Александр Беляев - Том 7. Человек, нашедший свое лицо
К счастью, опасения Престо не оправдались: Эллен не утратила простоты и естественности своих движений. Тонио, видя ее работу, затаил дыхание, а Гофман, который, не снимая, по обыкновению находился на посту возле аппарата, как-то крякнул и вдруг с ожесточением завертел ручкой.
«Даже Гофмана проняло!» – с радостью подумал Престо.
Артисты с вниманием и некоторым изумлением смотрели на Эллен. В студии стало совсем тихо. Эту напряженную тишину нарушал только сухой треск аппарата. А Эллен как ни в чем не бывало продолжала заниматься стиркой. Когда, наконец, она кончила, Гофман перестал крутить ручку и взревел на всю киностудию:
– Нашли! Нашли, черт возьми! Да ведь это же дьявольски хорошо вышло!
И артисты, в большинстве молодежь, еще не зараженная духом зависти, дружно зааплодировали. Эллен, сама того не сознавая, показала всем предельную высоту всякого искусства: простоту.
И только теперь, видя неожиданный эффект своего выступления, она смутилась и покраснела. Все поздравляли ее, Гофман безумствовал. Он тряс Эллен руки и кричал:
– Теперь мы победим! Вы прирожденная…
– Прачка! – добавила Эллен.
– Прирожденная артистка! Поверьте мне, старому волку! То, что другим дается с величайшим трудом, годами учения, вам даром идет в руки.
– Это, может быть, потому, что артисты играют, – возражала Эллен, – а я даже не думала об игре.
– Вы жили. Это-то и нужно, – горячился Гофман. – Чем больше игры, искусственности, тем хуже. Вы же сами не раз слышали, как мистер Престо просит артистов: «Только, пожалуйста, не играйте!»
Так Эллен, прежде чем дала свое согласие, стала артисткой по общему приговору видевших ее первое выступление.
Но сама она еще не верила этому и сомневалась.
Возвращаясь в автомобиле вместе с Престо на его виллу, она долго молчала. Престо искоса поглядывал на нее и тоже молчал. Пусть перебродит первое волнение. И только когда они проехали полпути, он спросил ее:
– Ну как?
– А все-таки я не буду артисткой, – ответила она.
– Почему?
– Ваше заключение слишком поспешно, – отвечала она. – Что я делала? Только работала, как всегда. Это каждый может, если делает свое обычное дело. Столяр точно так же строгал бы, землекоп копал, и у него это, конечно, вышло бы лучше, чем у артиста, который впервые берется за рубанок или лопату. Но ведь ваша героиня в фильме не только стирает белье. Она и радуется и страдает, плачет и смеется, разговаривает и молчит, а это уж не то, что белье стирать. Нет, я не стану играть. Сама осрамлюсь и фильм испорчу.
– Отчасти вы правы, – сказал Престо, – но только отчасти. Конечно, с вами еще предстоит большая работа. Но ведь с артистами, которые берутся впервые за рубанок или лопату, тоже надо немало повозиться, чтобы, глядя на экран, над ними не смеялись профессионалы. Главное то, что у вас прирожденный талант, бесспорные задатки. Это я заметил еще у Изумрудного озера, когда вы изображали безумие Офелии. Поверьте моей опытности и опытности Гофмана, который имел дело с сотнями новичков и умеет оценить человека по одному движению, по одному жесту.
Эллен все еще не сдавалась и возражала:
– Но ведь это были только мои привычные жесты.
– Поймите же, – продолжал убеждать ее Престо, – что одно дело стирать белье в хижине сторожа и другое – перед аппаратом. Самая лучшая прачка забывает свои привычные движения, как только ее начинают снимать. Она или смущается, и у нее все летит из рук, или начинает стирать так, как ей кажется нужно для экрана. И только по-настоящему талантливые люди могут устоять перед этим испытанием – съемкой.
В душе Престо и сам еще не был вполне уверен, но Эллен, безусловно, представляла собой самый подходящий сырой материал, обещала больше других. Неведомым для Эллен осталось и то, что Престо заранее сговорился с Гофманом поддержать, поощрить Эллен, если и он найдет, что из нее выйдет толк. И Эллен, видимо, не на шутку заинтересовала Гофмана, судя по искренней горячности, с которой он принял ее первый дебют. Что же касается остальных артистов, то они были восхищены не только естественностью, но и красотой, гармоничностью ее движений. Даже для более опытных артистов было откровением то, что подметил Престо еще на берегу Изумрудного озера: трудовые движения могут быть так же красивы и изящны, как художественная пластика, и самые хитроумные изощрения не могут лучше показать красоту форм, линий, динамику живого человеческого тела, чем эти трудовые позы и жесты.
Видя, что Эллен все еще колеблется, Престо сказал:
– Послушайте, мисс Эллен, совсем недавно вы сказали мне, что готовы сделать все, чтобы помочь мне. И эту помощь теперь вы можете оказать мке. Вы знаете, что я переживаю нелегкое время. Больше того, все висит на волоске. В случае неудачи я разорен, моя карьера кончена. Но в своем падении я увлеку и других – всех, кто связал свою судьбу с моею. Ведь, начиная это дело, я думал не только о себе. Об этом я говорил вам еще в сторожке парка. Не отказывайтесь, Эллен. Поймите, что я и Гофман не поведем вас и себя на провал. В успехе мы так же заинтересованы, как и вы, и мы сделаем все возможное, чтобы обеспечить этот успех. Дайте только ваше согласие!
– Если дело обстоит так, то я согласна, – сдалась, наконец, Эллен.
Престо, вздохнув с облегчением, воскликнул:
– Давно бы так! – И, улыбаясь, докончил: – Теперь и ваша судьба связана с моею. Вместе победить или вместе принять поражение!
Новое лицо Престо проявляется
Это была большая победа и первая большая радость, которую испытал Престо с тех пор, как принялся за неравную борьбу.
Работа в киностудии над постановкой приобрела для него новый интерес. Престо был чрезвычайно строгим и требовательным режиссером. Экономя пленку, он не снимал десятки раз один и тот же кадр, как это обычно делалось в Голливуде. Только после бесконечных репетиций, когда игра артистов вполне удовлетворяла его, Гофман начинал съемку, и редкий кадр приходилось снимать вторично. Одну неудачливую молодую артистку Престо довел до слез, пока не добился того, чего хотел. Он сам перевоплощался во все роли, показывая, как надо играть. Волновался, сердился, иногда даже бранил артистов или в отчаянии бросался на диван с видом полного изнеможения, чтобы через несколько минут вновь взяться за муштровку. К счастью, теперь ему не мешал смех, который он неизбежно возбуждал, когда был уродом. Артисты терпеливо переносили все. Они видели полезность этой суровой школы и росли на глазах.
Не делал Престо исключения и для Эллен. Он был с нею строг не меньше, чем с другими. К его радости, он не обманулся в своих ожиданиях. Эллен была чрезвычайно понятлива. Стало совершенно очевидно, что она прекрасно справится с ролью героини.
Когда же дело доходило до съемки – артисты были уже в костюмах и гриме, – являлся и Престо, тоже готовый к съемке, – он становился неузнаваемым: добродушный, веселый, как будто он явился не для ответственной работы, а для игры в поло. Это сразу поднимало настроение. Не было больше строгого, придирчивого учителя, был веселый участник в игре, и игра начиналась.
Вертя ручку аппарата, Гофман ни за одним артистом никогда не следил с таким вниманием, как за Престо в его новом облике и новой роли.
Первые впечатления Гофмана были неопределенны. Новое лицо проявлялось не сразу, словно на пленке со слабым проявителем. Облик Престо не имел характерных черт знакомой маски, по которой зритель сразу узнавал любимых комиков. Это был не человек-маска, а скорее – человек массы. Его лицо могло напомнить тысячи лиц, его ветхий костюм ничем не отличался от тысячи таких же ветхих костюмов безработных. Но началась игра, и новое лицо Престо стало постепенно проявляться. Тонио уже не был игрушечным уродцем, механизированным человеком, который пассивно принимает на себя удары судьбы, падает, поднимается и вновь падает, даже не возбуждая жалости, а только смех, как неодушевленный предмет.
Новый Престо так же принимал удары, наносимые судьбой, он так же попадал в самые неприятные и нелепые положения. Но он не только неизменно поднимался, но и неизменно вновь бросался в бой со своими угнетателями, как бы они ни превосходили его в силе. Это и смешило и вызывало к нему человеческую симпатию. Игра нового Престо затрагивала более глубокие человеческие чувства. Несправедливость, удары, оскорбления, которые претерпевал Престо, за взрывом смеха тотчас будили чувства негодования, протеста, желания помочь.
Чем дальше подвигалась съемка, тем больше удивлялся и поражался Гофман. Вместе с физической метаморфозой в существе Престо произошла и чудесная интеллектуальная метаморфоза. От старого Престо новый сумел получить в наследство всю силу юмора, несмотря на то, что новый его физический облик не имел никакого комического уродства. В новом Престо выявилось еще одно драгоценное качество, которым, быть может, и обладал старый Престо, но оно не доходило до зрителя, поглощаемое и заслоняемое его физическим уродством: глубокая человечность.
