Александр Бахвалов - Нежность к ревущему зверю
«Скромность» Фалалеева заметно сказалась в последние годы, когда он летал не иначе как «по всем правилам». А когда боязнь летать маскируется инженерной эрудицией, летчик превращается в проклятие для ведущих инженеров. Данилов выслушивал нескончаемые жалобы на то, что вчера Лев Борисович прекратил полет из-за попытки инженера поднастроить автопилот, сегодня у него «нелетное настроение», завтра он читает лекцию об основах летных испытаний… Так оно и было. Фалалеев был слабым летчиком и робким человеком. Лютров запомнил один из полетов с ним, когда из-за перекомпенсации руля машина стала неуправляема и, теряя высоту, упрямо шла к земле. Минуту Фалалеев неуклюже тыкал ногой в каменно-неподвижную педаль, но слишком велики были «нервные потери», ноги перестали слушаться, он в отчаянии раскинул руки и повернулся к Лютрову. На лице Фалалеева, сером и неподвижном, запечатлелась оторопь приговоренного к казни: исхода-де нет, небо разверзлось, и мир опрокинулся с ног на голову.
Лютрову стало не по себе от презрения. Упершись в подлокотники кресла, он изо всей силы надавил пяткой на выступающую педаль. После нескольких рывков руль встал на место.
— Ну и сила у вас, Алексей Сергеевич! — с завидной расторопностью восстановил Фалалеев дар речи. Он поспешно вытер потное лицо и заискивающе улыбнулся.
«Ему бы в конферансье податься, из любого положения вывернется», — зло подумал Лютров.
«Сам себе адвокат и судья», — говорил о Фалалееве и Данилов. И был прав. Все книжки Льва Борисовича были написаны в том же стиле. О чем бы ни говорилось в них, автор стоял на переднем плане, расставляя ударения в выгодном для себя порядке, режиссировал задним числом свою летную биографию, оборачиваясь для читателей фигурой «мыслящего героя». Не могли же читатели знать, что для летчиков Фалалеев был притчей во языцех, как шутовским колпаком увенчанный розыгрышем Кости Карауша. Слушая Фалалеева, просвещавшего собравшихся в комнате отдыха приезжих летчиков, Карауш неожиданно перебил его, как если бы имел что добавить к рассуждениям «метра».
— Лев Борисович, вы уже слышали за Бриджмена?
— Ты имеешь в виду американского испытателя? — деланно скучно спросил Фалалеев.
— Ну!
— Так что с ним?
— Сошел с ума.
— Да? — попытался удивиться Лев Борисович.
— Кроме шуток. Мания величия.
— Вот как? — Фалалеев заинтересовался.
К их разговору прислушались, всем показалось, что Косте действительно известно что-то о симпатичном парне-американце.
— Такие дела. Бегает по сумасшедшему дому и кричит: «Я — Фалалей! Я — Фалалей!»
С тех пор где бы ни вспоминали «популярного аса», рядом стоял «сумасшедший» Бриджмен.
Застегнув ремни так, чтобы они не стесняли движений, Лютров услышал команду Боровского:
— Бортрадист, разрешение на запуск.
— Запуск разрешен!
Боровской включил правый средний двигатель, затем остальные. Минут пять он гонял все четыре установки, поднимая облака пыли за кромкой бетона, прежде чем запросил разрешение на выруливание.
— Разрешаю, выруливайте, — отозвались с КДП.
Снятый с тормоза, «С-44» двинулся сначала прямо на стоянку автомобилей и толпу людей рядом, потом развернулся влево, вправо и покатил по рулежной дорожке к старту. На взгляд Лютрова, Боровский мог бы увеличить радиус разворота, при этом колеса передней ноги не испытывали бы нежелательные боковые нагрузки. Но обязанность второго летчика оставалась неизменной — не мешать первому.
Длинные крылья самолета простирались за кромку бетона, казались провисшими и, подобно остановленным лопастям вертолета, упруго покачивались.
Последними перед стартовой площадкой стояли игрушечно-маленькие, в сравнении с проплывающим кораблем, опрятно зачехленные истребители.
Боровский с ходу развернул и выставил «С-44» точно по осевой линии большой полосы.
— Экипажу доложить о готовности к взлету!
Выслушав доклады, Боровский чуть откинулся, поправил обмотанные бинтом ларингофоны, нажал кнопку радиопереговорного устройства.
— Прошу разрешения на взлет!
— Вас понял, взлет разрешен.
— Двигатели на взлетный режим, — Боровский повернулся к Лютрову.
— Вас понял, на взлетный режим…
Выждав, пока все четыре установки выйдут на максимальные обороты, Лютров доложил:
— Двигатели на взлетном режиме.
— Вас понял… Фиксируйте время взлета.
Корабль резво подался вперед. Лютров щелкнул кнопкой хронометра. Было пять часов восемнадцать минут местного времени.
Недавнюю тишину летного поля захлестнул рев 60 000 лошадиных сил. Но тишина вскоре вернется на аэродром, и лишь для тех, кто был на борту, водопадный гул останется рядом на целых двое суток.
…Первые минуты после взлета, в наборе высоты, Боровский молча выслушивал лаконичные доклады о работе всех систем, о прохождении контрольных пунктов. Все шло по отработанной схеме, как обычно.
Сообщив земле о выходе из зоны аэродрома, Боровский взял курс на север и, повинуясь командам с земли, долго, в несколько этапов, набирал высоту. На участке было оживленно, земля вынуждена была держать корабль на переходных эшелонах. Наконец он установил режим полета и по давней привычке спросил:
— Как самочувствие экипажа?
— Нормально, — первым отозвался Саетгиреев.
— В порядке, — сказал Тасманов.
Лютров молча кивнул.
Костя Карауш молчал. Боровский немного выждал и повторил вопрос:
— Бортрадист, как самочувствие?
— Местами… Никак не вспомню, умываются верующие или нет, если, скажем, кого из них папа римский по головке погладит?
— И чем это ты Старику понравился? — спросил Тасманов.
— При чем тут «понравился»? Что я, девочка?.. Старик обрадовался — вот, подумал, хоть одна светлая личность в экипаже…
В полетах, которые длятся десятки часов, выдыхаются самые завзятые любители поговорить, да и слушатели тоже. Мало-помалу каждый уходит в свое дело, проверяет и перепроверяет подконтрольные системы; все реже перебрасываются словами, и время будто перестает двигаться. Двигается только земля.
Под крыльями не торопясь меняются цвета земного покрова. Плотную зелень лесов оттесняют кварцевые блестки бесчисленных озер, за ними следуют серо-коричневые разводы тундры, та уступает место океану, и последней неизменно является бескрайняя равнина льдов.
Если до того мир с высоты полета был обманчиво мал и игрушечно уютен, как и всякая реальность в оптическом отдалении, то теперь он и вовсе исчезает. На смену приходит чуждая жизни одноцветно-белая материя, инертная в своей жесткости снежная стихия…
Развернувшись над Северным полюсом, «С-44» взял курс па остров Врангеля, а затем в заданный квадрат.
Подходило время первой заправки топливом. За час до оговоренного времени Карауш связался с землей и получил подтверждение о вылете самолета-заправщика.
К району заправки шли сквозь облачность, самолет дважды пересекал зоны обледенения, дважды Тасманов по команде Боровского включал антиобледенители, освобождая от наледи плоскости крыльев и заборники двигателей.
— Леша, помнишь, как искали обледенение? — сказал Карауш.
Было такое. Еще до напоминания Кости Лютров успел подумать, что по «закону стервозности» его величество случай является всегда не вовремя. Когда на том же «С-44» испытывались новые двигатели, это чертово обледенение исчезло по всему Союзу. Сколько раз по команде синоптиков, над чьими душами висел ведущий инженер, вылетали они в указанные районы, сколько раз утюжили небо в облаках, а все напрасно… Не раньше чем в десятый раз они наконец попали в зону обледенения, да такого мощного, что из-за попадания льда в заборники и деформации лопаток компрессоров двигатели один за другим стали терять тягу, два из них пришлось остановить. «По науке, того… пора сигать», — говорил тогда Костя Карауш. Но Лютров решил дотянуть до запасного аэродрома. Это был отличный по результатам полет, двигателисты получили исчерпывающие данные, чтобы довести антиобледенители до кондиции.
— Командир, — доложил Карауш, — самолет-заправщик радирует: в зоне заправки будет вовремя. Просят уточнить: есть ли отклонения от графика?
— Передайте: зона заправки без изменений.
Прошло еще полчаса, и напряженный гул двигателей чуть расслабился. Боровский начал снижение до высоты заправки. Лютров почувствовал то привычное облегчение в теле, что невольно рождает впечатление, будто машина решила передохнуть.
Самолет-заправщик приближался. Справа по борту можно было видеть его силуэт — вытянутую расплывчатую каплю. Потом он переместился вперед, радируя о готовности к работе.
— Вас понял, иду на сближение.
Некоторое время Боровский держал «С-44» в правом пеленге на одной высоте с заправщиком, но по мере уменьшения расстояния снизился, оставляя его вверху и чуть слева от себя.
