Василий Дюбин - Анка
— А… батька?.
— Упекли в тюрьму. А потом на дальний выгон его. Десятку заработал…
— Ах… ха…
— Чего же ахать. Сам захотел того.
— Испортился ты… нехристь. Лучше… помереть…
— Ну и сдыхай. Анку приведу.
Хлопнул дверью, вышел на крыльцо и, окинув глазами подворье, снова вздохнул:
«Хозяин!..»
XXIIУходили последние грозовые дни. Небо хмурилось, тускнело. Над взморьем низко повисали мутные облака. Пробуждались буйные штормы, близилась обильная рыбой осенняя путина.
Баркасы на берегу. Рыбаки старательно скребут их, удаляя ракуший нарост, конопатят щели, заливают горячей смолой, готовясь к жаркой работе.
Панюхай бродит по комнате, осматривает все углы, заглядывает под кровать и скамейку, разводит руками, изредка бросая на Анку вороватые взгляды. Анка наблюдает за отцом и никак не может догадаться, что он так упорно ищет. Отвернув одеяло, она приподнимается.
— Лежи уж… Хворай… Куда ты?..
— Чего ищешь?
— Сапоги твои.
— Зачем?
— В море за тебя пойду, хворай…
Анка ловит его взгляд, но он отводит глаза в сторону.
— В чулане висят.
Панюхай принес сапоги, надел их, повязал платком голову.
— Хвороба-то твоя… всему хутору известна… Бабы ляскают, что на сносях ходишь… А ежели так, то выворот бы сделала, что ли?
— Какой?
— Из нутра. Как Евгенка…
Анка улыбнулась отцу, но улыбка была вымученная и только исказила осунувшееся лицо.
— Пущай ляскают. От простуды хвораю я…
Панюхай подозрительно посмотрел на дочь. «Знаю я ваши простуды», — подумал он, хитро прищурив глаз, а вслух сказал:
— Гляди, не осрамись… Всяко бывает…
— Ничего, отец. Не кручинься…
Панюхай вздохнул, покачал головой и, бросив через порог: «Зря», — пошел к морю.
Анка оделась и, ступая осторожно, словно боясь споткнуться, отправилась вслед за отцом.
Баркасы артельных один за другим сплывали на воду, а единоличники, готовые к отчалу, кружились на якорях. Только «Ворон» оставался еще на берегу. Павел сидел на борту, скручивал в пожилину пеньку и забивал ее тупым долотом в щели. Рядом курился смолой огромный котел. Рыбаки толпились вокруг, подгоняли Павла:
— Пора в море. Бросай!
Павел упирался:
— Вот починю «Ворона», тогда…
— Ребята без тебя управятся.
— Нет, законопатить надо. Когда сам, оно лучше. Хозяйский глаз острее…
— Ну, ты! — крикнул здоровенный рыбак, подтягивая спадавшие брюки. — Без атамана ходить мы не привычные. Загнал батька, веди сам теперь нас в море.
— Другого промеж себя поищите.
— Дурень. Атаманство по роду переходит. Сгинешь, нового выберем. А пока давай, на моем баркасе поедем. Ну, ты! — и, поддерживая одной рукой брюки, другой потянул Павла за ногу.
Рыбаки подхватили его, раскачали и подбросили повыше борта. Неудержимая тяга в море и оказываемая рыбаками честь соблазнили Павла. Отдышавшись, улыбнулся и, не раздумывая, махнул рукой:
— Ладно… Поведу…
Проходивший мимо Панюхай остановился:
— В поход идем?
— Выступаем.
— Одиночно или с ними? — он кивнул головой в сторону артельных.
— С атаманским сынком. А ты?.. — и на него уставились десятки любопытных глаз. — К артели примазался?..
— А так… на замен дочки… — Панюхай смутился. — Хворая она… Вот я на замен ее… на время… — и поспешно ушел.
Единоличники с нетерпением ждали команды атамана, но Павел медлил. Он стоял против Анки и смотрел куда-то поверх ее головы, натягивая на плечи сползавшую винцараду. Ждал, что скажет ему Анка, но она молча разглядывала медную пряжку на широком кушаке, плотно обхватившем Павла по бедрам. Сзади сердито ворчал рыбак, толкая Павла в спину…
— Ну, ты… Пора… Давай на баркас…
Он поддернул брюки, схватил Павла за руку и потянул к подчалку.
— Атаман… — послышался приглушенный смех.
Павел взглянул на Анку и быстро отвернулся. В ее холодных зеленых глазах таилась непримиримая враждебность. У Павла задрожали ноги, он с трудом перенес их в подчалок.
«Неужто издевается надо мной?..»
Рыбак оттолкнул подчалок, прыгнул на сиделку и взялся за весла. Взойдя на корму, Павел украдкой взглянул на берег, махнул шляпой, и баркасы устремились в море.
Кострюков посмотрел вслед, сказал:
— Непонятно мне… В голову не возьму… Как это так?..
— Не падай духом, — успокоил его Жуков. — Не кисни…
— Скоро рыба пойдет… Водоемы закипят от нее… Гуртом бы запрудить дорогу ей, а вот видишь?.. Опять в одиночку пошли. Сторонятся нас. Кажись, теперь после суда ясно стало, по какой дороге шли и куда теперь повернуть следует, а вот… Ни один к нам не пошел.
— Дедовские привычки сидят в них еще крепко… Но ты, Кострюков, не робей… Погоди.
— Нам на «Зуйс» некого посадить. А на него надо не меньше десяти человек.
— На первое время найдем.
Кострюков вопросительно посмотрел на Жукова.
— Всех снимем с берега и пошлем на «Зуйс». Оставим одного тебя…
— Я тоже пойду в море.
— Погоди. Душина можно послать, а вот как Евгенушка?
— Думаю, пойдет.
— Но у нее школа.
— Еще долго до занятий. Да вот и она, кстати. Эй, ты! Новорожденный юнга!
— А?
— Штурмовать море пойдешь? На «Зуйсе». Сейчас нужда в людях. Согласна?
— Да-а!
— Живо собирайся! И Душину о том скажи.
Евгенушка тряхнула льняными волосами и быстро побежала в хутор. Вскоре она и Душин пришли на берег…
Баркасы единоличников уходили все дальше в море. Провожавшие их жены и матери покинули берег. На обрыве остались Кострюков и Анка. Панюхай стоял на корме «Зуйса», топорщил бородку, подвязывая платок. Рядом с ним махала руками Евгенушка. С берега ее почти не узнать: в короткой винцараде, на ногах высокие отцовские сапоги. Широкополая шляпа спускалась краями на плечи и спину.
Жуков ходил по палубе, торопил рыбаков.
Взяв на буксир баркасы, «Зуйс» развернул просмоленные паруса и с такой быстротой помчался вперед, что вскоре настиг единоличников. Баркасы смешались, перепутались, поплыли единой ватагой, а на горизонте разъединились на две группы и разошлись в разные стороны.
Для артельных и единоличников на горизонте еще лежала не стертая бурунами широкая развилка дорог…
Предрассветная тьма смешала небо с морем. Ветер напористо бил со всех сторон, кренил баркасы. За бортом вздымались волны, норовили прыгнуть в баркас. Темнота сеяла зябкий дождь. Павел сжимал коченеющими пальцами черпак, выкачивал из баркаса воду.
Перекрывая шумные всплески волн, рыбаки кричали Павлу:
— Атаман! Давай наказ!
— Что же будем делать?
— Гляди, море разгуляется!
Павел схватился за мачту, огляделся. Вокруг в темноте слабо мерцали тусклые огоньки фонарей на баркасах.
«Шторм..» — пронзила мозг острая мысль, и Павел крикнул рыбакам:
— Сплывай!
— А сетки?
— Выбрать!
Волны швыряли баркас, руки скользили мимо буйка и невозможно было ухватиться за хребтину перетяги. Рыбак, напарник Павла, скользил, падал на мостик, сердито ворчал:
— А-а, черт! Ну, ты!.. Бросай, что ли?
— Держи! Не выпускай!
— Да пущай все сгинет! Потроха свои спасать надобно…
— Не смей! — закричал Павел. — Тяни! Не выпускай! — И, упершись ногами в борт, потянул перетягу: словно вырывая у моря трепетавшее в сетях сердце. Потом поскользнулся, выронил хребтину и грохнулся на сиделку.
Баркас рвануло в сторону. Весь мокрый и продрогший, рыбак подполз к Павлу, стуча зубами:
— Ну, ты! Жадобишь? Батькина кровь заговорила? Бросай! Потроха спасать надобно! К черту все! Сбрасывай робу! К черту! — и поспешно стал разуваться.
Обнимая мачту, Павел с трудом встал на ноги, снял сапоги, рубаху, поскользнулся и снова упал. В это время из темноты донесся вопль:
— Руль отшибло! Забирай к себе! Поги-и-и-бнем! Спаса-а-а… — и мгновенно потонул в диком реве разъяренных волн.
Внезапно ослепительно-яркие прошивы молнии раскололи темноту. Оглушительным взрывом встряхнуло море. Ветер закружил баркасы, столкнул, разбросал по сторонам, унося неведомо куда. Напрягая зрение, Павел всматривался в густую темноту. Его товарищ, дрожа всем телом, кутался в брезент, проклиная взбесившееся море. Но вот впереди блеснул огонек, раз, другой, часто заморгал. Павел зажмурился, снова вгляделся…
— «Зуйс»!.. «Зуйс» впереди нас!.. Погляди!..
— Где? — рыбак вскочил, путаясь в брезенте.
— Вон, сверкает огнем! Кличь на помощь! А-а-а-а-а!
— Брось глотку рвать! Эй, ты! С ума спятил?
— «Зуйс», говорю! Чего молчишь? Кличь!
— То, наверно, баркас!
— «Зуйс»! «Зуйс»! — твердил Павел, развязывая гиты. — Давай парус! Вмиг донесет!
