Евгений Пермяк - Последние заморозки
— Не играл бы в прятки сам с собой. Да не боялся бы осуждения, которого нет. Погляди людям в глаза — и увидишь, что все тебе, байбаку-вдовцу, хотят счастья.
И все захлопали, закричали «правильно», а кто-то потребовал даже проголосовать предложение Романа Ивановича.
Николай Олимпиевич хотя и пытался свести это на шутку, но это ему не удалось.
— Теперь тебе и провожать Лидию Петровну, — сказал в конце вечера Роман Иванович.
— Я бы и сам догадался, Роман, — оправдывался Гладышев.
Николай Олимпиевич и Лидочка оказались на улице. Он взял её под руку. Дома спали. На улицах ни души. Он да она. Он — такой притихший, боязливо вздыхающий. А она — лёгкая, уверенная, посмелевшая.
— Не обращайте внимания, Николай Олимпиевич… Мало ли что болтают на свадьбах…
— Разумеется, это так, Лидочка… Но если болтовня находит отклик в твоей душе и ты хочешь повторить её всерьёз, то что тогда?
Сердце Лидочки затрепетало, а она спокойнехонько сказала:
— Я, право, не знаю, что тогда.
— И я не знаю…
— Тогда спросим у других, — послышался упавший голос Лидочки, а потом она как-то строго и наставительно сказала: — Но во всех случаях не стоит ходить в расстёгнутом пальто.
Лидочка остановилась и принялась старательно застёгивать на все пуговицы пальто Николая Олимпиевича.
И кажется, все уже было ясно. И кажется, ничто не мешало Николаю Олимпиевичу продолжить начатое сегодня Романом Ивановичем Векшегоновым. Лидочка так была готова к этому. Одно движение, одно слово и…
Этого не произошло. Застенчивость и, может быть, что-то более значительное не позволяли Николаю Олимпиевичу признаться в своих желаниях.
— Благодарю вас, Лидочка, — сказал он после того, как Лида застегнула последнюю пуговицу его пальто. — Мне так приятны ваши заботы. Мне так льстит ваше внимание ко мне, и я так счастлив возможности идти с вами рядом. Иногда я рисую себе таким вероятным наше…
Тут он, не договорив, принялся раскуривать потухшую трубку. А раскурив её, потерял течение своих мыслей и кратко заключил:
— Люди должны быть благоразумны!
— Несомненно, — согласилась Лидочка и, подняв у своего пальто воротник, ушла в него.
Была Лида, и нет её.
Может быть, он и прав. Может быть… Но хочется, так хочется думать, что Николай Олимпиевич не верит своей «правоте».
23
Ийя настояла на своём. Алексей согласился отправиться в Гагру. Билеты заказаны. Укладывается багаж. Маленький Алёша сидит, притихший, на скамеечке за старым фикусом.
Ему оба пра и дядя Серёжа внушили, как необходимо маме и папе поехать в Гагру, куда не пускают маленьких. Алёша пообещал не плакать и не скучать. Пообещав все это, он старается теперь держать своё обещание. Но он еле сдерживает себя.
Почему он должен остаться с холодным стеклом в рамке, откуда смотрит его папа? Он уже достаточно нагляделся на этот портрет, когда не знал и не видел живого папу. А теперь он встретился с ним и узнал, какие у него тёплые и чуть колюченькие щеки и какой большой и такой гладкий лоб. Зачем же он снова должен жить с неживым отцом в рамке и слюнявить холодное стекло?
Неужели мама не понимает, что ему трудно ждать, когда папа уходит даже на минутку? Она купила медведя, который рычит, и электрический фонарик… Зачем ему этот фонарик и этот медведь без отца?
Невесело было в кудрявой головке Алёши. Он долго крепился, а потом спросил:
— Мама, а ты не можешь поехать одна?
Ийя ответила сыну звонким смехом и поцелуями. Алексея же не рассмешило это. Он подошёл к сыну и спросил его:
— Алексей Алексеевич, тебе хочется, чтобы я остался с тобой?
Мальчик не ответил. Он опустил голову.
— Сын, я тебя спрашиваю: хочешь ли ты, чтобы я остался с тобой?
— Нет, — тихо ответил маленький Алёша. — Мне не велели хотеть…
У Алексея опустились руки. Он оставил чемодан. Потом взял на руки сына и сказал:
— Мальчик мой, ты ещё очень мало знаешь своего отца. Сейчас ты узнаешь его немножечко больше.
В непонятных словах отца слышалась какая-то надежда.
Алёша обвил ручонками шею Алексея.
Вошла Степанида Лукинична, слышавшая в кухне этот разговор.
— Как это ты, Лешенька, — стала она увещевать мальчика. — Обещал, а теперь на попятную?
— Молчи, сын! — предупредил Алексей. — Ты умеешь держать своё слово. Молодец. А я… Я не давал никому никакого слова. Ийя, или мы остаёмся, или едем вместе с Алёшей.
Ийя не стала спорить. Её очень растрогало решение Алексея. И она хотела взять на руки сына и порадоваться вместе с ним. Но тот не пошёл к ней.
Это задело мать. Но не обидело. Сын был прав. Нельзя было разлучать с отцом мальчика, так недавно нашедшего его.
Векшегоновы, решив ехать втроём, уехали вчетвером. Степанида Лукинична, пораздумав, прикинув, сказала:
— Хороша троица, а без четырех углов дом не строится. Замаетесь вы там без меня с мальцом.
Это очень обрадовало Ийю. А об Алексее нечего и говорить. С бабушкой он везде дома.
Иван Ермолаевич с гордостью рассказывал потом старикам:
— В мягком, стало быть. Все четыре полки ихние. Только своя семья… И я бы мог, да как-то родной лес дороже. Давно уж моё ружьишко по боровой птице плачет… Самая золотая пора.
Любил Иван Ермолаевич начало весны, с первых сосулек, с первого ручейка. На Урале самобытная, пугливая весна. Покажется, улыбнётся, дохнет теплом, а потом как будто и не бывало её. И проталины заметёт, и небо затемнит. Но все равно, коли уж ей приходить пора, то темни не темни, а никуда не денешься — посветлеешь, потеплеешь и сдашься.
Редкий день не ходит по лесу Иван Ермолаевич. Есть теперь о чем ему с лесом поговорить. Каждому дереву хочется рассказать, как пришли к нему радости в старости.
Все хорошо, с Серёжей только бы наладилось. Хоть и не пример Алексею, ближе к отцу с матерью, а все равно внук.
Не хочется Ивану Ермолаевичу, чтобы Сергей вернулся под крутую крышу пряничного домика. Нельзя прощать кривой игле, Руфке Дулесовой, сердечных обид. Наверно, не зря в Москву уехала. Явится после разлуки в хитром наряде, в модном окладе и заведёт опять по весне молодого тетерева в тёмный лес. Красота — самый сильный капкан. А Руфка — ничего не скажешь, картина. У старого человека глаз ломит, на неё глядючи, а уж про Серёжу и говорить нечего.
Напрасно горюет о втором внуке Иван Ермолаевич. Сходить бы ему на семнадцатую линию да посмотреть, чем живёт теперь Сергей Векшегонов, как горят его глаза, какая весна у него на душе. Коротким кажется рабочий день. Малым кажется двойное перевыполнение норм. И это всего лишь начало, только начало. Что ни день, то новое ускорение. Иногда совсем незначительные усовершенствования тянут за собой пересмотр привычных операций, а затем и узлов сборки. И нет на линии ни одного успокоенного человека. Нет и не может быть для них последней ступени лестницы, последнего достижения, за которым стоит черта и слово «стоп».
Семнадцатая линия не из главных на заводе. Она всего лишь приток притока большой реки сборки. Малый ручей, а громко журчит. Эти кем-то сказанные слова перешли с уст на уста, и линию стали ставить в пример.
Слава коллектива — это не слава одиночки. У неё иной аромат. Счастливые дни переживает бригада. Полным-полны новыми замыслами горячие головы. И не одной своей линией живут они. На них смотрит завод. Они впереди. Они ведут. Поэтому им, как никогда, нужно было работать собранно, не упускать даже малейшей возможности сделать больше, лучше, скорее. И для этого были все основания, но произошло нечто неожиданное.
24
В цехе появилась Руфина. Она ещё не вышла на работу. У неё ещё не кончился отпуск. Она пришла просто так. Увидеться. Посмотреть. В этом нет ничего ненормального. Ненормальное заключалось в том, как она пришла.
— Ну как вы тут без меня? — спросила Руфина. — Говорят, получается?
Капа выронила гаечный ключ. И он громко звякнул. Это заставило Руфину улыбнуться:
— И ты теперь у меня в бригаде?
Капа, ничего не ответив, посмотрела на Серёжу. И Серёжа ответил Руфине:
— Да, Капа в нашей бригаде. — Он выделил слово «нашей». И это было замечено Руфиной.
— Наше может быть и моё. Страна тоже наша. Но и о стране можно сказать «моя». «Широка страна моя родная», например.
Никто не отозвался. Руфина сделала вид, что не заметила этого, обратилась к Сергею:
— А ты исполняешь обязанности бригадира?
— Нет, — сказал он. — Сегодня не я исполняю обязанности бригадира, а Катя. Мы по очереди исполняем обязанности бригадира, как дежурные в классе.
Такой ответ удивил Руфину:
— Странно! А кто же отвечает за линию?
— Все, — односложно сказал Серёжа, продолжая работать.
— Интересно. Очень интересно…
