Ион Друцэ - Избранное. Том 1. Повести. Рассказы

Георге нажал на правую ручку, чтобы борозда шла глубже, но плужный передок протяжно заскрипел — кони остановились. Впереди стоял жеребенок и вопросительно смотрел на него: «Ну, как вам это понравится?»

— Если пахать тебе надоело…

Георге повесил вожжи на ручки плуга, заткнул кнут за голенище и уселся на свежую борозду. Жеребенок будто того и ждал. Навострив уши, подошел к Георге.

Это был вороной жеребенок месяцев двух от роду, со звездочкой на лбу. Шевеля губами, потянулся к руке Георге.

— Чего тебе дать? Нет у меня ничего.

Жеребенок склонил голову набок, как бы прислушиваясь, в каком ухе у него звенит, и по-прежнему вопросительно смотрел на Георге. Ему не верилось, что у парня так уж ничего и не найдется. Снова потянулся, стал искать, пет ли у него карманов на коленях.

— Ну и шельма! — улыбнулся Георге, нащупывая в правом кармане ломоть хлеба, который он брал каждое утро именно для этого проказника.

— Давай намалывай.

И пока жеребенок подбирал крошки у него с ладони, поучал его:

— Вот возьму и запрягу тебя. Запрягу я тебя, Васька, и посмотрим, как ты тогда запоешь.

Но жеребенка это совсем не пугало. Кончив есть, стрелой понесся по стерне, и Георге взял в руки вожжи.

— Поехали.

От кобылы шел пар. Время от времени она опускала голову до самой вспашки, и Георге решил через три круга покормить лошадей. Первый круг он кое-как прошел, но когда снова стал подниматься в гору, кобыла призывно заржала, подзывая жеребенка.

— Уж и затосковала!

Взмахнул кнутом, но кобыла рванулась в сторону и вытащила плуг из борозды. Пришлось взять ее под уздцы и вернуть назад. Но едва тронулись, кобыла снова заржала.

— А черт, долго еще ты будешь выкидывать штучки? И куда делся этот жеребенок?

Еле-еле удалось ему довести борозду до конца. Остановил лошадей на кормежку. Жеребенка не было и возле телеги. Георге осмотрелся.

— Ну что ты с ним будешь делать! Вечно куда-то убегает.

Залез на телегу. Да вот он, шагов на сто ниже стоит возле девушки в синей косынке.

«Кто бы это? Постой, чья там зябь? А, это дочь бади Михалаке».

Он свистнул несколько раз, но то ли ветер дул не в ту сторону, то ли жеребенок совсем оглох. Георге привязал лошадей к телеге и пошел напрямик. Подойдя поближе, увидел, что жеребенок что-то ест с ладони у девушки.

«Ну и нахал! — улыбнулся парень. — А эта девчонка бади Михалаке наверняка уже парням снится. Сколько же ей лет? Наверно, около шестнадцати, видел, как она танцевала на чьей-то свадьбе».

— Добрый день, баде Георге! — крикнула ему Русанда еще издали.

— Добрый день, Русанда! Смотри не избалуй мне жеребенка, а то не смогу удержать его дома — привыкнет есть одни калачи.

— Вы думаете, не стоит его баловать? Смотрите, какой хорошенький.

Только подобрав все до последней крошки у нее с ладони, Васька услышал призывное ржание матери. Сорвался с места и галопом помчался к телеге.

— Ты что сеешь? Горох? — Георге уселся на меже.

— Горох.

— Не рано?

— Отец говорит, что нет.

Ветер достал из-под косынки прядь русых волос и стал играть ими, лаская щеку девушки. Раздосадованная, она повернулась лицом к ветру, чтобы он же уложил прядь на место.

— Вы позавчера видели журавлей?

— Как же! Видел.

— Вам кто-нибудь показал или сами увидели?

— Сам. Пахал на Реуте.

И она сама увидела! Они сами увидели их! Это все не случайно.

Георге сорвал несколько стебельков сухой травы, принялся плести. Спросил Русанду:

— Чего ты никогда не приходишь в клуб? Не пускают?

— Нет, пускают.

— Тогда почему не приходишь?

Она нагнулась, чтобы поднять выпавшую из кошелки горошину.

— А с кем я пойду?

И покраснела как мак — вот бывает же так, само по себе слово сорвется с языка! Зря она не послушалась отца — земля еще холодная, и горох может погибнуть. Снова нагнулась — поднять сапу, и Георге увидел в кармашке ее кофточки два зеленых стебелька.

— Что у тебя там, если не секрет?

— Подснежники. Хотите?

Она быстро вынула их и робко протянула ему.

— Ты была в лесу? — спросил Георге, тщательно очищая корешки.

— Они растут у нас в саду. Очень много их растет!

— Неужели? Вот тебе и новые фрукты.

Взял корешки в рот и на мгновение почувствовал мягкую, свежую теплоту. Тайком взглянул на кармашек, откуда их вынула девушка, и спросил:

— Вечером пойдем в клуб?

— Кто будет играть?

— Две скрипки. Придет мош Дэнуцэ с внуком.

— Если будут два музыканта, пойду.

Солнце клонилось к закату.

— Тогда я зайду за тобой вечерком.

— Приходите.

Георге поднялся и пошел к своей телеге. На ходу он обернулся. Русанда рыхлила грядки для гороха, и ветер, оставшись наедине с девушкой, снова трепал ей волосы.

«Скажи на милость, у бади Михалаке в саду подснежники, а я и слыхом не слыхивал!»

Георге поднялся из-за стола, убрал за собой посуду. Тетушка Фрэсына сидела на скамеечке перед печью, подкладывала в огонь дубовые щепки и внимательно следила за сыном. Георге надел пиджак, который носил обычно в праздники, надел шляпу и стал скручивать цигарку на дорогу.

— Георге… — Тетушка Фрэсына от удивления схватилась за правую щеку, словно у нее заломило зубы. — Не записался ли ты в комсомол?

— Чет. С чего ты взяла?

— Почему же ты не перекрестился?..

— Ей-богу, забыл.

— Разгневаешь бога, Георге! Перекрестись хоть сейчас.

— Э-э, ладно, вечером.

И ушел. Тетушка Фрэсына вышла за ним, закрыла наружную дверь, потом снова уселась на скамеечку и продолжала подкладывать в печку сухие дубовые щепки.

Как ярко горит дуб весной! Только гул, и пламя, и жар, ни капельки дыма. Сегодня Георге привез полную телегу хвороста, но не успел разгрузить, даже плуг не снял с телеги. Было как-то странно — он никогда не оставлял на ночь неразгруженную телегу. А что, если плуг и завтра, и послезавтра будет ночевать в телеге?

Тетушка Фрэсына оборачивается к иконам, и трижды крестится, и опять подкладывает хворосту в печь. Смотрит, как ярко горит огонь, и из пламени выплывают давно прожитые годы, давно забытые радости, давно выплаканные горести.

Откуда и когда появились в их селе эти Дойнару — один господь знает. Достойные, трудолюбивые хозяева, каких мало! Сколько она помнит, люди всегда покупали у них пшеницу на семена, самые веселые вечеринки устраивались в их доме, и дети их, даже самые маленькие, никогда не проходили мимо взрослых, не поздоровавшись. Но до хорошей жизни они так никогда и не доживали.

Смотришь на кого-либо из этих Дойнару — и степенный, и хозяйственный, и жена у него молодая, хоть бери и снова выдавай ее замуж. Но ему все мало мало работы, мало веселья, мало народу в деревне. И уж если влезет эта земля ему в душу, он будет рыть ее как крот, гектар за гектаром, пока не сгорит, как свечка, в сорок лет, свалившись на свежих бороздах. Ну а если пойдет по корчмам, то будет пить, пока не околеет где-нибудь под забором. А если заманят его дороги, то никогда не вернется больше в свое село.

Тетушка Фрэсына подкладывает еще в печку, подгребает угли, вздыхает. Странные они бывали, эти Дойнару, но красивые… Господи, почему ты наделяешь такой красотой именно то, что недолговечно!

В селе никто не выдавал за них своих дочерей, и все же не было девушки, которая не мечтала бы сбежать из дому с каким-нибудь Дойнару. Разве сама она не убежала к своему Ариону, будь ему земля пухом? Ходил, сколько он ходил к ним, но ни мать, ни отец не отдавали ее. Когда она родила Георге, мать заходила к ним несколько раз, а отец так и умер, не переступив их порога. Никак не мог простить: была она единственная дочка в семье, сыновья еще были, а дочек — только одна.

И такой красивый был ее Арион, что не проходило свадьбы, на которой бы невеста не станцевала с ним, и такой работящий, что они прямо из ничего построили хату, и такой был заботливый, добрый, что за все годы, прожитые вместе, ни разу не посмотрел на нее косо.

А когда Георге было уже три года, Арион стал по пятницам ездить в соседний городок продавать бочонки. Сам научился их делать зимой от скуки и наклепал целую гору. И вот в одну из пятниц случилась на базаре великая драка. В ту пору появилась в Раденах на редкость красивая и ладная девушка по имени Сафта. Ее сватали, заманивали, уговаривали, а она все выбирала, пока парни из разных деревень не взвились друг против друга и однажды в пятницу посреди ярмарки не затеяли великую драку. То ли драка началась возле его бочонков, то ли та девушка ему самому понравилась, но Арион тоже ввязался в эту свалку. Вернулся он с ярмарки смурной, обтрепанный, те ярмарочные счеты не давали ему покоя, и на этом стала сходить на нет их семейная жизнь.