Владимир Орлов - Истощение времени (сборник)
– Теперь я понимаю, из-за чего вы с Николаем в такую грязь таскались сюда, на Тринадцатый километр.
– Из-за чего?
– Из-за этого.
– Нет, – лениво сказал Кешка. – Не из-за этого.
– А из-за чего?
– Из-за нее. Хорошая? – Потом Кешка добавил веско: – Из-за женщин.
– А Николай?
– И Николай.
– А как же Ольга?
– А что Ольга?
Даша вошла тихо, поставила на стол тарелку с шанежками, уселась на застеленной кровати, сложив полные, чуть смуглые руки на коленях. У нее была черная коса, толстая и тугая.
– Вода в Джеби прибывает, – сказала Даша. – И в Тубе и в Канзыбе тоже. Вчера днем двое шоферов перебирались через Тубу вброд. Застряли метрах в десяти от берега. А вечером пошла большая вода и покатила машины – техничку и «газик». «Газик» вез пряники и консервы. Теперь над машинами буруны.
– Это нам не страшно, – сказал Кешка, – мы в Кошурниково переезжаем.
– В Кошурниково?
– Николай вчера с начальником поезда договорился. После разговора с Зименко. Знаешь Зименко?
– Знаю. Такой длинный.
Они говорили долго. Говорили о важном и о пустяках. Шутили и смеялись, и Кешка хохотал, вытирал лицо розовым полотенцем, но лицо его тут же становилось мокрым, и его снова приходилось вытирать. Букварь сидел молча, уставясь в одну точку, и твердил себе: «Этого не может быть…»
Когда Даша вышла, он спросил:
– А как же Ольга?
– Ты, Букварь, до тошноты наивный, – сказал Кешка.
Букварь встал.
– Ты куда?
– Я пойду, – сказал Букварь. – Мне надо.
– Брось ты! Вечером же собирались! Что творится на улице. Дождь и снег! Наводнение вот-вот начнется…
– Я пойду, – сказал Букварь. – Мне надо.
18Ветер бил в глаза. Бил чем-то белым и мокрым. Букваря ветер не интересовал. Ветер был не страшен, он не мог рассказать о Николае ничего плохого. Он только мог свалить с ног.
Букварь шагал быстро и неистово топтал старые ветки, бархатный мох и оранжевые цветы. Он знал, что будет идти так три часа, а потом свернет с дороги влево, к палатке, и у палатки посмотрит в большие черные глаза Николая. И если Кешка наврал, если Кешка решил пошутить, если Кешка позволил оскорбить человека, придется шагать еще три часа, три часа обратно, и потом найти Кешку, который жрет сейчас желтые соленые огурцы с толстой кожей и ежеминутно вытирает лицо розовым полотенцем, подойти к нему и молча дать в рожу.
А если не за что?
Букварь остановился.
Нет, нет и нет! Есть вещи, которым нельзя верить. Нельзя перевернуть небо. И все же Кешкины слова не выходят из головы, выворачивают наизнанку все, что стройно и четко улеглось после разговора с Зименко.
Нет, им нельзя верить, этим словам! Нельзя!
– Ты что, очумел, что ли? Я кричу, кричу… – схватил Букваря за локоть ватника худой, костлявый парень. У него была мокрая губа, и он часто шмыгал носом. – Где тут брод через Канзыбу?
– Там. – Букварь махнул рукой в сторону Канзыбы и, повернувшись, пошел от парня, пошел по своей трехчасовой дороге.
– Да погоди ты! Где там?
– Дальше. Влево такой желтый съезд. Песчаный.
– Погоди! Где ж я его найду? Я ж из Минусинска…
Парень держал Букваря за мокрый рубчатый локоть ватника и не отпускал. У него были испуганные глаза и тонкие плаксивые губы неудачника.
– Покажи, – жалостно попросил парень.
Букварь машинально повернул за ним и увидел, что идет по грязи, увидел, что впереди, метрах в тридцати от них, стоит новенький «ЗИЛ» с серо-зелеными бортами.
– Я ж ничего тут не знаю… Из Минусинска я…
«ЗИЛ» продвигался медленно, парень ерзал на сиденье, матерился и все оборачивался в сторону Букваря.
– Здесь?
– Я скажу.
«Конечно, Кешка любит врать, – думал Букварь. – Но он не так относится к Николаю, чтобы врать о нем». Букварь почувствовал, что Даша ему неприятна, хотя он совсем и не знал ее. «Но, наверное, та, если та существует, похожа на Дашу, и у нее, наверное, такая же толстая коса». И Букварь вспомнил другую машину, и другого шофера, и слова: «Все такие, все так просто…»
– …и этот пристал и тот. Орут. До вечера. Сообщить обо всем Дьяконову!.. Ну и сообщайте сами!
– Кому? Что? – спросил Букварь.
– Я ж говорю, они одурели. По такой погоде добраться к Дьяконову! Знаешь Дьяконова?
– Откуда? Что я ему, родственник, что ли? Знаю, что за Канзыбой. Взрывники.
Шофер снова стал материться, и его тонкие губы вздрагивали от обиды. Ругался он так, словно ныл, словно ему всегда не везло, и сегодня не повезло, и никогда не повезет.
…Надо будет отвести Николая из палатки к мокрым еловым пням или к тем камням, откуда хорошо слушать Канзыбу, и поговорить с ним так, чтобы Ольга ни слова не узнала. Но там, на камнях или у пней, будет темно, и он не сможет посмотреть в глаза Николаю, а без этого он ничего не узнает.
– …Кустов с меня шкуру сдерет, чтоб он…
А если Николай засмеется или начнет улыбаться, он, Букварь, тоже не сможет не улыбаться, не заставит себя.
– Теперь налево, – сказал Букварь.
Кешка сидит сейчас со своим розовым полотенцем и, причмокивая, пьет янтарный медовый квас. Он должен сидеть так шесть часов, шесть долгих часов, чтобы Букварь смог вернуться и расквитаться с ним за все. За того шофера. За Зойку. За Николая.
– Ну? – спросил шофер. – Как насчет переправы?
Букварь поднял глаза и вздрогнул от неожиданности. Он рванул ручку дверцы и выпрыгнул на дорогу. Бежал по мокрым камням съезда, слышал, как топочут сзади сапоги шофера, бежал, пока не остановился в пяти метрах от воды.
Канзыба взбесилась. Гнала мутную коричневую воду, рвалась к Кизиру, расползалась от бешенства, леденила стволы деревьев, ломала ветви, быстрая, широкая, в добрых двести метров.
– Еще позавчера, – сказал Букварь, – в сапогах переходили.
– Как же быть? Как же я…
Шофер шмыгнул носом, испуганный и жалкий.
Букварь стоял в пяти метрах от воды и не мог оторвать глаз от коричневой летящей реки. Пришел день Канзыбы. Целый год ждала она, когда ледяные горные потоки сделают из нее настоящую, широкую реку, способную гонять пароходы. И вот, когда этот день пришел, Канзыба хотела, чтобы все: люди, тайга и звери в тайге – увидели, какая она, услышали, какая она, почувствовали, какая она. И она ревела, брызгами расшибалась у камней, гнала бревна, траву, цветы и расползалась, расползалась от бешенства и жадности.
Темно-зеленая тайга стояла на сопках, по берегам, притихшая, настороженная. Словно побаивалась, что эта чертова Канзыба выкинет такое, о чем придется помнить долгие годы, хранить эту память в стволиных кольцах.
– Как же быть? Как же…
– Ждать, – сказал Букварь.
– С меня же шкуру сдерут…
– Дня четыре…
– Ты что!
Букварю стало жалко шофера, и он сказал:
– Метров через четыреста был еще брод.
Конечно, и там, наверное, Канзыба стала уже судоходной, и шофер должен был это понять, но он ухватился за соломинку.
– Кустов сказал мне, – уже в машине, уже на ходу объяснял шофер, – хоть вплавь, но доберись!
– Ну-ну, – сказал Букварь.
Ему стало смешно, когда он представил человека, пытающегося переплыть это летящее мутное море.
– Вчера двое на машинах хотели через Тубу… – начал шофер.
– У одного были пряники?
– Пряники… – сник шофер.
– Сворачивай.
Тот берег был низкий, и вода плескалась у самой дороги к взрывникам. Еще позавчера от этой дороги до берега надо было шагать и шагать.
– Понял? – спросил Букварь.
– Как же мне быть?..
– Ничем не могу помочь. Мне надо идти.
Букварь вспомнил о своей цели и о том, что ему еще нужно будет вернуться на Тринадцатый километр, где сидит Кешка со своим розовым полотенцем.
– Мне надо идти.
Он пошел по размытой дороге вверх, но шофер догнал его и снова схватил за рубчатый локоть.
– Постой! А как же я?
– Пошли ты к черту своего Кустова!
– Как же быть?..
– Через четыре дня.
– Дьяконов сегодня взорвет скалу. Или завтра…
Шофер медленно опустился на мокрый камень и застыл, сложив руки на коленях.
– Это все проектировщики, – пробормотал он, – это все проектировщики…
Букварь почувствовал, что этот ноющий человек, напуганный каким-то Кустовым, вызывает у него брезгливость.
– Слушай, брось ныть! Поезжай обратно и передай своему Кустову привет от Канзыбы. И от меня.
– …пришла телеграмма из Москвы. Отменить взрыв. Полотно пройдет ближе к Канзыбе…
– Как тебя зовут? – спросил Букварь.
– Николай…
…Николай сейчас сидит за столом. За зеленым щербатым столом. И все сидят за столом. И Ольга разливает горячие щи. А Николай смеется и подмигивает Ольге.
– Знаешь, пошли вы все к черту! И ты, и твой Кустов! У меня есть дело.
Он пошел, и снова шофер схватил его за мокрый рубчатый локоть.
– Телефонная связь нарушена с Дьяконовым…
«Значит, Зименко сидит сейчас у Дьяконова, – подумал Букварь. – Если бы встретить его и сказать ему: “Знаешь, есть у меня друг…”»
