Николай Воронов - Котел. Книга первая
— Подследить.
— Стыдная штука.
— Сказать начальнику, он прикажет подследить.
— Совестно.
— Ничего не совестно. У него сознание должно быть. Он же на весь город знаменитость.
— Избаловался. Опять же избаловали. Все есть, лишь звездочки нет. Ее бы захапать. Больше одной-то не разнарядят. Ладно. Об этом никому: правда способна оборачиваться против правого, а виноватый торжествует. Иди. Да, комбайн в порядке?
— Должен…
— Если исправен — рассверли лёточный канал.
Комбайн был созданием Паровицына. Несмотря на то что этот агрегат — с виду аляповатый, громоздкий — облегчал труд горновых и делал его почти безопасным, они неохотно пользовались им, предпочитая работать вручную и рисковать.
Иван сказал Грачеву, что доложил мастеру, о чем следовало, и что собирается рассверливать лётку. Грачев хотел подать по монорельсу буровую машину, похожую на модель самолета, но Иван запротестовал: ни к чему кишки надрывать, комбайном рассверлит запросто. От неодобрения Грачев скорчил такую кислую рожу, будто раздавил зубами ломтик лимона.
Иван разбурил комбайном лётку, а едва подсушил ее хорошенько, то и пробил комбайном, чего Грачев совсем не одобрил: он открывал лётку только вручную, пикой.
Тек чугун голубоватый, цветом в молоко, пропущенное через сепаратор, чадил желто, ржаво — выгорали сера и железо, капли выпрыскивали багровые, хвостатые; взлетая, они выбрасывали искрящиеся паучьи ножки и дергались, словно бы что-то выхватывали из воздуха.
21
К полудню воздух над литейной площадкой перекатывался невидимым огнем. Жар от домны, жар от крыш, жар от литейной канавы, арбузно-розовой от схлынувшего чугуна, обжигал ноздри, сушил в гортани. Горновые бегали пить газировку. Она была жгуче-студеная, парила шипучими капельками-толкунцами, запирала дыхание, как спирт.
Иван любил это время, когда из домны бежит металл. Светлыми пластами липнут блики к опоясавшей печь клепаной «колбасе», внутри которой с каменным трением несется воздух. Гибкие отсветы поглаживают набалдашник электрической пушки, озаряя его шершавые овалы и смолянисто-темную в дуле глину. Из зева ковша, выложенного кирпичом, выкидываются с шуршанием и опадают, потрескивая, оранжеватые капли. Над красной коркой, нарастающей в этой огромной посудине поверх чугунной зыби, встают пики красного и зеленого пламени. Все это навеивает на Ивана умиротворение. Он завороженно смотрит на бегущий чугун, на шатание зноя, на волнение рыжевато-бурого дыма под фонарем крыши. В сердце занимается тихая нежность, хочется, чтобы не переставая лился в чаши чугун, чтобы не прекращалась качка цветных сполохов у горна, чтобы сквозь толщу сутеми маячили синие силуэты рабочих соседней домны.
И сегодня, хотя воздух на литейном дворе был душен, изнуряющ, поднялось в Иване завораживающее чувство созерцательности и сразу схлынуло, едва появился со стороны фурменного пространства тесть Никандр Иванович.
— Здоров, зятек. Жарища у вас! Жарчей, чем у нас на вырубке.
Иван озаботился. Неспроста заявился Никандр Иванович. Чтобы Кривоконь не стеснял их или непрошено не вломился в разговор, отвел Никандра Ивановича к перилам разливочной площадки.
— Папа, вы почему среди смены?
— Машину огневой зачистки поставили на консервацию. Я свободный. Должность подбирают. Предлагали… Заработком не хотят обидеть. Годы эть к пенсии прут.
— Вам с пятидесяти пяти?
— Ага.
— Еще порядком.
— Шесть лет. Не успеешь оглянуться.
— Столько средств впурили в машину — и на консервацию. Разве не могли предугадать?
— Всего не предусмотришь. Да и кто мог знать, что ей такая прорва кислорода понадобится! Час-два поработаем — и подорвем дневной запас кислорода на комбинате. Будут строить кислородный завод. И конечно, необходимо менять способ разливки. У нас сталь разливают сверху, лучше — снизу аль, к примеру, в вакууме. До сих пор много запороченного металла катается. На блюминге и слябинге не каждый его порок выжжешь машиной. Глубокие трещины необходимо зубилом, абразивным кругом, газовым резаком.
— Никандр Иванович, вы почему пришли?
— По железному мосту.
— Люську арестовали?
— За какие такие грехи?
— Люська на патент набивается. И вообще не уверен…
— В чем?
— В чем бы ни было.
— Я отец, и ты обязан…
— Вы были обязаны. Сейчас я обязан. Неужели не могли устроить Люську на завод?
— Наш завод не для женщин.
— Их тут навалом.
— Тут газ, огонь, опасно. Им детей рожать. Для женщины у нее самая подходящая специальность. Кому скажешь — она закройщица, все одобряют.
— Они что угодно одобрят.
— Дичь.
— Хорошо, дичь. Зачем вы ко мне пришли?
— Андрей исчез. Не знаешь где?
— Откуда?
— Из сада вчера утром исчез. Как утоп. Может, знаешь?
— Снова за рыбу деньги. Ну, мне лётку закрывать.
Иван помахал войлочной шляпой Грачеву, который наблюдал за сходом шлака, катившегося из лётки поверх чугуна.
Он пошел к долговязой будке, сшитой из листовой стали. Приближение этого момента страшило Ивана, но теперь, разгневанный, он не ощущал страха и лишь чуть-чуть взволновался, оказавшись перед пультом. Забрал в ладони пистолетные, из эбонита, ручки контакторов. Увидел через оконце Никандра Ивановича, он возник в сумраке фурменного пространства.
Из лётки дуло все громче, страшнее, шлак хлестал свирепей, вздувался медноватыми лопающимися пузырями, выплескивался на берега литейной канавы зеленой магмой.
В будку вбежал Грачев.
— Напортачу я, Денис Николаевич, — жалобно сказал Иван.
Не то чтобы он растерялся, глядя на кипучий поток шлака, слыша нагнетание гула, нет, просто так обернулась в нем эта почти что ссора с Никандром Ивановичем, которая, как вдруг ему взбрендилось, могла обернуться для него потерей Люськи.
— Закрывай! — предостерегающим тоном крикнул Грачев.
Иван стиснул пистолетные рукоятки контакторов, ощутил ладонями насечку на их щеках. Через миг он почти совсем перешел из власти переживаний, вызванных разговором с Никандром Ивановичем, во власть утробного, бурлящего рева, вырывающегося из самого чрева домны, и щелкающего пламени, кидающегося ввысь, к «колбасе» воздухопровода.
Иван не услышал, как электрическая пушка стронулась с места. Она плыла, описывая дугу, и он невольно повел туловищем, повторяя ее ход, будто она обладала притяжением.
Охрой блеснул набалдашник пушки, прежде чем пропороть стену огня. Шлаковая жижа, пенясь, струилась по ее закопченному брюху. Яростно клацнул крючок, заскочив собачкой за стальной зацеп. Красота! Никакой напор из печи не отожмет пушку от горна.
Зад пушки начал вздыматься, и она целиком пропала в летучих ручьях шлака, выхлопывающих огонь и разбрызгивающихся желтыми шарами.
Ивана лихорадило. Он не просто закрывал лётку. Ему казалось, что от того, закроет он лётку или нет, будет зависеть его жизнь с Люськой.
Пушка уткнулась набалдашником в гнездо лётки, Иван включил мотор, поршень начал выдавливать «глину» из ствола.
Смыканьем пистолетных рукояток Иван отвел пушку на прежнее место. Из дула дымило, на корпусе серели ошметки шлака, лениво пошатывались зубцы пламени над изоляцией кабелей.
Радостно-ломким голосом Грачев пропел:
— Деревенски мужичишки все хреновые, собирают в лесу шишки всё еловые.
Иван содрал с себя войлочную шляпу, обмахивал взмокшие волосы и потную, осыпанную графитными порошинками грудь.
22
Охранница еще не успела встать, а он уж нырнул под стену. Скоро к месту, где она азартно уселась Андрюше на спину, подоспел сторож. Судя по тому, что они оба смеялись, — он, довольный тем, что выдался случай поднимать ее, она, притворяясь, что никак не может встать, — Андрюша надеялся, что они раздобрятся и перекинут тапочки.
Долго ждать не пришлось: перекинули. Предположив, что он схватил тапочки и задает стрекача, они принялись дуть в свистки. Но так как они дурачились, то трели получались прерывистые, шаловливые, нестройные. В конце концов сторож до того разозорничался, что выстрелил вверх из берданки.
За стеной наступила тишина. Должно быть, им там показалось, что они перерезвились.
— Привет! — сказал Андрюша, склонясь к лазу. — Продолжайте веселиться.
— Жми давай! — крикнул через стену сторож. — Жми, не то вдругорядь словим.
Андрюша поднялся на бугор, задыхаясь от спешки.
Туман раздувало. Земля лежала зябко-сырая. На складе над укутанными рельсами недвижно висел крюк козлового крана — стальной перевернутый вопросительный знак. Солнце было мглисто и коричневато.
Он пересек дорогу, побрел среди подсолнухов, хватавшихся за одежду шершавыми листьями; желтая пыльца, осыпаясь, липла к росным рукам. По мере того как он пробирался меж подсолнухов, в душе зрело решение сбежать в башкирскую деревню Кулкасово, к другу Ильгизу Ташбулатову. Он думал, что никого, кроме матери, Ивана и Оврагова, не встревожит его исчезновение.
