Юрий Гончаров - Последняя жатва
Она плакала, вздрагивала, слезы все лились и лились, но все-таки на душе ее уже не было прежнего тупого, безысходного чувства. Произошло главное – она решилась, время ее колебаний кончилось, и как бы какой-то еще неясный, но все-таки свет появился вместе с этим для нее вокруг…
15
Володька же покинул правление с совсем хорошим настроением. Когда его позвали к Варваре Кузьминичне, он шел не без тревоги: вызывала Батищева, народный судья, а к судье за добром не зовут. Да еще срочно! Он перебирал в памяти, где, когда и что он мог натворить, – и ничего не приходило на ум. Никаких провинностей за ним вроде бы не значится, в последнее время он себя держит в струне, без глупостей. Что ни прикажут, на какую работу ни пошлют – делает, не споря, без пререканий. Есть, правда, за ним одно совсем пустяшное дельце, комплект новых гаечных ключей, что выдали для ремонта комбайна, чужому шоферу за целковый загнал, не хватало с ребятами на бутылку. Но это такая мелочь, ерунда, что и говорить о ней не стоит, из-за нее ни в правление, ни к судье не позовут…
Только открыв в партком дверь и увидев Любу, Володька понял, почему он здесь понадобился, и сразу успокоился, вмиг у него полегчало на душе.
А дальше оказалось, что и в этом деле он без вины, ему даже не надо ни в чем оправдываться, виноватой Батищева считает Любу, и такой оборот чрезвычайно его обрадовал. А потом он хорошо, удачно показал себя перед Варварой Кузьминичной и парторгом, ответив, что он категорически против развода, и прямо глазами было видно, какую симпатию и расположение вызвал и утвердил он этими словами к себе.
Всегда после удачи в Володьке всплеском поднималась бурная волна торжествующей энергии и хотелось продолжить праздник, доставить себе что-то еще, в таком же духе, – радостное, необыкновенное. Но что? Обычно такой подъем, такой зуд в крови приводили к одному – к попойке с приятелями. Но сейчас момент был особый, просто бутылки было мало, хотелось чего-то большего.
Володька не вернулся на зерносклад, откуда его позвали в правление: какой смысл идти на работу на час-полтора, тем более, что его отлучка не самовольная, вполне законная и никто за нее не взыщет, не упрекнет. Он пошатался по деревне, по машинному двору – в надежде встретить кого-либо из своих дружков, кто мог бы составить компанию для еще не вполне ясного предприятия. Заглянул в мастерскую, но увидел там только Антона Федотыча Тербунцова, сметавшего с токарного станка стружку, да немого Кирюшу Косякина, калившего в оранжевых угольях горна какую-то железяку.
Наконец Володька понял, чего ему хочется, где можно вполне разгуляться душой, справить нечаянно выпавший ему праздник. Не раздумывая, как человек, нашедший свою цель, он скорым шагом окольными тропками вышел за деревню на грейдер; укрывшись за кустами, чтоб не торчать на виду у ненужных, случайных глаз, пропустил одну, другую колхозную машины; третья шла чужая, не из «Силы». Володька вышел на дорогу, поднял руку. Шофер взял его, и через полчаса Володька был уже в райцентре.
В столовой напротив вокзала качали из бочки свежее пиво. Знакомый парень, чья очередь уже подходила, взял и для Володьки пару кружек. Володька выпил их залпом, закусил крутым яйцом, мокнув его в рассыпанную на столе соль. На теле под комбинезоном сразу выступил липкий пот. Духота в столовой была плотная, такая же, как пот, липкая; из кухонного зала густо пахло щами, подгоревшим маслом. Гомонила толпа, грудившаяся у буфетной стойки, жаждущая пива; без отдыха скрипела, звякала рукоять насоса.
Володьке хотелось, чтобы Клавка сама увидела его, ненароком, вдруг, изумилась, обрадовалась неурочному его появлению. Но в кухонном зале, в дверях, что вели из него в тыловые помещения столовой, всё мельтешили другие женские фигуры в халатах, белых поварских шапочках и косынках. Володька поманил одну из подавальщиц, спросил про Клавку.
– – С Витько́м в совхоз «Ударник» за помидорами поехала. Теперь уж скоро вернется.
Витёк был шофер, разбитной малый, но Володька не ревновал его к Клавке. Во-первых, он моложе ее лет на десять, совсем перед нею пацан, прошлой осенью только армию отслужил. Во-вторых – женат, проживает у жены, на всем ее готовом. А та попалась ему – настоящий змей-горыныч, следит за ним в оба глаза, ухитряется вызнавать про каждый его шаг и наперед всем и каждому уже сто раз заявила, что если Витёк начнет путаться с бабами, она его растурит в момент и при этом разденет всего до трусов, потому что на нем все ею справлено, а он себе еще ничего не нажил.
Клавка давно стремилась найти себе такое место, чтобы оно давало ей бесплатно все харчи, а зарплата оставалась бы в чистом виде – на тряпки, домашнюю обстановку, поездки в Москву и на курорт. Известно, такое место так просто не добудешь, и Клавка приложила немало разнообразных стараний, чтоб обзавестись помощью нужных лиц. Подробности она не рассказывала. С тех пор, как исполнилась ее мечта и она перешла из станционных весовщиц в экспедиторы при райпотребсоюзовской столовой, жизнь у нее началась совсем иная – бойкая, деятельная, подвижная. Когда бы Володька ни приехал, никогда она не оказывалась на месте. То где-то на базе получает продукты, то в колхозе или совхозе – уехала за овощами, мясом, то укатит с утра и на весь день в Воронеж. Не у каждого есть способности быть на должности экспедитора. Чтобы все быстро добыть, отвесить, доставить на место, надо уметь ладить с причастными к этому делу людьми, знать, где какой использовать подход: к одному сладко подольститься, другому пообещать устроить что-нибудь ему нужное, с третьими поиграть глазами, улыбками, пустить в ход женские свои соблазны, позволить себя слегка полапать, притиснуть – будто шутя, играючи.
Что она имела весовщицей? Теперь у нее дома всегда какой хочешь харч – колбаса вареная и копченая, ветчина, куры, наисвежейшее мясо, селедка и прочая рыба, во всех видах, соленая и мороженая, а уж насчет выпить – в домашних ее тайниках и водка, и спирт, и самогон всех сортов. Денег она прикопила уже, должно быть, за тысячу, но – не дура, на сберкнижку не кладет и дома их не держит, а где – неизвестно, всей раймилиции не дознаться.
Сидеть в столовой было жарко, да и ни к чему этот спектакль – чтоб официантки и поварихи смотрели, как он сидит и дожидается Клавки. Не дело это для такого мужика, как Володька. Только честь свою ронять. Он посидел ровно столько, сколько и другие, что пили пиво, закусывали яйцами или пирожками с мясным фаршем и, тоже в закуску, поспешно, украдкой высасывали папиросу или сигарету, пуская дым под столы, чтобы не кричали официантки, – и пошел бродить по райцентру.
Это было даже кстати, что Клавки нет и у него в запасе время.
В голове у него сидела одна задумка, и, чтоб ее исполнить, он зашел на почту, где никого не было из посетителей, только телефонистки и телеграфистки болтали между собой за фанерной перегородкой с квадратным окошечком, сел к столу, на котором лежали телеграфные бланки, и долго писал на обратной стороне этих бланков вязкими фиолетовыми чернилами, блестевшими на пере мушиной зеленцой.
Исписанных листков получилась целая пачка. Никогда еще Володька не исписывал столько бумаги. Он сложил листки вчетверо и удовлетворенно засунул в нагрудный карман комбинезона.
За это время, что он сидел на почте, свечерело. Клавка, вероятно, уже дома.
Она жила за станцией, где образовался новый поселок, пока еще в виде одной длинной улицы из стандартных казенных домов серого силикатного кирпича, населенных семьями железнодорожников, рабочих и служащих молокозавода, хлебоприемного пункта, завода строительных конструкций и других районных предприятий. Домики были все одинаковые, разделенные на две половины и предназначались на две семьи. Возле каждого был участок под огород, сад. Планировщики задумывали хорошо, должны были получиться красивые, удобные жилища, красивая, в зелени, улица, вся из одинаковых фасадов: четыре окна в ряд, два окна мезонина, справа и слева каждого дома – одинаково выкрашенные веранды с крылечками. Но жизнь, как всегда, внесла свои конструктивные коррективы, и вся задуманная, запланированная красота погибла безвозвратно. Семей вселилось гораздо больше, и каждый дом был перестроен по-своему; все старались отгородиться друг от друга, иметь свои отдельные входы и выходы, даже калитки; вокруг каждого дома наросли разнокалиберные пристройки, клетушки, сарайчики, капитальные и на скорую руку; садовые и огородные участки превратились в переплетение заборов из штакетника и колючей проволоки на кольях, листов ржавого кровельного железа, подобранного на свалках, сосновых жердей и просто хвороста.
Володька, хотя и знал дорогу, но спотыкался впотьмах, вслух ругаясь: вдоль всей улицы громоздились кучи земли и глины, зияли глубокие траншеи и котлованы. Чужому, как он, человеку тут было легко угодить на дно какой-либо из ям, сломать ногу или руку. Это подводили в поселок водопроводную и канализационную сеть, и все чего-то не хватало, чтоб закончить работы и заровнять улицу – то труб, то коллекторов, то мастеров, то механизмов.
