в сердце Зарифы, но по-женски настороженно следит за каждым ее шагом — уж очень смело разговаривает трактористка с посторонними мужчинами.
Зарифа теперь член партии; потрогала партийный билет, лежавший во внутреннем кармане жакетки, пристегнутом для верности булавкой, и сразу спокойнее стало на душе: «Пусть не сложилось личное счастье, зато я в коллективе нужный человек; Наджия семьей довольна, но без всякого понятия о делах общественных. Скупая ты, судьба человеческая, любую малость приходится у тебя с боем брать!»
Шагает Зарифа по деревенской улице… Ветер несет ей навстречу запах полыни и свежевыпеченного хлеба. Урожай в этом году шумит по всей стране. Даже по дорогам желтеет зерно, утекшее при перевозке. Тучи воробьев и ожиревших голубей взлетают почти из-под колес. А деревня с виду почти не изменилась. Правда, на окраине растет фундамент большого здания — клуб! Заложен по почину нефтяников. И коровник каменный построен в колхозе с перекрытиями из стальных труб, доставленных буровиками. Может, расточительство это, трубы-то, зато камня плитняка в здешних местах природа заготовила предостаточно. Зарифу радует вид коровника — настоящий дворец у околицы. Там крылечко светлеет, тут новый сруб возводится, пока это отдельные проблески. Настороженно, даже враждебно смотрят на гремящую, стреляющую дымом вышку древние покосившиеся избы. Совсем другое в юных городах, рожденных нефтью, где все закладывается сразу: прямые улицы многоэтажных домов, дворцы культуры, аллеи, парки, стадионы.
Добраться бы скорее разведке до границ Татарии! Катит там свои воды пограничная река Ик. Лесистые горы громоздятся на башкирском берегу, голые степи раскинулись на татарской стороне. Серые деревни приникли к черной земле, изглоданной суховеями. Шуршит солома взъерошенных крыш, колеса по ступицу тонут на бездорожье: осенью в грязи, летом в пыли. Побывала уже там Зарифа, всем сердцем почуяла напряженную тоску тысячелетнего ожидания: дайте и нам хорошую жизнь!
Праздник байрам! Звенят серебром веселые гусли. Любят в Башкирии гусляров! В великом почете тальянка. Молодежь гуляет. Сегодня трудно найти охотников на клубный воскресник, но нефтяники — народ упорный, и клуб в селе они достроят.
Легко ступает Зарифа по деревенским тропочкам, но чем ближе к избе, где квартируют Низамовы, тем тяжелее, сбивчивее становится ее шаг. И все-таки она идет к заветному порогу, тихо входит в горницу. Минсулу с разбегу повисает на ней, крепко обхватывает тонкими ручонками.
— Мама зуб сломала, — торопливо сообщает она, запрокидывая головку, отягощенную массой волос, заплетенных в тугую косу. — Пряником сломала. Ахмадша хочет ей зуб от коровы вставить.
— Не болтай! — обрывает Наджия, почувствовав что-то унизительное для себя в детском лепете.
Гостья смеется, подсев к Ахмадше, треплет его по крепкому плечику и теплой шее. Мальчик улыбчиво ежится, чуть отстраняется — он боится щекотки, но смотрит на Зарифу-апа доверчиво.
— Поедем с тобой в лес на тракторе, ежевики наберем, — говорит она, незаметно прикоснувшись губами к волосам ребенка.
— А волк-то! — по-взрослому прикрывая уже спящего Равиля, напоминает Минсулу. — Он вас съест.
— Мы волка не боимся. Я его рассмешу, и он убежит, — важно отвечает Ахмадша.
— Как же ты рассмешишь волка?
— Я его пощекочу.
Зарифа разражается неудержимым смехом. Хохочут и остальные. Громче всех смеется Ярулла, блестя темными, ласковыми глазами.
Но совсем не от смеха навертываются слезы у молодой женщины.
Вот настоящее чудо жизни — ребенок! Самые лучшие человеческие чувства связаны с ним. Никакие блага жизни, никакие богатства мира не заменят его радостной улыбки!
Только почему вдруг стало нехорошо? Отчего закружилась голова и тошнота подступила к горлу? Не сразу поняла Зарифа, что тоже будет матерью. Так впервые возвестил ей о себе сын — Салих Магасумов.
Часть вторая
1Шло заседание бюро Татарского обкома партии. Весеннее солнце ярко светило в окна, припекая головы и спины нефтяников. Давно уже перебрались буровые вышки из Башкирии в Татарию, которая вышла на первое место в стране по добыче нефти.
«Крутишься день-деньской и даже не замечаешь, как летят годы. Будто вчера было белым-бело, а уже весна на исходе, а там, глядишь, все загорится осенним костром — лету конец; только при встречах с друзьями юности спохватываешься: тот постарел, этот изменился — узнать нельзя. Страшновато становится: ведь и ты тоже не помолодел!» — думал Алексей Груздев.
Он в самом деле не помолодел за прошедшие двадцать лет, но и не постарел, лишь мужественнее стал, крупнее, раздался в плечах, да кое-где в черных плотных вихрах его заблестели серебряные нити. Нелегкая работа директора нефтеперерабатывающего завода, беспокойство круглые сутки: все время как на пороховом погребе. Да еще хлопоты по реконструкции… Груздев и в Казань приехал, чтобы поставить наболевшие вопросы, и так волновался, думая о них, что лишь в пол-уха слушал то, о чем говорилось на заседании, а потом, заметив перемену во внешности второго секретаря обкома — Дениса Щелгунова, вовсе отвлекся от повестки дня.
Когда ему предоставили слово, он был застигнут почти врасплох, но сразу поднялся, собираясь с мыслями, положил сильную, большую руку на папку в добротном переплете, на котором было тиснуто золотом: «Комбинированная установка». Все члены обкома с интересом посмотрели на проект, печально знаменитый тем, что работники Камского завода уже три года вели упорную, но безуспешную борьбу за его осуществление. Директор Светлогорского нефтяного управления Семен Тризна так и навис над столом рыхлеющим мешковатым торсом:
