Евгений Пермяк - Старая ведьма
— Крысиный белый мех нынче на вывоз берут.
— Да? — заинтересовался Ветошкин. — Для каких же целей?
— Для «горносталевых мантий»… «Горносталя» повсюду без малого выбили. У нас он тоже, можно сказать, почти что заповедный зверь… А царям и царицам, королям и королевам различных заграничных держав мантии нужны.
— Но позвольте, товарищ Сметанин, у крысы значительно короче волосяной покров, нежели у горностая…
— Это верно. Но если ее кормить бобовой смесью со жмыхами подсолнечника и держать на улице, волос у нее густеет и делается длиньше. Может, уступите клеток двадцать для пробы? Плачу кормом. Прямой расчет.
Ветошкин задумался. Его мысли снова вернулись к уходу Фени. Подумавши так минуту-другую, он сказал:
— Я могу вам презентовать… то есть подарить отборных животных, если вы не будете настаивать, чтобы Фенечка вернулась в колхоз…
Сметанин опять хлопнул кнутовищем по сапогу:
— Наоборот. Я хочу с вас взять слово, что вы не будете колебать ее, можно сказать, неустойчивое сознание. И если вы этого слова мне дать не захотите, то Аграфена Ивановна может вас покинуть сегодня же. Учтите. Общий привет!
Сметанин откланялся Ветошкину и велел Фене проводить его до ворот.
XLV
Павел Павлович Ветошкин принадлежал к старому, хотя и захудалому, но столбовому дворянскому роду. Ветошкин Павел Сергеевич, отец Павла Павловича, перешел на сторону революции в 1917 году. Он сражался с Юденичем, воевал с Деникиным и закончил свою службу главой факультета одной из военных академий, верным сыном партии.
Павел Павлович не повторил отца. Молодой юнкер Ветошкин, сражаясь против революции, а следовательно, и против своего отца, попал в плен и был помилован. Проболтавшись несколько лет без определенных занятий, молодой Ветошкин избрал ветеринарное поприще. Он с детства любил собак, лошадей, разводил кроликов. Ветеринаром он был так себе, но между тем нашел какое-то новое лекарство против сапа. В войну, находясь главным образом в глубоком тылу, он клялся умереть коммунистом, но эта клятва, как и вся его жизнь, стоила не очень много.
Уход Алины, как уже было сказано, был для него страшнейшим потрясением, но Алина не потрясла «экономики» его предприятия. Другое дело — Феня…
На Фене держалось все.
Визит Сметанина едва не довел Ветошкина до инфаркта. Почва уходила из-под ног. Ему теперь ничего не оставалось, как умолять Феню. Он упал перед нею на колени. Это у него получалось лучше всего, начиная со дня его плена. Он падал на колени перед комиссаром части… Потом он стоял на коленях перед отцом. Потом — перед полевым судом, испрашивая не отправлять его за хищения в штрафной батальон…
Предпоследний раз он стоял на коленях перед Алиной. Сегодня — перед Фенечкой.
Он обещал утроить ее жалованье. Увеличить процент с каждой проданной головы. Обещал нанять помощницу, а если она захочет — помощника.
И, наконец, он предлагал ей… руку и сердце, цинично убеждая ее:
— Не заживусь же я, моя милая. И все будет твоим. У меня нет никого родных… тебе не так долго мучиться…
— Хотя бы даже месяц, — отрезала Феня, — и то не буду!
Характер Фени был известен Ветошкину.
Предложение следовало за предложением. Но ничего не изменило решения Фени. Она потребовала немедленный расчет, обещая прожить положенные две недели со дня заявления об уходе.
Все это стало известно Серафиме Григорьевне. И она появилась у Ветошкина. Появилась в шуршащем сиреневом платье, в кружевной косынке и в туфлях на тонких высоких каблуках.
Лицо Серафимы Григорьевны было густо напудрено, волосы подзавиты.
— Что это вы такая модная? — спросил ее, встречая в саду, Ветошкин. Именинница, что ли?
— Почти, — ответила Серафима, усаживаясь против Павла Павловича. Коли вы такой франт, так ведь я-то как-никак моложе вас на целых шестнадцать лет и семь месяцев.
— Смотрите, какая точность.
Серафима хихикнула. И довольно заливисто.
— Счета не бывает без расчета! — попыталась она на что-то намекнуть, но этого не получилось, и она прямо спросила: — Уходит Фенька?
— Да… А что?
— Ничего. Просто так спросила. На всякий случай. Может, вам планы какие-то в голову придут… Человека нынче беда как трудно достать. Особенно у которого язык за зубами умеет держаться… А?
Теперь Ветошкин понял, куда клонится речь, но не поверил этому. И, желая убедиться, прав ли он в своей догадке, спросил:
— Может, ликерчику?
— А почему бы и нет? Всякая дама любит, когда за нею ухаживают.
Это было уже слишком, но ухаживать приходилось. Портить отношения с Серафимой сейчас было невозможно. Она же поставщик кормов, акционер своего рода…
Акционер? Какое чудесное слово ему пришло на ум! Может быть, взять ее в пай? Тогда он будет спокоен за все.
И когда они выпили по одной, по другой, сумерничая в затененной деревьями столовой, Ветошкин намекнул ей на артельное крысоводство. Серафима, увидев, что старый плут на самом деле оказался на мели, ответила намеком на намек, пересев поближе к нему.
Серафима, очутившись подле Ветошкина, пощекотала, а потом почесала легонечко ему за ухом и сказала:
— В «прынципе» я за… А об остальном надо подумать…
Изрекши такое, она потрепала Павла Павловича по дряблой щеке, и тот задержал ее руку.
— Ой! — воскликнула Серафима тонюсеньким, совсем молодым голосом. Никак уже стемнело!
— Да куда же вы? — стал удерживать ее Ветошкин. — Задержитесь хотя бы на полчасика. Ну задержитесь же, ожегательнейшая…
Ожеганова устранилась от объятий Ветошкина. Во всех иных случаях она была бы счастлива его вниманием, которого так долго добивалась. Но сейчас он тонул. И она могла спасти его. Поэтому побоку все… До улыбок ли, до любезничанья ли ей, не знающей сытости жабе, когда в болоте завязла такая пожива.
— Вы бы не с этого начинали, Павел Павлович, а с дела. Нам ли с вами в прятки-то играть… да еще в темноте, — отрубала слово за словом Серафима. — Завтра светлее будет и в голове, и на улице. А пока поцелуй в задаток. Она ему протянула свою сухую руку. — В этой руке и счастье твое, и гибель.
Ветошкин испуганно поцеловал руку Серафимы.
— То-то же, — тихо сказала она, сверкнув зеленым, кошачьим глазом, и направилась к воротам.
Ветошкин, оставшись один, задумался.
XLVI
Радужные надежды, появившиеся у Серафимы Григорьевны после встречи с Ветошкиным, затемнились печальным известием. Василий сказал теще твердо и определенно:
— Я должен продать этот двухэтажный катафалк под железной крышей.
И мало того — стали приходить покупатели. Панфиловна, не теряя случая, в надежде получить куш от продажи дачи, подсылала то одного, то другого денежного человека.
Не дремал и Кузьма Ключ. Пусть он появляется на этих страницах лицом второстепенным, но в его руках многие нити. Он знает, у кого сколько, с кем можно иметь дело, кого надо опасаться. Прикинув, подсчитав объем «операции», он подобрал надежного во всех отношениях покупателя и ожидал дня, когда ему следует появиться в доме Киреева. Ослепить ценой. Убедить гарантиями. Стать спасителем и взять положенное с продающего и покупающего.
Мелкая хищница Панфиловна была не страшна Ключу. Она даже была полезной, приводя несостоятельных покупателей. Ожеганова отказывала им сразу же, едва они переступали порог:
— Это еще что? Откуда вы взяли?
Но слух шел. Дошел и до дирекции завода. Там сказали Василию примерно так:
— Завод не может купить недвижимое у частного лица. Но дирекция и завком хотят помочь тебе, Василий Петрович. Отдай дачу завкому, оформи дарственную запись. А ты переедешь в новую большую, благоустроенную квартиру… Ведь именно ее-то тебе и надо теперь.
Предлагалось то, о чем не мог и мечтать Василий. Дачу расширят. Она станет детским садом. Он всегда сможет приезжать сюда, если вздумает полюбоваться творением своих рук, — и точка. В ней не будет жить какой-то частник-жмот, который оскорбительно станет доить посаженные Василием кусты, деревья. Это самый лучший выход. Но…
Ветошкин прав. «Многое не так просто на белом свете». И, уж конечно, не проста Серафима. Она быстрехонько связалась с юристами, нотариусом, и они в один голос заявили, что продажа строения или передача его кому бы то ни было по дарственной записи может быть оформлена только при согласии жены владельца…
Аг-га-а, Василий Петрович! Попробуй переступи этот закон!
Василий был уведомлен об этом. Василий спросил жену:
— Ты, конечно, я думаю, не будешь противиться передаче дома завкому?
Ангелина ответила слезами. Далее спрашивать ее было не о чем. И Василий Петрович больше не разговаривал на эту тему. Он вообще почти не говорил дома за последние дни. С каждым часом ему становилось понятнее, что нужно делать и как нужно поступить.
