Михаил Колесников - Право выбора
— М…да… — Подымахов молчит. Молчит минут десять. Потом говорит с явной иронией: — Нынче в моде фантазировать. Роботы и все прочее. Вложил программу — робот действует как часы. Вот бы все люди так! Легко было бы командовать. Щедринское единомыслие. Никаких нарушений инструкций. Милиция и отрезвиловки не нужны, страсти не терзают. А мы, грешные, любим отступить от инструкций. У нас, видишь ли, своя программа, людская. Иногда в башке сумбур: любовь, ревность. Руки опускаются. Роботы в гости не ходят и водку не пьют. Я так рассуждаю: если бы люди были бездушными автоматами, зачем нужен был бы прогресс, зачем наша установка? Для кого? Да и на Марс не стоило бы лететь. А тут приходится все разнонаправленные человеческие страсти сосредоточивать в одной активной зоне. Роботам организаторы не нужны, роботы организованы изначально. А мы в своем великолепном ханжестве забываем природу человека, живую, чувствующую, великую и слабую. Роботу можно приделать железную руку, а человеку нельзя. Потому-то и страдает. И все вокруг страдают. Я у врача-автомата лечиться бы не стал. Ведь участливое слово иногда дороже самого точного диагноза… А ведь весна, парень! В тайгу бы теперь, в Сибирь…
— А какая она, Сибирь, если без прикрас?..
Он широко разглаживает ладонью усы.
— Сибирь — сказка.
До завода семь часов езды. Встречает Вишняков. Похудевший, повеселевший. Белый халат прожжен кислотами и щелочами. Сразу же тащит в лабораторию. Тут испытывают жидкие металлы. Натрий, калий, ртуть, литий. У Вишнякова своя обширная программа: его сектор исследует теплообмен, взаимодействие жидких металлов с конструкционными материалами.
Я уже знаю, что у жидкометаллических теплоносителей огромное будущее. Ведь жидкие металлы — единственно возможные охладители для установок на быстрых нейтронах, наподобие нашей. Вишняков трудится в области малоисследованной и перспективной. Завод изготовляет весь комплекс оборудования жидкометаллических систем: теплообменники и парогенераторы, насосы, приборы, вентили, клапаны.
— Как Вера, как детки?
— Полный порядок. Вечером ко мне! Вы знаете, что такое бижутерия из металла?
— Не знаю. Что-нибудь из области жидкометаллических теплоносителей.
— И я не знаю. К зимним платьям, оказывается, модна бижутерия. Вот что это такое, а вовсе не то, что мы с вами думали. Детей учу музыке.
— Любопытно. И как вы это делаете? Ведь они еще малы.
— Разработал особый метод: разрезаю яблоко на части, чтобы показать наглядно разницу между половиной ноты, восьмой, шестнадцатой, тридцать второй.
— Я приехал проталкивать электромагнитные насосы.
— Знаю, знаю. Начальство, как только услышало, что вы приезжаете, сразу же все оформило. Насосы отгружаются.
— Значит, мне не следовало сюда ехать?
— Почему же? Я распустил слух, будто Подымахов присылает комиссию из Москвы.
— У вас директор бюрократ?
— Наоборот. Он все время воюет с бюрократами, а на конкретное дело не остается времени.
— Хотел бы с ним познакомиться. У меня подобная история.
— Пожалуйста! Вот уже третий день, как по приказу свыше директор — я.
— Ах вот оно что! Поздравляю. А как же лаборатория?
— Пока не проведу исследования по теплоотдаче при поперечном обтекании пучков труб, из лаборатории не уйду! Скажите, зачем мне директорство? У меня в жизни сплошные флуктуации: то думать заставили — чуть не спятил; то теперь вот вешают административный хомут. Мол, если тебе думать нельзя, то садись в директорское кресло: тут думать не надо! Отвечать за жидкометаллические унитазы?.. Жертва по призванию.
— Крепитесь, Вишняков. Меня вридом сделали.
— Слыхал. Говорят, волюнтаризм насаждаете.
— Этого еще не хватало! Я борюсь с волюнтаризмом.
— И насаждаете новый. Всех зажали в кулак.
— В самом деле, заколдованный круг. А кто все-таки насплетничал?
— Бочаров.
— И жаловался, что я его обокрал?
— Не жаловался. Он же умный человек — на начальство жаловаться не станет.
— Мудрит Бочаров. Совсем замудрил. Может быть, вы объясните историю с принципом регулирования? Почему Бочаров упорно отказывается от авторства? Что это — широкий жест?
— Вряд ли. Тут что-то другое. Нечто психологическое.
— А все же?
— Запретил говорить. Семейная тайна.
— Семейная? Почему семейная?
— Не продадите?
— Слово джентльмена.
— Кстати, ездил в больницу к Ардашину. Дал взбучку. Хлюст из хлюстов. Говорит: «Вы меня все-таки общими усилиями до петли доведете. Перевоспитался я, ей-богу, красть больше не буду». Ну, плюнул ему в рожу и ушел.
Началось все красиво, как в романе. Идея в первоначальном виде принадлежит Марине. Ведь ей приходится возиться со всеми такими штуками. Подсказала Сергею, А он додумал, облек, так сказать, в чертежи и исходные формулы. Как вам известно, додумать до конца не успел. Заехал ко мне в больницу, изложил самую суть — и на аэродром. Если бы Ардашин не занялся шельмовством, все получилось бы хорошо. А этот слюнтяй все запутал. Бросил тень на вас. Вот так. В общем, получилось все густо по-свински. Марина упросила Сергея ни при каких обстоятельствах не приплетать ее имени к изобретению. А так как Сергей не может целиком присвоить себе идею, то и отказывается от всего. Дураки они или романтики?
— Ни то, ни другое. Берегут моральное здоровье.
Значит, Марина… Глупый, тугой узелок… Представляю, какими глазами смотрела на меня, прочитав идиотскую статью в «Научном бюллетене». Наверное, сперва показалось, что преднамеренно обокрал ее и Бочарова. Прельстился на открытие.
— Чаю, Алексей Антонович?
— Шнапсу бы, Вишняков! Грамм шестьсот…
О как хорошо знаю я тебя, Марина!.. Принцип мог обосновать математически Бочаров. Тогда наука получила бы «принцип Феофановой — Бочарова»». На веки вечные. Он вошел бы во все технические справочники. Но принцип обосновал я. Можно, разумеется, включить Бочарова. «Принцип Феофановой — Коростылева — Бочарова». Она не захотела связывать свое имя с моим даже в научной работе. Я не должен стоять между ними даже в справочниках по энергетике. Я третий лишний.
— А если я доложу обо всем Подымахову?
— Вы этого не сделаете. Дали слово? А кроме того, Бочаров надает мне по физиономии. Есть у него такая дурная привычка. А я все-таки должностное лицо, директор. Нельзя подрывать авторитет.
— Знаете, Вишняков, мне иногда хочется удрать куда-нибудь. В Сибирь, за Полярный круг.
— А кто будет двигать науку в Московской области?..
Электромагнитные насосы получены. Они нужны для перекачивания жидкого металла. Подымахов доволен. Что-то произошло за время моего отсутствия. Старик не поднимается больше в «каменное гнездо».
— Сердчишко пошаливать стало, — говорит он извиняющимся тоном. — Как думаешь, до осени закруглим?
— Закруглим.
— Движется, милая! А если упрется копытами в землю, мы ее вожжой, вожжой…
Дела идут хорошо. В невиданно короткий срок мы завершим все. Одиннадцать комиссий не знают роздыха ни днем ни ночью. Одну возглавляю я, другую — Дранкин. Благообразный старичок в основном разрабатывает документацию.
— Да какой же из меня практик! — чистосердечно признается он. — Я железа никогда не нюхал. Всю жизнь в кабинете. Скажем, вы контролируете чистоту кромок под сварку. Для меня тут — темный лес. Вот произвести анализ оптимальных условий осуществления термодинамических циклов установки я могу.
Дранкина никто не осуждает. Каждый хорош на своем месте. Только Подымахов многогранен, как друза хрусталя. Он проверяет расчеты, следит за тем, как соединяют импульсные и дренажные трубы с магистральными трубопроводами, своим авторитетом наваливается на директоров заводов. Вспоминаю его слова: «Кем бы вы заменили, например, Менделеева?» Во всяком случае, я заменить Подымахова не смог бы никогда. И совсем карикатурно выглядел бы на его месте Федор Федорович, орел иного полета. Мы всегда чувствуем присутствие Подымахова, его неукротимую натуру. Но не забываем и другое: не поддержи Дранкин нашего Носорога на Комитете, стройка затянулась бы на долгие годы: соорудить гигантский стальной шар — дело не только дорогостоящее, но и очень сложное в монтаже. Федор Федорович способствовал также увольнению Храпченко «в связи с переходом на другую работу».
Забираться наверх Подымахов больше не отваживается.
— Спустился в массы, — шутит он.
Как будто бы давно отошел от тех дней, когда запах сирени дурманил голову… Распушили зеленые хвосты вербы, слепит глаза белая колышущаяся, стена берез. Ударила теплым ветром. Женщины сразу похорошели. А зимой и не замечал их. По-весеннему остры глаза. Все знакомое обернулось чем-то незнакомым. Чужие красивые лица. Да это же девушки из нашего института!..
