Борис Лапин - Избраное

Эскадрилья пошла на четвертый круг. Внизу загорелся еще один костер. Странное дело — эти три костра образовывали равнобедренный треугольник с расстоянием между вершинами, на-глаз, около пятидесяти метров. «Позвольте, да ведь это спасенные Муто Кендзи, пилот, и Аратоки Шокаи, аэронавигатор, дают сигнал по форме № 12 — сбросить весь остаток бомб сюда. Код полигонной службы».

Подполковник Садзанами не задумался над тем, каким образом летчикам, захваченным в плен, удалось сигнализировать эскадрилье. Должно быть, они схитрили. Его не удивляло также то, что, давая такой сигнал, офицеры обрекали себя на смерть, — раз так нужно, японские офицеры не могли иначе поступить.

«Отсу» зажег зеленый свет над крылом. Знак военного строя. Самолеты плавно взяли высоту. Вытянутым треугольником эскадрилья пошла в атаку.

Снизу выглядело так:

Увидев боевой строй и три костра, разведенные мужиками, собиравшимися по случаю перемирия варить похлебку, Аратоки оценил всю безнадежность положения. Какая насмешка мира: его спасение и спасение корейцев — связаны. («Спасите, спасите!»)

 — Господа мужики, — захлебываясь, пытался говорить Аратоки и вспомнил, что язык его им непонятен.

Тогда он кричал так:

 — Огонь надо нет!.. Огонь убивай!.. — и сыпал землю в костер, но его сейчас же останавливали мужики. Эскадрилья была очень близко — минуты две полета. Он забывал, что они не понимают. — Потушите костры, я докажу, что вы не бандиты, — ваша глупость заставила вас сопротивляться правительству, честное слово японского офицера.

И снова кричал:

 — Глина — сюда! Песок — сюда! Огонь, костер, дым, искра — будут убивай!

Повстанцы сердились.

 — Не любит, проклятый кот, что корейский народ себе варит похлебку, — нам, видишь, есть один сырой чеснок, — объяснил его действия гигант-партизан и в нерешительности занес над пленным палку.

 — Веди-ка его сейчас в Тха-Ду, допроси и скорей расстреляй, — посоветовал кто-то.

Грозный гул многосильных моторов раздался со всех сторон. Старик, разговаривавший с Аратоки, замер на корточках. Костры выталкивали в воздух жирный прямой дым.

Два мужика, подталкивая японца, стали спускаться с холма. Аратоки шел, едва сдерживая мышцы ног, непроизвольно сокращавшиеся, превращая шаг в бег.

Молча.

Камни вылетали из-под ног. Срывалась тонкая корка дерна, и обнажалось бурое бесплодное существо земли. Шли пятьсот шагов. Километр. Еще пятьсот шагов. Голая, на протяжении крика, лужайка. Навстречу выбежал мальчишка.

 — Идите назад! Тха-Ду — жандармы. Риу привязан за шею есть. Из-под ног дернули скамью… Висит.

Остановились. Совещались — вести японского офицера назад или прикончить его на месте?

В следующий миг: судорожно сжалось сердце, мускулы ног ослабели, сквозь кишечник прошло томное движение, кожа покрылась холодным потом, больно было сжать кисти рук. В уши ударила глухота.

Замерли.

Это был повсеместный одновременный взрыв.

Лес загорелся со всех сторон. Из середины земли вырывались куски холма и куски поля вместе с дорогой, улицей, домами, деревьями и людьми.

(Приблизительно на территории в двенадцать квадратных километров горела и взрывалась земля. Камни падали на пятьдесят квадратных километров. Воздух трясся на двадцать километров в радиусе.)

Со склона, где стояли три человека, не было видно ничего, кроме жирного дыма…

Не слышно ничего, кроме гула.

…умирали разорванные люди.

В воде цветет лилия.Летит журавль. Озеро.Тина. Солнце. Камыш.Солдат развязал штаны,Ловит золотистых вшей.

Глава семнадцатая

ХОЛМ

В журнале «Джиографикэль Ревью» среди ряда других снимков был помещен и снимок «Бомбардировки и разрушения Кентаи», снабженный драматической надписью: «Упорно, как судьба, надвигалась эскадрилья на одичалый повстанческий штаб, где томился в плену отважный капитан Аратоки. Все теснее сжималось кольцо глухих черных взрывов вокруг него». (В подлинность этого снимка я не верю.)

На следующей фотографии был изображен и сам Аратоки Шокаи в парадном мундире, возле костра. Подпись говорила: «Увидев, что гибель неизбежна, капитан Аратоки решил пожертвовать собой. Обманув полудиких крестьян напускным равнодушием, он заставил их развести костры, под предлогом, что поведет переговоры со своим командованием об отступлении. При помощи дыма он дал световой сигнал сбрасывать весь запас бомб на него. Бомбы были сброшены. Бандитская армия разбита и сожжена, и — о чудо! — спасся капитан Аратоки».

Пленники два конвоира были на голом склоне. Вокруг ревели огонь и воздух. Оглохшие люди долго стояли на холме.

Чувствовали себя почти одинаково и каждый по-своему.

Аратоки хотел крикнуть, но горло его было сухо и сдавлено. От грома он не слышал своих мыслей. Самолеты брили воздух близко над головой. Аратоки поднял руки и понял, что заметить его с воздуха нельзя. Он чувствовал себя одного роста с травой.

«Господа, неужели сейчас придется умереть?»

Правый конвоир жестоко мял в руке свой карабин. Он хотел крикнуть какие-нибудь слова товарищу. Взрывы гудели в костях, заглушая мысли. Самолеты брили воздух близко над головой. Хотелось спрятаться от них, бежать. Но скрыться невозможно. Ему казалось, что его видит вся эскадрилья. Он чувствовал себя высоким, как дерево.

Вокруг горели леса. Нельзя бежать в Тха-Ду — там жандармы. Повешенный болтается на дереве Риу.

Левый конвоир жестоко мял в руке свой карабин. Самолеты близко над головой. Буря огня. Внизу под холмом все сгорели. Сейчас надо умирать.

 — Эхе-эхе-ээ!..

Он пытался крикнуть слова, но ветер тотчас же срывал их с губ, превращая в неразборчивый звонкий вопль.

Конвойные стали говорить руками и лицом. Их разговор длился, Как странная пляска под гул барабанов, в глазах капитана Аратоки. Движение лица и рук заканчивалось обрывками слов, вырванными ветром:

 — …убивать себя.

 — … и его… Два…

 — …два патрона есть.

 — …колоть…

 — …я оставил нож.

 — …душить.

 — …нет. Меня.

 — …я стреляю в твой лоб.

 — …да.

 — …и потом в себя.

 — …прощай!

 — …япона нет патрон убить.

 — …да.

 — …извините меня — левой рукой.

 — …извини за труд — меня убивать.

 — …извините меня. Прощай!

 — …прощай!

Аратоки увидел, как правый конвойный поднял ружье, воткнул дуло в лоб другого и потом себе в живот. Бесшумно, потому что хлопки выстрелов не были слышны в общем гуле, свалились один за другим. Застрелил товарища, потом себя. Теперь капитан ничему не удивлялся. Он стоял на холме…

Затихло.

Он почувствовал боль в коленях, разбитость, сухость во рту, сонливость от страшных превращений дня.

И пошел к вершине холма по дороге к спасенью.

Слепой ребенокЛовит пестрых мотыльков.Мама, в сетке маквица!Посмотрела: жирный хрущ.Точно так нас ловит смерть.

8 VII 1941

Глава восемнадцатая

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Привезенный на аэродром в пулеметной кабине бомбовоза, Аратоки все еще был оглушен.

Усталый и отяжелевший, он крикнул денщику: «Сними сапоги!» Свалился на матрац и забыл все. Потом он раскрыл глаза, разбуженный невнятным чувством досады. Посмотрел на часы, лежавшие рядом на полу. Оказывается, он спал четыре часа. Крикнул денщика, — его не было. Во рту жгло, тело чесалось от сна. Выпил воды. Болели все кости. Стал хмуро одеваться.

«Что-то случилось плохое … Достать другие штаны — все в бензине… Экая ссадина! Ну-ка, надо продезинфицировать… Ай, щиплет!.. Какая беда с правым сапогом!.. Где другая пара?.. Ах, да, я подарил ее тому парню… Пришпилить чем-нибудь?.. ничего не выйдет… Нет… Никто не может об этом знать …

А если поймают мужика и он все расскажет… Но никто из них не понял моих слов… Кроме того, я могу отречься…»

Аратоки вышел во двор. Сверкала земля. Недавно прошел дождь. Под дальним холмом из ангаров выкатывали черный громадный самолет. Смеркалось. Из дома командира эскадрильи неслось тявканье рояля. Мотив был европейский, и игравший показывал некоторую технику, но рояль был зверски расстроен.

«Слышал я крик и слабый плеск, видел пляску струй, дым кирпичных рощ…»

«Это, должно быть, госпожа Камегучи упражняется».

Сейчас Аратоки ненавидел весь мир.

Солдат, бежавший через двор со свертком бумаг, вытянулся и отдал честь. В глазах его Аратоки заметил любопытство, когда он посмотрел на разодранный правый сапог капитана.