Борис Бедный - Девчата: Повесть и рассказы
И может быть, прежде мы несколько поспешили, безоговорочно зачислив Анфису в хищницы…
Анфиса громко поставила последнюю точку и вынула листы из машинки.
— Большущее вам спасибо! — с чувством поблагодарил Дементьев. — И чисто как! Я бы никогда не сумел… Вот только здесь мы с вами недосмотрели: «вследствие» на конце «е» надо… — И поспешно добавил, боясь, что обидел Анфису: — Конечно же, это опечатка. В такой обстановке…
Он кивнул на доску коммутатора.
— Нет, Вадим Петрович, это не опечатка, — очень серьезно сказала Анфиса, будто говорили они о чем-то неизмеримо более важном, чем ошибка ее в правописании. — Просто… — Она запнулась и докончила скороговоркой: — Не теми вещами я в школе занималась, отличная учеба меня не прельщала!
Дементьев недоверчиво посмотрел на Анфису, но и тут быстро нашел выход:
— А знаете, для телефонистки и… артистки это не такой уж большой грех! Ведь правда? Вот если б вы учительницей были — тогда совсем другое дело… — И закончил убежденно: — В общем, не горюйте, вы и так чудесная девушка!
— Так я вам и поверила! — привычно-игриво сказала Анфиса. — Шуточки, Вадим Петрович! — Она взглянула в открытое, чуждое всякой хитрости, как бы распахнутое настежь лицо Дементьева и неожиданно для себя призналась: — И не такая уж я хорошая.
Анфиса тут же прикусила губу, не понимая, чего ради она сама себя разоблачает. Зазвенел телефон.
— А на лыжах вы ходите? — быстро спросил Дементьев, ловя руку Анфисы, протянутую к трубке. — Подождут… Пойдемте в воскресенье на лыжах? Покажете мне здешние места, должны же вы помогать молодому специалисту знакомиться с его участком?
— Сходим, — согласилась Анфиса, порываясь взять трубку. — Только имейте в виду, у нас это не принято. Можете на сплетню напороться.
— А пусть их! — беспечно сказал Дементьев. — Вы сами-то не боитесь?
Анфиса покачала головой.
— Вот и отлично!
Он унес пишущую машинку. Анфиса с застывшей на лице улыбкой засуетилась у доски коммутатора, сказала в трубку с неведомой ей раньше виноватинкой в голосе:
— Сейчас, Маруся, сейчас! Да не сердись ты, здесь такое дело…
Илья надумал учиться
— Седьмой класс тут занимается?
Илья стоял в дверях и с любопытством разглядывал тесный школьный класс. На доске еще сохранились каракули малышей из дневной смены. Великовозрастные ученики вечерней школы с важным видом восседали за низенькими партами. Илья хорошо знал всех этих парней и девчат, встречался с ними каждый день на работе, но сейчас в них было что-то новое, пока еще не до конца ясное ему. Даже хулиганистый Филя, оставаясь дебоширом и пройдохой, заметно переменился и выглядел теперь этаким сорванцом-второгодником, фигуряющим своей бесшабашностью перед тихими зубрилами-отличницами.
И Тосю, затерянно сидящую на задней парте в углу, Илья заметил сразу же, но в ее сторону не смотрел. Он боялся, что Тося, чего доброго, вобьет себе в голову, будто он пришел в школу ради нее, и станет слишком много о себе воображать.
— Здесь седьмой непромокаемый! — отозвался Филя. — А ты что, тоже на старости лет надумал учиться?
— Да вот решил подковаться теоретически…
— Садись, — разрешил Филя, — мест свободных много.
Не глядя на Илью, Тося подвинулась на своей парте, освобождая местечко рядом с собой. Илья подсел к Тосе, с трудом втиснувшись в малюсенькую парту. И сразу мысли его как-то сами собой настроились на ученический лад; он даже заподозрил, что тоже, наверно, смахивает сейчас на прилежного школяра.
— А у нас новичок! — порадовал Филя учительницу математики.
— Что же это он в середине года?
— Так я ведь… — начал было объяснять Илья.
— Встань! — горячо шепнула Тося. — Вот человек!
Илья непонимающе покосился на нее и заметил, как Тосины глаза округлились от страха.
— Встань!.. Встань!.. — дружно подсказывали со всех сторон новичку, давно уже перезабывшему все школьные порядки.
Илья неохотно поднялся.
— Седьмой класс я еще до армии кончил. Припомню, а с осени в восьмой пойду.
— Что ж, логично, — сказала учительница. — Садитесь. А к доске мы попросим…
Она оглядела разом поскучневшие лица здоровенных своих учеников и задержалась взором на Тосе. Отгородившись портфеликом от Ильи, Тося отчаянно засигналила растопыренными пальцами, прося не вызывать сегодня к доске. Смотрела Тося так умоляюще, что учительница пожалела ее.
— Что ж, Кислицына у нас недавно была, потревожим-ка товарища… Спиридонова.
Филя крякнул и пошел к доске с видом человека, обреченного на верную гибель. Девчата на первой парте зашушукались, с проказливым любопытством поглядывая на Илью. Тося отодвинулась от своего соседа, жалея уже, что пустила его к себе за парту, и стала возиться с портфелем, который сегодня никак не хотел открываться. Илья с интересом наблюдал, как Тося безуспешно воюет с портфелем.
— Ну, чего пришел? — грозным шепотом спросила она. — Ведь каждый день в лесу видимся. Мало тебе?
— Ты и учиться мне запретишь?
— Не притворяйся, терпеть не могу обманщиков! — прошипела Тося, презирая Илью за все его хитрости, шитые белыми нитками.
Она неподкупно отодвинулась на самый краешек парты и с новой силой стала теребить забастовавший портфелик. Сжалившись над Тосей, Илья легонько нажал на замок — и портфель, будто только этого и ждал, сразу же послушно раскрылся.
— Просили его!
Тося вынула из портфеля клеенчатую общую тетрадь и застрочила с места в карьер, повернувшись боком к Илье.
— А быстро ты пишешь! — удивился Илья. — Прямо стенографистка!
Платя добром за добро, Тося выдрала из середки тетради двойной лист и положила на парту перед Ильей. Тяжело вздохнув, Илья пошарил в одном кармане, в другом — и вытащил на свет божий тупой огрызок карандаша. Тося тут же отобрала у него жалкий огрызок, позорящий высокое звание ученика вечерней школы, и забросила под парту, а взамен вручила Илье большой, остро отточенный карандаш. Илья вздохнул мрачней прежнего, пододвинул к себе лист и покорно начертал: «Урок№ 1».
Надя с Ксан Ксанычем обзаводятся мебелью
Склонившись над полотнищем стенгазеты, Вера рисовала карикатуру на мастера Чуркина, спящего в медвежьей берлоге. Надя только что принесла с улицы мерзлое белье; негнущаяся рубашка Ксан Ксаныча пугалом растопырила рукава. Катя штопала чулок, напялив его на перегоревшую электрическую лампочку. Заложив руки за голову, Анфиса лежала одетая на койке поверх одеяла и смотрела в потолок.
В комнату вбежала румяная с мороза Тося, погрела руки над плитой.
— Кусается морозяка! — Она вынула из кармана письмо, помахала в воздухе. — Мам-Вера, заказное!
Вера протянула руку за письмом.
— Дудки! Сначала спляши!
— Не умеет она, — строго сказала Надя.
— А чего тут уметь? — Тося топнула ногой, вдохновляя себя на сочинительство, и, приплясывая, зачастила:
Письмецо я получила,Пятки все свои отбила.Вот так барыня!Ай да ба-а-а…
Надя выхватила у Тоси письмо и подала Вере. Глянув на конверт, Вера шагнула к плите и бросила письмо в огонь.
— …рыня-а… — растерянно докончила Тося, во все глаза смотря на Веру: она все еще не могла привыкнуть к тому, что Вера сжигает письма, не читая их.
— От мужа? — тихо спросила Катя с видом человека, который знает, что причинит своим вопросом боль, но никак не может преодолеть жгучего любопытства.
Вера коротко кивнула в ответ и склонилась над стенгазетой.
— Какие часики в магазине выкинули! — восторженно сказала Тося, чтобы отвлечь внимание девчат от Веры. — Маленькие-маленькие, а стекло такое выпуклое, увеличительное…
— Видела я эти часики, — мрачно отозвалась Катя. — Цена у них тоже увеличительная.
Тося плеснула в кружку кипятку, заглянула через Верино плечо и одобрила карикатуру на Чуркина:
— Так его, соню, не жалей красок!.. Ох и здорово ты, мам-Вера, медведей рисуешь!
— Сюда бы еще стишок… Тось, подкинь, а? — попросила Вера. — Ты же сочиняешь, я знаю.
— На заказ я не могу… — виновато ответила Тося, по малой своей образованности не подозревая, что повторяет слова, которые до нее говорились многими.
Надя сунула в печку полено и разворошила пепел, оставшийся от Вериного письма.
— Слишком строгая ты, Веруха, — осудила она подругу. — Все-таки муж он тебе…
— Муж объелся груш! — вставила Тося, допивая чай. — А я так понимаю: разошлись — так насовсем, нечего людей смешить!
— Ты бы помолчала, когда старшие говорят, — посоветовала Надя. — Как-нибудь без тебя разберемся.
— Молчу, молчу… И до чего же все любят командовать, халвой не корми!
