Наталья Парыгина - Вдова
Под музыку подъезжали к дому грузовые машины, под музыку стахановцы втаскивали по лестницам перины и лоскутные одеяла, тазы и кастрюли, узлы и сундучки. Каждая квартира была обставлена мебелью, которую завод дарил своим передовикам. Две кровати с никелированными спинками и гардероб в спальне, столы и стулья и даже большое зеркало на ножках. Ольга потом на новоселье сказала Даше, что зеркало это называется трюмо — было такое у инженера, когда она жила в домработницах.
К вечеру из всех окон стахановского дома вкусно пахло пирогами. Первые звуки баянов робко пробились в сумерках с третьего этажа. Где-то грянула песня. А когда темнота окутала город и в небе, точно шляпки новых гвоздей, засверкали звезды, четырехэтажный дом уже весь гремел музыкой и песнями, топотом и выкриками, частушками и звоном балалаек, беспечным хмельным весельем.
Марфа принесла Костроминым столетник в глиняном горшке, расцеловала Дашу и Василия. Подмигнула Даше:
— Сладкий у тебя мужик.
— Парнишка-то у тебя с кем? — спросила Даша.
— Старики нянчатся.
Марфа давно ушла из барака — подыскала комнатку на окраине города у одиноких стариков. Перед тем, как поселиться, предупредила их: «Я баба одинокая, а горячая. Когда мужичка приведу погостить — не посетуйте». «Без скандалов чтоб», — попросил старик. «У меня не поскандалят», — заверила Марфа.
Мужичков Марфа приводила тихих, старики только по шепоту за стенкой догадывались, что Марфа ночует вдвоем. А когда родила Кузьму, одинокие хозяева взялись нянчиться с ним, как с родным внуком, даже отговорили Марфу отдавать сына в ясли. Если у Марфы спрашивали, кто приходится Кузе отцом, она отшучивалась: «Откуда я знаю? В темноте варганила. В темноте все мужики одинаковы».
Пришла Ольга, отложив ради праздника свой дипломный проект. Была она по-прежнему тоненькая, волосы носила короткие, по-мальчишечьи, а глаза казались усталыми и грустными. Подняла на руки Нюру, прижала к груди:
— А у нас с Наумом нету. Так и проживем бездетными.
— Будут еще, — сказала Даша.
Василий пригласил на новоселье двух машинистов с женами и Степана Годунова. Степан отслужил действительную и вновь поступил на завод, откуда изгнали его перед самым пуском. С Василием они вместе играли в драмкружке.
— Не к добру эти хоромины, — говорила, склонившись к Любе, бабка Аксинья. — Разбалуются люди. Какая ж это жизнь — ни по воду, ни до ветру из жилья выходить не надобно. В баню захотел — и баня тебе тут же, поверни кран да купайся. Лень нападет на баб от такой жизни, попомни мое слово.
— Да что ты, бабушка Аксинья, — улыбалась Люба. — Радоваться надо такой квартире.
— Я и то радуюсь. Ты ванну-то видала ли?
И увела Любу бабка Аксинья, и восторгалась, показывая, как крутятся те самые сверкающие никелем краны, от которых только что прочила вред.
Угрюмов веселил компанию шутками и анекдотами, стараясь больше для своего брата мужчин, для чего и удалялся с ними в кухню якобы с намерением покурить.
Настя на баяне грянула «яблочко». Трехлетний Митя первым выскочил на середину комнаты, начал довольно бойко и в такт музыке топать ножонками.
— А ну-ка, Дарья, спляши с сыном.
Даша не заставила себя просить дважды. Вышла в круг, нарядная в новом маркизетовом платье с оборочкой, чуть располневшая, но молодая и крепкая, с ясной счастливой улыбкой на губах. Сперва только вроде бы в шутку попробовала с Митей плясать, а после разошлась — не удержишь, каблуки с такой бойкостью долбили пол, словно норовила Дарья насквозь пробить новые плахи. Василий с Нюркой на руках стоял, прислонившись к дверной колоде, смотрел на жену и на Митю, старавшегося не отстать в пляске от матери. Вовсе замотался парнишка, лоб у него, как росой, покрылся потом, а не отступался. Настя заметила, что у Мити силенки на исходе, угомонила баян.
— Ух ты, герой! — сказала Люба и, подхватив Митю, подбросила к потолку.
Даша отступила к окну, подняла ладони к разгоряченным щекам. Степан подошел к ней, негромко, со вздохом сказал:
— Эх, Дарья...
— Что — Дарья?
— Знаешь — что...
И хоть ни к чему было Даше, хоть не было для нее человека милей Василия, а радостно пощекотал сердце горячий взгляд Степана и горькое его: «Эх, Дарья...» «То-то ненасытные мы, бабы», — подумала Даша.
Год выпал неспокойный. Все чаще звучали черные, словно несмываемая позорная печать, слова: враг народа.
В Дашином цехе вредители показали свои когти: в ночную смену приключился взрыв. Сколько пугал Мусатов, что может такое случиться при небрежности, все ничего, сходило. А тут и процесс уже стал безопасней, и управлять аппаратами лучше научились, но грянула беда. Даша в ту смену не работала, с чужих слов знала. Ахнуло в цехе, будто громом ударило, крышка с одного аппарата сорвалась, полетела по цеху, как шальная. Анна Садыкова как раз вентиль подкручивала, понять не успела, что за грохот, а крышка ударилась в руку и напрочь оторвала по локоть. Кровь хлынула струей, закричала Анна безумным голосом, рухнула без памяти на пол. В один миг сделалась калекой.
У Анны Садыковой четверо детей. Старшему пять годов. Без руки — что за хозяйка? Хватят горя и она и Ахмет.
Даша с Василием живут в новой квартире хорошо, все у них есть, и деньги, и почет, вещи покупают, какие приглянутся, дети растут здоровыми. Но чужие печали не проходят мимо сердца, общая тревога, как заразная болезнь, у порога стоит.
Однажды, месяца через два после взрыва, при котором пострадала Анна Садыкова, Даша, войдя в цех, ощутила какую-то особенную настороженную тишину.
Постороннему человеку вовсе не показалось бы, что в цехе тихо. Газ, как обычно, шипел в аппаратах, вентилятор тянул свой однообразный напев, где-то в глубине пролета позвякивало временами железо — там ремонтировали разобранный аппарат. Но голосов человеческих не было слышно. А до смены оставалось еще минут пятнадцать, всегда перед сменой аппаратчицы собирались кучками, подшучивали друг над другом, смеялись, сны рассказывали, обсуждали вчерашнее кино.
Сегодня до гудка разбрелись по своим местам. Молчат, будто онемели. Где Настя-заводила? А, вон она... Стоит возле аппарата, глядит в одну точку. Глядит и молчит. Да что ж там так долго разглядывать? И лицом невеселая, словно потеряла что. Не беда ли у нее случилась? Почему тогда одна? Знали бы люди. Все на заводе вместе избывают — и работу, и радость, и беду. Да и как иначе? Сроднились давно.
Стояла Настя неподвижно, глядела в одну точку. Даша медленно направилась к ней. Подошла вплотную, остановилась за спиной.
— Настя!
Настя вздрогнула.
— Не слыхала, когда ты подошла...
Глаза ее глядели мимо Даши, чужие были глаза, далекие. Видела Даша, что не ко времени подошла, не хотелось Насте с ней разговаривать.
— Ты почто такая хмурая?
Настя испуганно огляделась.
— Да чего ты, как шальная, озираешься?
— Тише, — прошипела Настя. — Тише ты... Мусатова арестовали, — шепнула она Даше в самое ухо так, что щекотно сделалось от ее дыхания.
— Как... арестовали? За что?
— Враг народа он, — едва слышно объяснила Настя.
— Не может быть...
— Ночью увезли, — все тем же свистящим опасливым шепотом добавила Настя.
И быстро пошла прочь. Даша глядела ей вслед. Торопилась Настя уйти, как от погони. Разом соскочил с нее гордый задор. Страхом повело душу.
Да что же это такое? — потерянно думала Даша. — Мусатов — враг народа... Не может быть того. Переживал он за производство. Людей учил. Успехам нашим радовался, как большому празднику. Завод ему роднее дома был. Кто-то сказал: враг... И забрали. Человека просто забрать. Он смирный — Мусатов. Ко всем по-хорошему относился. А теперь за него заступиться некому. А может, не знаю я чего-то? Может, правда, враги. Они хитрые — враги. Взрыв был. Руку Анне оторвало. Может, нарочно устроили? Мусатов и еще кто-то с ним...
Толклись на месте Дашины мысли, и не было им пути вперед, не могла, не умела Даша отыскать этот путь.
С завода вышла она растерянная и подавленная. Она представила себе, как с тихим зловещим гуденьем подъехал в ночи к коттеджу «черный ворон», как постучали в дверь... В доме, наверное, уже спали. В такое уж время «они» приезжают — когда люди спят. Маруська небось первая вскочила.
И вдруг Даша остановилась посреди дороги, будто наткнулась на невидимую веревку. Маруська! Она ведь беременная, последние дни ходит, а тут такая беда... Вот тебе и жена инженера! Была жена инженера — уважение и почет, а уж женой врага народа не дай бог никому оказаться. Шарахаются люди прочь, ровно от зачумленной. Друзья все — в сторону, а бывает — и родня отрекается.
Все обиды, все Дашины раздоры с Маруськой отошли прочь, позабылись. На миг увидела Даша Маруську молодой девкой, там еще, в Леоновке, на посиделках. Поет Маруська частушки, широкие белые зубы сверкают в озорной беззаботной улыбке, горят весельем цыганские глаза... И тут же заслонила ту, деревенскую Маруську, располневшая инженерша с большим животом, с темными пятнами на лице, с надменно вскинутой головой.
