Борис Изюмский - Море для смелых
С утра сегодня слушали лекцию профессора Гнутова. Ровным бесстрастным голосом он вещал о методе Канниццаро, законе Дюлонга и Пти, и Лешке казалось, что она недостаточно заинтересованно относится к лекции и потому ее клонит ко сну.
В перемену она и Саша Захарова побежали в библиотеку захватить рекомендованный профессором «Курс общей химии» — книжку в три обхвата, которую они теперь по очереди победно таскали под мышкой.
Предстоял практикум в лаборатории.
Собственно, лаборатория их, «первачков», малоинтересна: плитки, склянки да самые примитивные весы и единственный аппарат Киппа для получения газа.
Вот у четвертых и пятых курсов — это лаборатория! Сросшиеся, словно близнецы, стеклянные газометры, лампы Бартеля, вакуумные шкафы с манометрами. А экспериментаторы, колдуя над печами, произносят почти по-германовски заклинания: «Три точки… три точки..»
Лешка выспросила у ребят, какую температуру дает муфельная печь, что означает белый диск электронного потенциометра, разрисованный красными нитями отметок. И пришла в восторг, узнав, что тигельная вакуумная печь дает температуру тысячу шестьсот градусов.
На дверях каждой лаборатории висят инструкции по технике безопасности. Лешке особенно нравились запреты: без особого разрешения не пробовать на вкус какие-либо вещества, не засасывать ртом через пипетки кислоты и щелочи, не пить воду из химической посуды и не разбавлять серную кислоту водой.
Или вот: как применять асбестовые одеяла, если загорятся жидкости?
Опасна ртуть: возможны взрывы при выделении водорода… Кругом опасности!
На химфаке из поколения в поколение передаются страшные истории о недостаточно осторожных и невнимательных химиках.
Да, дело она выбрала не безопаснее, чем было на химкомбинате. И тем лучше!
В лаборатории первого курса на стене висит большой портрет основателя физико-химического анализа Н. Курнакова. «Симпатичный какой, — думает Лешка, в который уже раз поглядывая на высокий лоб старика с седыми усами. — И глаза умные… как у Багрянцева», — делает она неожиданный вывод.
Нет, напрасно она недооценивала эту лабораторию. Здесь тоже интересно.
Цветы на стойках, коллекция солей, темно-оранжевая хромовая смесь в банках, вытяжные шкафы с растворами кислот, белоснежные раковины сливов и аптечка.
А на стене — огромная периодическая система элементов, словно осеняющая аудиторию.
И колбы, мензурки, колбы…
У каждого студента в лаборатории — свое рабочее место, своя посуда в шкафу. Надев синий халат, Лешка взобралась на высокий коричневый табурет, но там ей показалось не очень удобно, и она встала рядом с новой подругой Сашей Захаровой. Задания, которые давал Багрянцев, были очень простые. Юрасова открыла журнал лабораторных работ и, смешивая жидкости, предалась размышлениям об особенностях студентов-химиков.
Неспроста в гимне химиков поется:
Мы не чета филологам-пижонам,Юристов мы презрением клеймим,И по халатам рваным и прожженнымМы химиков по виду отличим.
Что ни говори, а они исключительный народ. Лаборатория требует чистоты, эксперимент — сосредоточенности, настойчивости, даже некоторой отрешенности от всего окружающего. Хочется иному старшекурснику пойти на танцы, а нельзя — нарушится опыт. Конечно, обо всем этом она знает пока чисто теоретически…
Да, так на чем она остановилась? Что химики — особый народ. Ну что в лаборатории делать какой-нибудь Лялечке с литфака, в нейлоновой блузке, которую мгновенно проест кислота?
Поймав себя на «химчванстве», Лешка почувствовала неловкость: «Нет, я, пожалуй, напрасно придумываю эту исключительность. На каждом факультете есть свои серьезные ребята, такие, как Павел, и есть Кодинцы».
Скептически оглядев свою пробирку, Кодинец пощипал курчавые полубачки:
— Получился какой-то несъедобный компот…
— Давай помогу, — предложила Лешка, но Кодинец беспечно отмахнулся:
— Ладно, сойдет…
Дурачась, начал шепотом декламировать Нелли:
Клянусь я фосфором и хлором,Что ты дороже мне всего.Полна любовного раствораПробирка сердца моего.
— Отвяжись, — пробурчала Нелли. У нее что-то тоже не ладилось, и она не знала, как заполнить графу наблюдений.
Павел Громаков, не выдержав, пришикнул на Кодинца:
— Хватит тебе!
— Слушаюсь, товарищ комиссар! — Кодинец состроил кислую мину человека, которого не могут понять. Ну и шалопай, Лешка еще таких не видывала. На лекции Гнутов к нему обратился: «Вы почему, молодой человек, не записываете?» Так он, притворяясь иностранцем, ответил: «Плохо понимайт русски».
К Павлу подошел Игорь Сергеевич, негромко начал что-то объяснять. Лешка ждала, что Багрянцев не минует и ее, и огорчилась, когда он, возвратясь к доске, стал писать формулу и объяснять ее Нельке.
«Задать самой какой-нибудь вопрос? Ну вот еще!»
Павел сказал Саше, но так, что и Лешка услышала:
— Ты знаешь, ему двадцать пять лет, а он уже печатался в журналах академии… А на лице заметила шрамы возле виска и на подбородке? Это у него в руках пробирка разорвалась…
Задребезжал электрический звонок. Игорь Сергеевич, дописан формулу на доске, повернулся к студентам:
— Сегодня, товарищи, в семь часов в актовом зале — традиционный вечер химиков-первокурсников. Приходите!
Новички, конечно, пришли все. Но было много и «органиков», «физхимиков» старших курсов. Каждый из первокурсников постарался одеться праздничнее: что ни говори — первый вечер в университете.
На Нелли Прозоровской платье из блестящей тафты, в волосах высокий гребень. Красуется черной рубашкой, белым галстуком, «атомным» пиджаком в клетку Кодинец, Лешка повесила на шею заветную нитку «жемчуга». На ярко-пламенном платье Саши Захаровой косой, необычный вырез, и вся Саша пламенеет. Крупная завивка несколько огрубляет ее лицо, но тоже придает торжественность.
На сцене — небольшой стол с колбами, пробирками и двумя огромными бутылями, литров по десять каждая.
На одной из них надпись: «NaOH (щелочь)», на другой — «HCL (кислота)».
Все в зале затихли, когда к столу, шаркая, подошел белый как лунь старик в роговых очках, шапочке академика и дребезжащим голосом сказал:
— Новое пополнение славного химфака! Примите приветствие от своих преподавателей!
«Какой знакомый голос, кто бы это?» — гадает Лешка.
— «Новобранцы», — говорит старик, — не бойтесь, смелее и досыта нюхайте химию! Не будьте только «чистыми химиками», а и любите, дружите, отдавайте дань искусству, литературе, всему прекрасному.
«Кто же это? — недоумевает Лешка. — Я уже слышала его голос, он сейчас изменен, а знакомые нотки проскальзывают».
Старик ушел. Его место занял студент старшего курса, тот самый курчавый, лобастый, которого Лешка приметила в коридоре университета в первые дни, накануне занятий.
Глаза у него такие черные, что кажутся частицей черной оправы очков. С этим парнем — его зовут Андреем — связана легенда, которая бродит по университету. Летом группа Андрея выезжала в соседний город на состязания по волейболу. Поезд в дороге остановился, Андрей побежал искупаться в реке и отстал. Добрался один, на платформе с углем. Но как в городе пройти грязному, в трусах, по главной улице, на стадион? Андрей взял в руку небольшую ветку акации и, держа ее перед собой как эстафету, победно промчался по улицам к своим…
…Сейчас на Андрее халат с огромными дырами, выеденными кислотой, с одним полуоборванным, пришпиленным английской булавкой карманом и по крайней мере с двадцатью тесемками на спине.
— Староста первого курса, ко мне! — протянув перед собой, как для благословения, руку, позвал он.
Смущаясь, на сцену поднялся Павел Громаков. Армейская гимнастерка с белеющим подворотничком ладно сидит на нем, сапоги сияют.
Андрей снимает с себя халат и, торжественно надев его на Павла, произносит:
— Ты так же работай и дальше прожигай… халат.
Он достает свиток с сургучными печатями на белых веревочках, похожий на те свитки, что составляли дьяки в приказных избах. Обращаясь к Павлу, строго требует:
— На колени! Повторяй клятву! И да блестит до гроба молибден.
Сделав короткую паузу, громко говорит:
— Начиная жизнь химика, я обещаю…
— Я обещаю… — как эхо, вторит ему Павел.
Требования становятся все труднее и труднее. Громаков, приняв игру, повторяет текст все тише и тише, словно все более пугаясь несоразмерности и невыполнимости обязательств.
— Платить в срок профсоюзные взносы! — совсем тихо повторяет он.
— Не иметь хвостов! — настаивает Андрей.
Павел уныло молчит. В зале хохочут: Нелька — повизгивая, Кодинец — поглядывая по сторонам, словно проверяя, все ли смеются, Лешка смеется так громко, что Саша зажимает ей рот ладонью и испуганно шипит.
