Николай Островский - Том 2. Рожденные бурей
Он подошел к кровати и, раскрывая одеяло, сказал, сдерживая себя:
— Сегодня я хочу быть с тобой…
Людвига пыталась натянуть одеяло на обнаженное плечо, но его рука сбросила одеяло на пол.
— Что это такое, Эдди? Я не хочу, чтобы ты оставался здесь! — оскорбленно воскликнула Людвига.
— А я хочу!
Он присел на кровать и положил руку на ее грудь.
— Уйди, Эдди! Я не могу тебя видеть… Уйди! — защищалась она.
— Послушай, Людвись, мне все это уже надоело. Неужели ты думаешь, что я и впредь буду спать на диванах в ожидании, когда ты сменишь гнев на милость? Это состязание не в моем духе… Давай лучше помиримся! — Он наклонился к ней.
Она отстраняла его:
— Оставь меня!..
Но близость ее полуобнаженного тела уже опьянила его. Он легко отвел ее руки и силой овладел ею… Повернувшись к ней спиной, он сразу же заснул.
Униженная, она плакала. Самое горькое было в том, что она чувствовала себя безвольной, способной ответить на это грубое насилие лишь слезами.
Эдвард был ей отвратителен. И он может спать, оскорбив ее женскую гордость! И его душу не тревожит то, что по его приказу этой ночью расстреляют людей! Она с отвращением отодвинулась на край кровати и осторожно, боясь, что он проснется, поднялась и утла в свою комнату. И там, забившись в угол дивана, беззвучно плакала.
Адам, только что пришедший с караула, пил холодный чай. Жена и Хеля уже спали. Во флигеле опять было полно чужих — здесь спали двадцать три человека из конвоя графа Потоцкого.
Он мрачно жевал ломоть хлеба и смотрел невидящим взглядом перед собой.
В окно постучались. Адам нехотя поднялся, пошел открыть двери.
На пороге стояла Франциска. Она только что вернулась из города.
Он молча пропустил ее в комнату, закрыл дверь и глухо спросил:
— Ну что?
Франциска порывисто сняла с плеч мокрый платок.
— Ничего! — ответила она упавшим голосом. — Я его не видела — не пустили…
Адам понуро стоял перед ней, зажав в руке недоеденный кусок хлеба.
— Здесь за тобой приходили…
— Зачем? — с ненавистью спросила Франциска.
Адам шевельнул желваками и, отводя глаза в сторону, ответил:
— Отец звал готовить Потоцкому постель…
Франциска глубоко вздохнула, словно ей трудно было дышать.
— Постель стлать? — Ей сдавило горло. Она с презрением глянула на Адама. — И что ты сказал?
— Что придешь, когда вернешься.
Большие серые глаза Франциски стали зелеными. Что-то дикое, необузданное вспыхнуло в них.
— Сволочи вы все! — шептала она ненавидя. — Слышишь? Сволочи! И ты, и твой отец… Будь он проклят, старая собака!..
Адам отшатнулся от нее.
— Почему ты Хелю не послал?
— Она не сумеет… — растерянно бормотал он.
— Сумеет! Этот кнур[18] Владислав научил уже… Вы ж нас всех продали здесь… Твое счастье, что Барбара лицом не вышла, а то и с ней спали бы все, кому захотелось…
— Что ты говоришь?
— Ты у Хели спроси — она расскажет… И какая несчастная доля меня сюда пригнала!
Адам свирепо уставился на нее.
— Чего смотришь? Брата, может, вешают сейчас, а ты, как собака, охраняешь их, чтобы кто случайно не сунул ножа в графские кишки… Холуй проклятый! — она оттолкнула его и выбежала в сени.
Адам, отравленный словами Франциски, грубо будил дочь.
Глава десятая
Трое на водокачке, волнуясь и вздрагивая, слушали, как учащалась стрельба. Вот уже заклокотало у вокзала. В этой нарастающей буре звуков чувствовалось ожесточение борьбы. Андрий замер, прижав руки к груди.
— Что ж они оставили нас здесь? Где ж это видано, чтобы я стоял и дожидался, чья возьмет? По-ихнему, я ни на что не способный? — сказал он с горечью.
Стоящая рядом Ядвига притянула его к себе и по-матерински успокаивала:
— Что ж делать? Нам приказали оставаться здесь.
Олеся молчала. На дворе послышались голоса и, как показалось Андрию, храп лошади. Олеся схватила Птаху за плечо.
— Андрий, что это?
Птаха похолодел. «А что, если ляхи? Тогда все пропали», — чувствуя, как сжалось его сердце, думал он.
В дверь застучали. Андрий, натыкаясь на табуретки, устремился к двери.
Здесь на полу лежал топор.
— Григорий Михайлович! Это я, Щабель. Открывай!
— А, Щабель! — радостно воскликнула Олеся и тоже бросилась к двери.
— Кто это? — остановил ее Андрий.
— Это наши… Я сейчас открою. — И она уже снимала крюки.
— Ну вот и я, — сказал кто-то высокий, невидимый.
— А наши уже ушли, — укорила Олеся.
— Слышим! Запоздали мы — с холминскими все торговались. Они к Могельницкому ходоков слать хотели. Дескать, не тронь нас — и мы тебя трогать не будем. Пока мы их уломали, время прошло… Свети, Олеся, что ли. — И Щабель зажег спичку. На миг он увидел Андрия.
— Это кто? — недоверчиво спросил он.
— Это Андрий, — почему-то смутилась Олеся. — Его отец оставил здесь.
Вслед за Щабелем в комнату вошел низкорослый широкоплечий крестьянин.
— Здрасьте, хозяева!
Щабель пожал руку Ядвиге.
— Это Евтихий Сачек из Сосновки, — сказал он, кивнув на крестьянина.
Олеся поставила зажженную лампу на стол и поспешила к окну, чтобы его завесить.
— С нами человек пятьдесят сосновских и около тридцати холмянских. Им сейчас винтовки дать надо, — сказал Щабель.
Ядвига отвела его в сторону.
— Товарищ Раевский сказал, что для вас патроны сбросят на ходу близ речки. Он поручил передать вам, чтобы вы повели свой отряд на усадьбу Могельницких. Этим часть легионеров будет задержана, пока наши не захватят города. А вы попытайтесь занять прежде всего фольварк. Там стоят немецкие лошади…
Щабель быстро повернулся к Сачку.
— Сейчас возьмем винтовки и двинем на фольварк. Скажи своим хлопцам, что там коней хороших добудем…
— Это дело! — обрадовался Сачек. — Что-то у меня кони хромать стали, и парочка мне как раз…
— Ну, ладно, ладно! Пошли. Слышишь, как в городе шкварчит? Рассусоливать тут некогда…
Они вышли во двор, где их ожидали крестьяне. Птаха решительно сказал Ядвиге:
— Я с ними пойду!
— Как пойдете? А ваши руки?.. — растерялась Яд-вига.
— А мы одни останемся? Хорош защитник! Тогда я тоже пойду. Я одна здесь ни за что не буду! — вспыхнула Олеся.
— Тогда и мне надо уходить, — тихо сказала Ядвига.
— Вот и пойдем все вместе. Оставаться я не хочу, мне страшно здесь, — заупрямилась Олеся.
— Куда ж ты пойдешь? Там же война, — сказал Андрий, устыдившись.
— Ну и что ж! Возьмем с Ядвигой Богдановной ту сумку с бинтами и будем помогать, если кого покалечит.
Аидрий не знал, что ответить.
— А что Григорий Михайлович мне скажет?
— Почему тебе? Я сама ему отвечу! Идемте, Ядвига Богдановна.
Раевская уже одевала пальто.
— Олеся, развяжи мне правую руку, — попросил Андрий.
— Как развяжи? Она же обваренная вся…
— Ты мне два пальца, вот этих, размотай, чтобы я мог затвор дергать.
— Не буду я разматывать — тут одно живое мясо…
Андрий шагнул к Ядвиге.
— Прошу вас, развяжите! А то я зубами порву.
Ядвига несколько мгновений смотрела на него и молча принялась развязывать бинты.
— Я немножко оставлю, вот здесь…
Вошел Щабель.
— Все в порядке — патроны, винтовки есть! Сейчас двинемся… Дождь перестает…
— И мы с вами, — сказала Ядвига.
Птаха выбежал во двор и вернулся с винтовкой. Карманы пиджака были набиты патронами.
— А мне ты принес? — спросила Олеся.
Они впервые за все это время встретились глазами.
— Тебе? — переспросил он удивленно и улыбнулся. Он передал ей свою винтовку и стал торопливо совать в карманы ее жакета обоймы с патронами.
— Сейчас я научу тебя, как заряжать. Вот берешь за эту штучку — раз! Затем к себе… Ишь, патрон выскочил. Раз — загнал в дуло… Опять сюда! Теперь тянешь за курок — и одним гадом меньше на свете… Приклад крепко прижимай к плечу. Бери, я сейчас себе достану.
Уже уходя, Андрий спохватился:
— А Василек?.. Куда парнишку девать? — Он побежал в кухню. — Васька, вставай живее! Да проснись ты, соня! Мы уходим. Слышишь? Уходим! Ты закрой дверь и спи себе. Мы скоро вернемся…
Сонный Василек ничего не понимал. Андрий уже подталкивал его к двери.
— Закрывай на крюк и ложись спать…
Василек моргал спросонья и что-то бормотал про себя, но в конце концов понял, что надо закрыть дверь и спать. Он так и сделал.
Щабель взял фольварк без единого выстрела. Их налет был как снег на голову. В усадьбе Эдвард поставил под ружье всех, кто только мог носить оружие, и двинулся в город. В палаце остался только граф Потоцкий с конвоем. Услыхав начавшуюся вокруг усадьбы стрельбу, Эдвард повернул свой отряд назад.
