Том 2. Черное море. Дым отечества - Константин Георгиевич Паустовский
Он жил один и умер один. Был у него только я – Моисей Чернобыль. Мне он подарил последнюю скрипку. Кто пришел на его похороны, вы спрашиваете? Я, старуха Маня – его соседка, и еще профессор Московской консерватории, – я забыл его знаменитую фамилию. Он сказал мне: «Моисей Лазаревич, вот мы потеряли с вами гения, а не человека. Никакая душа в этой жизни не будет о нем знать, потому что бедность прячет людей в угол лучше самого осторожного вора. Идет революция, – так он сказал, – и разве маленькая скрипка может перекричать ружья и пушки, когда они стреляют?» – «А не думаете ли вы, – спросил я его, – что скрипка будет петь и для революции и через пушечный грохот ее кто-нибудь да услышит?» – «Нет, – сказал он, – я так не думаю, Чернобыль!»
Я ему не поверил, молодые люди. Я оказался умнее этого профессора консерватории.
Старик сел рядом с нами на землю. Зной мутным соком струился по горизонту.
– Что имел старый Исаак за свои скрипки? Раз в месяц он кушал рыбу и высох, как метла от работы. Что ему платили? Жалкие, паршивые рубли! Скрипач молчал.
– Я неплохой музыкант. Может быть, потому, что у меня нет жены и детей. Я до старости дожил как сирота. Я играю сколько хотите. Я люблю играть людям.
При Деникине я тоже играл в ресторане «Желтая канарейка» на Херсонской улице. Но как приходили офицеры, хозяйка Павлович зазывала меня в заднюю комнату и говорила: «Посидите пока тут, Моисей. Сейчас им Люся будет играть на рояле». – «Что такое? – спрашивал я. – Разве господа офицеры не любят скрипичной игры?» – «Вы дурак, Моисей, – говорила мадам Павлович. – Вы старый ребенок, Моисей, и я имею к вам жалость. Они любят свои права и аксельбанты, и больше ничего. Сидите тихо и ешьте свой ужин».
И я сидел, спасибо этой доброй женщине. Но я досиделся. Один раз заходит в заднюю комнату старый морской офицер. Он увидел меня и спросил: «Что ты тут делаешь, дорогой Арончик?» Он был пьяный. «Я не Арончик, – ответил я, – а скрипач, и зовут меня Моисей Лазаревич Чернобыль». – «Вот как! – сказал он. – Может быть, вы сыграете нам, уважаемый Моисей Лазаревич, „Так громче, музыка, играй победу!“?»
Мадам Павлович делает мне знаки глазами, но я отвечаю тихо, что не умею играть эту офицерскую песню.
Тогда он берет со стула скрипку, подымает над головой и смеется. «А „Интернационал“ ты умеешь играть, жидовский Кубелик?» – спрашивает он и замахивается на меня скрипкой.
Тут вся моя кровь, – а вы посудите, сколько много ее у такого еврея, как я, – тут вся кровь ударила мне в глаза, и я подумал: или ты, Моисей, будешь дрожать, как собака, перед этим человеком, или нет. Тогда я крикнул ему: «Да, „Интернационал“ я умею играть. Я сыграю его, когда вы через неделю будете драпать из Одессы, как крысы, сыграю над вашей свежей могилкой, господин капитан».
Он опять замахнулся на меня скрипкой, но я схватил смычок и ударил его по глазам.
Ну, что! Вы интересуетесь знать, что было? Ничего не было! Меня били в контрразведке и бросили в подвал. И, верьте мне, я не думал за себя, а думал за скрипку – хорошо ли спрятала ее мадам Павлович.
На четвертый день пришли большевики. Они выпустили меня. Комиссар сказал мне напоследок: «Катись отсюда! Играй и будь здоров, Чернобыль. Не путайся у нас под ногами – и без тебя есть большие дела». Я ушел. С тех пор я хожу, играю во всех тех местах, где людям от этого делается хорошо, и ни у кого не путаюсь под ногами. Я жду. И я дождусь своего счастья.
Расстались мы со скрипачом на берегу Сухого лимана. Я размотал удочки, закинул их, лег на горячий песок и закрыл глаза. Синие и оранжевые шары понеслись, пересекаясь, в красноватой темноте. Кончилось тем, что я уснул.
Разбудили меня осторожные толчки в плечо. Я открыл глаза. Передо мной стоял скрипач.
– Вот я и вернулся, – сказал он. – Ой, какой вы неосторожный молодой человек! Кто же спит на солнце!
Он присел рядом со мной на корточки и неожиданно спросил:
– Вы грамотный по-русскому?
– Да.
– Так напишите мне на бумаге хорошими словами то, что я вас попрошу.
Я согласился.
Старик вытащил мятый бланк «Русского общества пароходства и торговли». Обгрызенным карандашом я написал под его диктовку следующие слова:
«Я, Моисей Лазаревич Чернобыль, проживающий в Рыбачьей балке, по занятиям скрипач, сильно болею чахоткой, как и мои мать и отец, и пишу это письмо насчет последней скрипки старого мастера Исаака Равиковича. Скрипка эта моя. И в случае смерти – как нет у меня ни жены, ни малых детей – прошу комитет партии подарить ее лучшему скрипачу нашего замечательного города. Пусть он бережет ее и играет на счастье людям, что не жили, а мучились сколько лет! Только прошу до скрипки не касаться лаком! Теперь лак делают совсем паршивый, а от лака зависит хороший звук.
С почтением Моисей Чернобыль, 59 лет».
В Севастополе в каюте «Смелого» мы вспоминали с Барановым Одессу и Моисея Чернобыля, писателей и газету «Моряк».
– Да, – сказал Баранов, – перебираешь собственную жизнь и не веришь, что все это было. Прекрасные годы мы пережили. Надо бы записать, да вот – нет времени, все вожусь с этой проклятой коробкой. Работаю я по подъему затонувших судов – еще со времени поисков «Черного принца», помните? Эй! – крикнул он на палубу. – Кто там травит пар? Воздух отапливаете, черти!
Баранов проводил меня до трапа.
Густые сумерки спустились на Севастополь. До полной темноты осталось несколько минут. Это ясно ощущалось по огням, цвету воды и по особой звонкости воздуха. Колючие звезды автогена зашипели на палубах кораблей, поставленных в ремонт. Они затопили сумерки трескучим сиянием.
– Никуда не хочу уходить с этой коробки, – сказал напоследок Баранов. – Должно быть, и умру здесь. Предлагали мне уйти на теплоход, да ну его к шуту! Стар стал. Не люблю я пассажиров. Не наше это дело, возить тюбетеечников. Здесь и к морю ближе, и проще, и в свободное время в каюте полежишь, почитаешь. У меня на коробке библиотека прекрасная. Приходите, читайте.
Когда я спустился на берег, он крикнул мне с палубы:
– Дня через два пойдем буксировать «Днепр». Достаньте разрешение, – я вас прихвачу с собой. Слыхали про «Днепр»?
– Слыхал, – крикнул я в ответ.
– Ну то-то!
Возвращаясь домой,
