Руслан Тотров - Любимые дети
«Эй! Не так сразу! — и через некоторое время: — Осторожно! Мне еще нужно выйти замуж! — и немного погодя: — О-о, а-а, и так выйду»…
Хорошо, если бы родился мальчик, думаю я, расчувствовавшись, когда мы возвращаемся к дороге, к автобусной остановке, хороший мог бы получиться мальчик. Иду и слышу, будто со стороны, голос Майи:
«Не придавай этому слишком большого значения».
Очнувшись, отвечаю ей, чтобы не остаться в долгу:
«По-моему, ты была несколько преувеличенного мнения о своей девственности».
«Да? — улыбается она рассеянно. — Может быть».
«Жизнь — это комплекс ощущений», — говорит она, но не в горах уже и не в дороге, а у меня дома. Расхаживает, босая, в рубашке моей, наброшенной на плечи, а я возлежу на раскладушке, смотрю на нее и улыбаюсь:
«Мы выглядим, как отрицательные персонажи в нравоучительном фильме».
Она подходит к стене, упирается в нее руками и говорит деловито:
«Если бы в этом месте была дверь, а за нею еще одна комната — здесь можно было бы жить».
«Мне и эта досталась случайно, а о большей и мечтать нечего. Впрочем, — улыбаюсь еще, — если ты выйдешь за меня замуж, директор может дать за тобой, как приданое, и трехкомнатную квартиру».
«Не смейся, — отвечает она, — директор — друг моего отца».
ДОЛЖНОСТНЫЕ ЛИЦА С НЕДОЛЖНОСТНЫМИ НЕ ДРУЖАТ.
«Ну, так пойдешь за меня замуж?» — домогаюсь, но шутя, потому что это не первый наш разговор.
«Нет, — она поворачивается, смотрит на меня и с сомнением качает головой, — какой-то ты ненадежный».
ЕЩЕ ОДНА ХАРАКТЕРИСТИКА.
«А он, — спрашиваю, — надежный?»
У нее есть жених — она сообщила об этом сразу же, в автобусе, когда мы возвращались из Далагкау, — он учится в аспирантуре, в Ленинграде, летом защитит диссертацию, приедет, и они поженятся. А пока при деятельном моем участии она наставляет ему рога и в то же время ждет его как верная невеста.
«Кто он по специальности?» — спрашиваю.
«Разве это важно? — удивляется она. — Такелажник-экспериментатор, — смеется, но тут же добавляет серьезно: — Место на кафедре ему обеспечено, а в будущем обеспечена докторантура. — И еще добавляет: — Он из х о р о ш е й семьи».
«Но ты же не любишь его!» — возмущаюсь.
«Ну и что? — пожимает она плечами. — Он никогда об этом не узнает».
«Ты не женщина, ты иллюзия!»
«Боишься меня?!»
«Боюсь», — отвечаю искрение.
«То-то же! — смеется она и говорит, но уже серьезно: — За его спиной мне будет спокойно. Я ведь о будущем думаю».
ИЛЛЮЗИЯ ЗА КВАДРАТНОЙ СПИНОЙ РЕАЛЬНОСТИ.
Майя всегда является без предупреждения, и поначалу это выбивало меня из колен, я бежал с работы домой, как наскипидаренный, все выходные просиживал дома, прислушивался к шагам в подъезде, к каждому шороху — не идет ли?! — стоял у окна, смотрел на улицу и в каждой девушке мне мерещилась она, и сердце замирало от радости, но напрасно, и жизнь моя превратилась в сплошное ожидание, мучительное и в основном бесплодное, и устав наконец, не выдержав, я сказал ей об этом, пожаловался, но она лишь улыбнулась в ответ:
«Тебе хорошо со мной?»
«Да», — кивнул я, подумав.
«Так чего же тебе еще нужно?»
«Определенности!» — возопил я в отчаянии.
«Не капризничай, — она ласково похлопала меня по плечу, — не для того я тебя выбрала».
«Это еще неизвестно, кто кого выбрал», — заворчал я.
«Не спорь, ты ведь прекрасно знаешь, как было дело».
Собираясь ко мне, она надевает бабушкины очки в железной оправе — бутафория, стекла в них простые, — длинное, черное балахонообразное пальто с капюшоном, идет, чуть сутулясь, быстрой деловой походкой, а под мышкой у нее папка, но не пижонская, а обычная, картонная с тесемками, и смотрится она так, что даже прилипчивые орджоникидзевские кавалеры не решаются к ней приставать. В папке старые техзадания, техусловия, синьки — это на случай встречи со знакомыми.
«Куда идешь, Майя?» — спросят они.
«К сотруднику одному, — ответит она, поморщившись, — замоталась на работе и забыла документы дать ему на подпись».
«А-а, — скажут знакомые и пожалеют ее, — бедная».
Иногда в папке лежат учебные программы — философия, политэкономия, организация производства — Майя учится заочно на экономическом факультете университета, и я по мере сил способствую ее образованию, пишу за нее контрольные работы.
«Почему ты не учишься на дневном?» — спрашиваю.
«Вылетела со второго курса, — сообщает она беспечно, — и папенька прописал мне трудовое воспитание».
Если бы папенька знал, чем это обернулось, то-то бы он удивился.
«Майя, — спрашиваю, — а что будет потом, когда ты выйдешь замуж?»
«А ты, оказывается, тоже думаешь о будущем? — улыбается она. — Нам придется расстаться. Мужу я изменять не буду».
ТАКАЯ ДЕВУШКА.
Раздеваясь, она разбрасывает вещи по всей комнате, а мои висят аккуратненько, ни складочки, ни морщинки — деревенщина! — и, завидуя ее свободе и не только в смысле одежды, я понимаю, что таким мне никогда не быть — не то происхождение, не тот характер, — и, понимая это, я продолжаю ждать ее по вечерам, и по утрам в выходные, и днем, и снова вечером, и поражаюсь той легкости, с какой она ведет игру на работе, наш невинный производственный флирт, и словно заведенный механически подыгрываю ей.
«Только так, родной, и никто ничего не заподозрит!»
«Не слишком ли ты умна для женщины?» — спрашиваю в отместку.
«Я думаю, — смеется она, — что это не такой уж большой недостаток».
И вот мы сидим в приемной, у закрытой директорской двери, Майя постукивает на машинке, и Эрнст морщится, слушая нас, ерзает и на часы поглядывает — сколько сидим уже? минуту? десять? двадцать? — но раздается наконец звонок — это директор там у себя кнопку нажал, и Майя отрывается от машинки, встает, уходит в кабинет, и мы остаемся вдвоем, сидим, поглядываем друг на друга, и я улыбаюсь виновато, словно меня с поличным застукали, а Эрнст сопит, как зубробизон, овцебык разгневанный, и это длится довольно долго, и наконец пузатая, дерматином обитая дверь отворяется, и Майя приглашает нас:
— Пожалуйста.
Входим, а в кабинете директор и Васюрин сидят, и лица у обоих такие, словно они только что поговорили крупно, и нам бы помолчать, подождать, пока они придут в себя, но Эрнст, едва переступив порог, вдруг заявляет тоном государственного обвинителя:
— Мы просидели в приемной полчаса!
— Ничего, сынок, — отвечает директор, — вы еще молодые, наверстаете свое.
— Я не о возрасте и даже не о рабочем времени, — гнет свое Эрнст: — Я о человеческом достоинстве!
— Ну прости, — говорит директор и, повернувшись к Васюрину, усмехается. — Видал, какие у меня изобретатели?!
Этой фразой он в двоих метит: и Эрнста осаживает — попроще, мол, надо быть, — и Васюрину дает понять — ребятки у меня что надо, голыми руками их не возьмешь, — и Эрнст умолкает и садится, махнув рукой, а Васюрин головой покачивает:
— Легко вы этим словом бросаетесь — изобретатель.
— Ну, — говорит директор, удовлетворенный вполне, — какие будут суждения?
— О чем вы? — спрашиваю.
— Ну, и хитер же ты, — щурится он, головой качает, — все бы тебе заранее знать.
— Давайте-ка оставим эту восточную цветистость и перейдем к делу! — раздраженно произносит Васюрин.
— Прошу, — предлагает директор. — Кто хочет высказаться первым?
— Мы тут посоветовались и наметили план действий, — начинает Васюрин, обращаясь к Эрнсту и ко мне отчасти. — Проблема получения производного AB разрабатывается в нашем институте по двум направлениям. Первое — это обычная реакция взаимодействий между реагентами A и B, а второе учитывает их взрывообразующие свойства. По утвержденному плану исследования были начаты с простейшего варианта, и вы уже получили техзадание на проектирование и изготовление полупромышленной линии. Но несколько опередив события, что похвально само по себе, вы предложили устройство, которое позволяет провести детальное исследование второго, и, надеюсь, более перспективного варианта. В результате мы получили возможность вести разработку сразу по двум направлениям, но некоторое преимущество во времени, по крайней мере, останется за первым. Поскольку амортизационное устройство, удачное или нет — неизвестно пока, выполнено лишь вчерне, в эскизах и находится, если можно так выразиться, в эмбриональном состоянии, мы решили поступить следующим образом: вы будете продолжать проектирование полупромышленной линии для первого варианта, а работу по второму, более тонкую и требующую высокой квалификации исполнителей, мы проведем у себя в институте, в Москве.
Он продолжает говорить, но суть уже ясна мне, и я не столько слушаю, сколько наблюдаю за ним, и это не тот Васюрин, что заигрывал с собственной женой — слышь, Людок?! — и не тот, вдохновенный, что выдавал на поляне заранее отрепетированные импровизации, и не тот, что потешал нас байками в ресторане, нет, он спять новый — герой или злодей? — волевой и жесткий администратор.
