Семен Бабаевский - Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1
Не успел Сергей выйти на площадь, как в узком, густо затененном зеленью деревьев переулке показалась белая лошадь, запряженная в двухколесный шарабан. Бежала лениво и кому-то усердно кланялась. Лошадью управляла тетя Даша. Это была уже немолодая женщина, полнолицая, с добродушными и ласковыми глазами; одета по-будничному: серенькая кофточка с короткими рукавами, широкая юбка с двумя оборками внизу, на голове, уже тронутой серебром, повязана косынка.
— Тетя Даша, а я к вам в гости, — сказал Сергей, когда шарабан поравнялся с ним.
— Спасибо, что не забыл! — Тетя Даша поправила выбившиеся из-под косынки волосы. — Только мы сперва съездим в «Буденный». К старику Рагулину у меня есть неотложное дело. Насчет сенокоса. Мы быстро вернемся.
Сергей охотно взобрался на шарабан, обрадовавшись случаю проехать по всей станице и побывать в «Буденном». Белая лошадь снова кланялась и лениво бежала по улице, взбивая ногами пыль, а шарабан покачивался так мягко и так удивительно плавно клонился то в одну, то в другую сторону, что Сергей невольно воскликнул:
— Тетя Даша! Да это не амортизация, а чудо! Мы не едем, а плывем!
— То тебе так кажется с охотки, а ежели денек вот так поплаваешь, все тело разболится.
— Много приходится ездить?
Тетя Даша тронула вожжой кобылу — шарабан закачался сильнее.
— На заре выехала в поле и вот все езжу. И так каждый день. В правлении некогда сидеть. Одно дело наседает на другое — прополку не закончили, а тут уборка на носу. Ячмень уже весь побелел. Пора и травы косить, — вот я и еду к Рагулину. У него лишние сенокосы. Только он до такой степени скупой, что у него, старого чертяки, не то что травы, а снега средь зимы не выпросишь. И до чего ж есть на свете люди скупые.
Тетя Даша рассказывала, как однажды она ездила к Рагулину, как разговаривала с ним о сенокосе, а шарабан покачивался и почти бесшумно катился и катился по теневой стороне улицы. Как только он переехал мостик — условную границу между колхозами имени Кочубея и имени Буденного, — Сергей сразу заметил странную картину: на улице не рос бурьян! Да где же это видано, чтобы в Усть-Невинской и не росли по улице бурьяны? А тут их не было!
— Территория «Буденного», — с усмешкой пояснила тетя Даша. — Рагулин новые порядки вводит. Э! Ты его еще не знаешь? Натурный старик…
Вдоль дворов, сколько видно глазу, тянулась изгородь — высокие плетни из хвороста, всюду исправные ворота, калитки; дома побелены, крыши починены, ставни и деревянные коридоры выкрашены зеленой краской. Ничего этого Сергей не видел на территории ни колхоза имени Кочубея, ни тем более у ворошиловцев: там, как правило, дворы были разгорожены, иди куда хочешь — всюду открыта дорога!
— Ты думаешь, почему буденновцы так обгородились? — заговорила тетя Даша. — Тоже через рагулинскую жадность… Жалко ему сделалось той земли, что находилась под индивидуальными посевами членов артели. «Кто, говорит, желает, пусть обзаводится огородом возле хаты и чтобы не больше нормы». А ту землю запахал и весной посеял общественный ячмень. Лишил людей подсобных посевов.
— Ну, и как? Обходятся?
— Посеяли кое-что по мелочи возле хат… А вся надежда теперь у них на колхоз. Уродит в колхозе — и у них будет, а не уродит — клади зубы на полку… Это же настоящий перегиб! Ежели каждый будет надеяться на колхоз, то что ж тогда получится?
— А на кого ж еще надеяться? — спросил Сергей.
— Как — на кого? — с обидой переспросила тетя Даша. — Становись председателем, тогда и узнаешь, на кого…
Сергей не мог понять, почему тетя Даша так обиделась, и уже не стал ее ни о чем расспрашивать. А шарабан тем временем подъезжал к бригадному двору — тут также в глаза бросались опрятность и хозяйский порядок во всем: двор был обнесен дощатым забором, ворота закрыты на засов, сельскохозяйственный инвентарь, брички стояли под навесом, навоз сложен квадратным стожком… Тетя Даша погнала лошадь, даже не взглянув на бригадный двор.
Вскоре шарабан подкатил к высокому, стоявшему в саду каменному дому, с окнами, смотревшими на улицу. Во всем доме — ни души, один лишь сторож, старик инвалид, дремал возле телефонного аппарата. Если бы в комнату вошла одна тетя Даша, сторож, наверно, так бы и продолжал наслаждаться покоем, но, увидев военного, он торопливо встал и сообщил, что «вся канцелярия находится в степу».
— А где же Стефан Петрович? — спросила тетя Даша.
— Они еще в конторе не появлялись, — последовал ответ.
Да вот он и сам хозяин! — сказала тетя Даша, взглянув в окно.
Из глубины двора торопливо шел коренастый старик, в холщовых штанах и в ситцевой рубашке, подпоясанной широким ремнем с медной бляхой. На ногах — черевики, шерстяные носки — поверх штанин. Соломенный картуз, ставший от времени зеленовато-бурым, был надвинут на лоб. Когда старик подошел и поздоровался, Сергей с интересом посмотрел на его худое лицо, поросшее редкой и совершенно белой щетиной, в глаза, умные и еще молодые.
— Дарья, а ты опять ко мне? — спросил Рагулин, прищурив оба глаза.
— К вам, Стефан Петрович.
— Не насчет ли сенокоса?
— Насчет этого самого. Не жадничайте, Стефан Петрович.
— Да и какое тут может быть жадничанье? Посуди сама. Сенокосы-то не мои? Не мои. Могу ли я ими распоряжаться? Не могу. А общее собрание — оно всему хозяин — никак не дозволяет.
— И когда же вы успели спросить общее собрание?.. Вы захотите, а собрание не станет возражать. Ведь у вас сенокосов много.
— Верно, сенокосов много, но они ж и нам нужны…
Видимо, считая, что дальше говорить о сенокосе бесполезно, Рагулин обратился к Сергею:
— Тимофеич, а ты как? Насовсем или только на побывку?
— Насовсем.
— Хоть ты-то на меня, старого, не обижайся.
— За что же? — удивился Сергей.
— А за то, что не смогу тебе выписать из кладовой ни меду, ни там чего другого. Словом, рад бы своему станичнику…
— Что вы, Стефан Петрович? — краснея, проговорил Сергей. — У меня и в мыслях этого не было. Да разве я в чем нуждаюсь.
— А я так, только к слову сказал.
— И не стыдно вам, Стефан Петрович, — отозвалась тетя Даша. — И меду у вас бочки, и масла вагон, а все притворяетесь, все плачете, все жадничаете. В могилу с собой думаете забрать, что ли? Поедем, Сережа!
Уезжать Сергею не хотелось. Чего доброго, старик может подумать, что Сергей и в самом деле на него обиделся. Поэтому, усадив в шарабан разгневанную Дарью Никитишну, Сергей сказал ей, что хочет остаться и поговорить с Рагулиным, и через некоторое время снова вошел в дом…
Тому, что Сергей не уехал, Стефан Петрович немало удивился и обрадовался так, точно перед ним стоял не Сергей Тутаринов, а вернувшийся из армии его родной сын. Он пригласил Сергея в кабинет, усадил на лавку, сел рядом, угостил табаком, разговорился — стал совсем другим человеком. Вошедшему кучеру велел позвать кладовщика и подождать запрягать лошадей.
— Надо попотчевать гостя сильванером, — сказал он, когда вошел кладовщик. — Пока запиши в ведомость, а потом оформим через бухгалтерию. — Он посмотрел на Сергея веселыми молодыми глазами и добавил: — Ни у кого нет виноградников и своего вина, а у «Буденного» имеются.
Когда была выпита бутылка отличного сильванера, — такого вина Сергей давно не пробовал, — Стефан Петрович заговорил, сидя за столом и не глядя на гостя:
— Дарья Никитишна обиделась, и здорово обиделась… А за что? В скупости обвиняет. Третьего дня скопидомом назвала. Такой, разэтакий, ненажорливый… А разве я могу распоряжаться колхозной землей, как своей собственной? Это не то, что выпить бутылку вина, — цена ей грош, а и то надобно вести учет: кто выпил, когда и при каких обстоятельствах. А тут речь шла о земле. Эх, земля, земля, — мечтательно проговорил он, — и радость в тебе и горе. По решению общего собрания пришлось отобрать у колхозников землю, что находилась под индивидуальными посевами, — сколько возникло обид и неприятностей! А что это за земля? Еще в самом начале войны прислали к нам председателя колхоза. Стал он наводить порядки, а колхозного дела, видать, не знал: сдуру взял и отрезал кусок земли от общественного клина, а потом поделил между колхозниками. Некоторые радовались, — как же, появились на свет божий единоличные посевы! А теперь нам пришлось поломать эту незаконную дележку, — и что же ты думаешь, дело дошло не только до бабских слез, но и до райпрокурора! Обидел Рагулин, жадюгой стали звать, жаловаться во все концы. Сам Федор Лукич Хохлаков вызвал: «Ты, говорит, зачем преждевременно коммунизм устанавливаешь?» Стал я ему объяснять. И слушать не желает. «Почему, говорит, у Артамашова, у Байковой и во всем районе есть индивидуальные посевы, а у тебя нет?..» Есть-то они есть, но что из этих посевов получается? Для колхоза — это же горючие слезы. Сергей Тимофеевич, ты человек молодой, рассуди, как же можно было дальше терпеть такое положение? Некоторые особо расторопные колхозники обзавелись землишкой, скотом, птицей, и все их нутро уже повернуто к своему клочку земли. Такому колхознику и горя мало: будет приплод на ферме или не будет — у него есть свой скот; уродит ли общественный посев или не уродит — у него свой хлеб растет… Что ему печалиться! Вот мы ту землю снова вернули колхозу. Было собрание. Я тогда так и сказал: хотите жить в достатке — сделайте весь колхоз богатым, а на индивидуальных посевах мы далеко не уедем… Вещь уже известная.
