Андрей Островский - Напряжение
Сейчас, как никогда, нужно помогать друг другу. Всем трудно, всех каждую минуту поджидает горе. Марина знала об этом. У нее самой дома маленький сынишка, муж на фронте; у Наташи — брат, у каждого кто-нибудь из близких воюет с лютым фашистским зверем. В тылу не должно быть заметно отсутствие мужчин. Все, что нужно на передовой, все будет сделано здесь, за сотни, тысячи километров. И многое из того сделают руки жен, дочерей, матерей…
И вот на заседании комитета ВЛКСМ завода по инициативе Ветровой был поставлен вопрос о создании специальной группы молодежи. Марина сама разъяснила задачи этой группы: помогать тем, кто нуждается в помощи.
Ветрова — техник-технолог, член комитета ВЛКСМ завода, где директором тов. Р., и комсорг цеха. Недавно она предложила замечательное приспособление, основанное на применении новой технологии, которое дает фантастический по результату эффект: одной операцией с помощью ее приспособления можно обрабатывать одновременно десятки деталей, чем сократится производственный процесс в сотни (да, в сотни!) раз. За несколько минут один рабочий сможет делать то, что выполняют многие фрезеровщики, шлифовщики, слесари за месяц. Творческая работа и семья не мешают ей отдавать свои силы и комсомолу.
Созданная Ветровой группа разрослась. Она существует более полугода. Заводские юноши и девушки, среди которых особенно активны Н. Власова, Н. Осипова, И. Купцов и другие, не говоря о самой Ветровой, прибирают жилье, пилят и колют дрова, стирают, приготовляют обед инвалидам, пришедшим с фронта, старым женщинам, молодым матерям… И не раз комитет комсомола получал ласковые слова благодарности и привета от тех, кому отдали тепло своих сердец молодые работницы и их комсомольские вожаки. Эту инициативу нужно всячески поддержать и распространить на других предприятиях области.
В. Карецкий.
Вячеслав Степанович Ветров — Павлу Евгеньевичу Быкову
Полевая почта 25081, 27 января 1943 года
Дорогой Павел Евгеньевич! Или дядя Паша, как зовет Вас моя милая Маринка.
Вы не удивитесь, что пишет, в сущности, незнакомый человек, хотя Вы, может быть, и слышали краешком уха о таком Ветрове? Вы же для меня — очень знакомый: Марина, когда мы были вместе, много рассказывала о своем ленинградском дяде. Так много, с таким чувством, что я, стыдно признаться (очень стыдно, я даже покраснел), чуть-чуть ревновал, а с другой стороны, мне чертовски хотелось увидеть Вас, познакомиться и, конечно, поблагодарить от себя за все, что Вы для нее сделали.
Жалко, что не пришлось. Но ничего, уверен — встретимся, и обязательно! Мы с Вами должны выпить по рюмочке тминной 1) за победу, 2) за полководцев, 3) за встречу, 4) за Вас, 5) за Вашу семью, 6) за Марину, 7) за молодое новосибирское семейство: ведь он, Павлик, назван в честь товарища Быкова (тайным голосованием единогласно, без «против» и воздержавшихся!), 8) за ордена (за каждый в отдельности или за все вместе — по выбору), 9) за прекрасное будущее… Словом, есть за что чокнуться, только бы выдержать!
Меня тут дважды царапнуло в ногу, но пустяк. Марине не писал, — будет только нервничать. А сейчас отдыхаем, чешем друг другу мочалками спины в деревенской бане, едим глазами высокое начальство в стойке «смирно».
Все бы ничего, но не хватает ее. Прислала мне недавно фото Павлушки. Он уже шагает: ать-два! Солдат, гренадер! И, ко всему, свободно владеет языком — «пуи» (большой), «кх» (кошка), «гу» (гулять), кроме общеупотребительных «мама» и «папа».
На Маринку похож — копия. Я даже обижен: будто никакого отношения к нему не имею. Но солдаты мои утешили. С годами, говорят, изменится. Посмотрим!
Скоро мы снимаемся с этого места. Куда — неизвестно. Но почта остается прежняя.
Черкните, буду очень рад, А пока до свидания, жму руку.
Ваш В. Ветров.
Павел Евгеньевич Быков — Игорю Константиновичу Рудникову
Ленинград, 18 октября 1946 года
Игорь, дружище!
Как и ты, я счастлив был получить твои каракули (Почерк у тебя не меняется, так же как и ты сам, бродяга). Но и повидаться не мешало бы, а?
Понимаю, что ты не мог мне всего рассказать в письме, да и я не берусь этого сделать: больно уж много событий прошло, много пережито, потеряно.
Поэтому отвечаю тебе лишь на те вопросы, которые у тебя сразу сорвались с пера. Об остальном, я думаю, мы наговоримся вдоволь при встрече.
Так слушай. С Мариной я, конечно, продолжаю переписываться, отношения у нас ничем не нарушены, да и с чего им портиться? Живет она по-прежнему в Новосибирске, работает и учится — скоро, пожалуй, будет инженером. Вячеслав вернулся с фронта, но вернулся инвалидом. Прошел он с боями от Москвы до Сталинграда, а оттуда почти до Берлина. Месяца за два до конца войны он потерял руку. Жалко мне его, но что поделаешь? Война есть война, Маришка, сам понимаешь, тоже немало пережила.
Этим летом оба они с сыном Павлушкой были в Ленинграде и останавливались у нас. Конечно, отпраздновали встречу. Я приглядывался к обоим. Живут они дружно, легко. Что у них еще хорошего — это то, что оба они мечтатели: у них всегда гора планов, замыслов, и они осуществляют их.
Сейчас Слава поступил в аспирантуру, взялся за изучение английского языка. Учит его — знаешь с кем? Вместе с Павлушкой, которому уже пошел пятый год.
Ты спрашиваешь, что с Анатолием — «Козырем»? Не знаю, писал ли я тебе, что вскоре после Марининого отъезда он заявился ко мне, плакал, пытался даже угрожать, хотел, чтобы я сказал, где Марина. Да, конечно, ты об этом знаешь.
Его убили на фронте, в сорок втором, кажется. Но погиб он не смертью храбрых, как говорится. Слабый он был человек и с жизнью расстался из-за этого: хотел сбежать в первой же атаке, и немецкая пуля угодила ему в затылок.
Насчет других из его компании я тебе ничего сказать не могу. Только Семен Кондратьевич бросил свое ремесло на старости лет, пристроился слесарить, чинить всякую домашнюю утварь. Котя-Коток пропал, не появляется больше. Галину тоже не встречал…
Марина как-то писала мне, что Зоя живет в Ленинграде. Плановый она, конечно, бросила, но в театральный не попала и на следующий год. Кончила она Педагогический институт и преподает.
Вот, мой дорогой, каковы дела. Конечно, тебя не удовлетворят эти сведения, но, право же, я знаю только то, что написал.
Что же мне тебе пожелать? Да, наверное, все то же: скорого приезда в Ленинград. Давай-ка приезжай, я и Сима тебя ждем. Будь здоров.
Павел.
Марина Ветрова — Павлу Евгеньевичу Быкову
Новосибирск, 22 февраля 1949 года
Родные, любимые мои дядя Паша, тетя Сима, Володя!
Вы не представляете, какую радость приносит нам каждая ваша весточка. Вчерашняя же поздравительная телеграмма заставила меня даже всплакнуть. Отчего? Наверное, оттого, что в ней я снова, как много лет назад, почувствовала теплоту, душевность, дружелюбие — все то, что живет в вашей семье всегда и что так дорого мне.
Да, время летит, трудно его удержать. Подумать только: мне уже тридцать! Как-то не верится.
Вчера пришли гости, наши знакомые, чтобы отметить тридцатилетие, как шутил Славка, «со дня моего основания». Кажется, собрались все друзья, которых мы приобрели за эти годы с Вячеславом. Не было только тебя, мой дорогой дядя Паша. И я горько жалела, что между Ленинградом и Новосибирском тысячи километров. Если б ты только смог хоть на денек заглянуть к нам!..
Когда все разошлись и мы со Славушкой остались одни, я вдруг почему-то ударилась в воспоминания, в первый раз, пожалуй, за долгие годы. И мы много говорили о тебе. Знаешь, только теперь, оглядываясь на минувшее с высоты своего тридцатилетия, я поняла, по краю какой пропасти вслепую бродила я, глупая, самонадеянная девчонка. Еще шаг — и я свалилась бы, полетела в темноту. Кто знает, сумела бы выбраться обратно?! А может быть, и шаг этот был сделан. Кажется, я уже камнем неслась туда, но меня схватили на лету крепкие руки, вытащили, увели подальше от обрыва. Это были твои руки, дядя Паша. Это был ты со своей волей и умом, честностью и открытой душой.
Знаю, ты чрезвычайно скромен и терпеть не можешь, когда о тебе говорят хорошее. Но ты поймешь, что я не пою тебе дифирамбов. Жизнь у человека одна, и нет ничего дороже, чем жизнь. А я едва не потеряла ее. Этим все сказано. Все общепринятые среди людей формы благодарности мелки и ничтожны в сравнении с тем, что ощущаю я. Поэтому благодарить тебя я просто не могу: не то слово. Я обязана тебе жизнью — это ближе к истине. А жизнь для меня — это Слава, Пашук, Ларка.
Вот кем ты стал для меня. Но только ли для меня? Мне кажется, нет, я точно знаю: на свете много людей, которых ты вытащил из такой же пропасти и которые нашли в тебе друга, большого, истинного друга. Также, как и я, они обязаны тебе жизнью. Кто они? Где сейчас живут? Сколько их — десять, двадцать, тридцать? Этого никто не знает, кроме тебя. А ты, конечно, никому не раскроешь своей тайны. И может быть, не нужно ее раскрывать.
