Эдуард Кондратов - Тревожные ночи Самары
6
В глубине огромного пакгауза городского потребительского общества, среди мешков, ящиков и перепоясанных веревками тюков закусывало несколько человек. На ящике, поставленном на попа, разложены были продукты — помидоры, огурцы, немного хлеба, желтоватое сало и непременная вобла. Судя по стаканам и двум пустым бутылкам с винными этикетками, люди эти не только закусывали. Сидели они в покойных позах, и внешний мир напоминал здесь о себе лишь редкими гудками маневрового паровозика. Солнце просвечивало сквозь щели в крыше, и поэтому, несмотря на отсутствие окон, на складе было достаточно светло, чтоб не только рассмотреть лицо собеседника, но и при желании прочитать газетный текст. Этим как раз и занимался один из закусывающих — сухопарый человек в пенсне и потрепанной форме инженера-путейца.
— Послушайте, господа! — Он оторвал клочок газеты, покрывавшей ящик-стол, и прочитал нарочито гнусаво: — «Подкрепим самарским хлебом великую борьбу трудящихся с разрухой»! — Он засмеялся: — Подумать только — «самарским хлебом»! Допрыгались комиссары.
— Какого… месяца… газетка? — спросил блондинистый военный, хрупая после каждого слова огурцом.
Человек в пенсне нагнулся и отогнул край газеты.
— Февральская, — сказал он. — Но это не имеет значения. Непредусмотрительность правителей во все века считалась преступлением, ибо они отвечают за судьбу народа. Вывезти из губернии весь хлеб, хотя прогнозировался недород. Идиотизм!
— А что вы, собственно, расстраиваетесь, дорогой Юрий Ярославович? — мяконьким голоском пропел Аристарх Аржогин, но лицо его сделалось едким. — Что вы за большевичков-то переживаете? С голоду будут дохнуть — тем легче спихнуть-с.
— Да уж… Купечество российское всегда снимало сливки с народных трагедий. И с войны, и с мора, — с оттенком презрения сказал военный и швырнул огрызок огурца за штабель.
— Купцы — благодетели человечества, — с укоризной парировал Аржогин. — Мы кровь питающая, тягловая сила общества. Не то что военные…
— Аристарх Семенович! Виктор Петрович! Прекратите пикировку, господа! — вмешался плотный и, видимо, чрезвычайно сильный мужчина с выпуклым лбом, крупными скулами и подбородком. Несмотря на скромное одеяние мещанина — пиджачок, косоворотка, штаны в сапоги, — в нем чувствовалась военная косточка. — Мне кажется, что обеденный перерыв у нас затянулся. Продолжим совещание. Ну что же вы, Виктор Петрович? Прошу вас! Неприлично!
Лениво усмехнувшись, блондин отложил огурец, закинул ногу на ногу: что ж, пожалуйста, я готов.
— Я полагаю, — голос плотного человека в косоворотке звучал уверенно, мужественно, — что провал группы Шацкого не посеял в нас неверия. Собственно, особых причин для паники нет. Группа, надо сказать, с честью выполнила свою задачу, и чекисты поймали, фигурально выражаясь, свет угасшей звезды, не более. Никто, кроме Шацкого, не имел прямых связей с нашим центром, но за Сергея Сергеевича мы можем быть спокойны, такие люди не предают. Я не хочу говорить слов сострадания в его адрес, хорунжий Шацкий выше жалости. К тому же есть основания полагать, что через несколько дней арестованные будут свободны. Как и вся Самара, господа, и как Тамбов, Пенза, Мелекесс и… Не стану перечислять, скажу только, что концентрация и консолидация сил практически заканчиваются… На днях вам станет известна точная дата выступления. Обрадую вас, господа, сообщением: кажется, выступят сразу несколько губерний. Нас поддержат воинские части — только сегодня я получил подтверждение. И приготовьтесь, господа, услышать новость: из некоторых источников стало известно, что комдив Сапожков вовсе не убит комиссарами, а формирует новые соединения. Как ни далек он от нас по своим политическим воззрениям, он наш невольный союзник.
— Минутку, Александр Владимирович, — поднял палец военный. — К сожалению, вынужден выступить в роли ушата холодной воды… Неприятное обстоятельство: вернулся, знаете ли, главврач госпиталя.
— Вернулся? М-да… Скверно. Вы же информировали, что он будет через неделю.
— Увы! — Виктор Петрович закатил глаза и развел руками. — Хуже того. Он уже сунулся в инфекционное отделение и Нину Дмитриевну отчитал. Как бы он того… Проверочку бы не устроил.
— Совсем нехорошо. — Александр Владимирович озабоченно потер подбородок, сощурился. — Каково мнение членов штаба?
— Какое может быть мнение? — отрывисто сказал сухощавый в пенсне. — Что, у нас есть выбор? Не будем демагогами, Павловский. Не время!
Плотный человек в косоворотке остро взглянул на него.
— Демагогами? Что ж… Хотя выход далеко не идеален. Шума, расследования не избежать. С другой стороны, фактор времени… Да, придется.
Павловский повернулся к военному.
— Придется вам, Виктор Петрович…
— Мне?!. — Блондин вскочил. В глазах его промелькнул ужас.
— Вам, — твердо повторил Павловский. — Не обязательно своими руками, но обеспечить… Виктор Петрович, такова ситуация, увы.
Человек в командирской форме снова опустился на ящик. Лицо его не было сейчас красивым, гримаса страха застыла маской.
Сняв пенсне, чтоб не видеть этого раскисшего хлыща, Юрий Ярославович прервал молчание.
— Гаюсов прислал связного. Хлопочет о буфетчице из «Паласа».
— Позвольте… — Глаза Павловского смотрели с холодным удивлением. — Разве она не арестована?
— Представьте, нет. Связной встречался с ней. Уйти к Гаюсову не хочет, говорит, выхожу из игры.
— Хотя и пустила ЧК по ложному следу? — Павловский презрительно ухмыльнулся. — Из игры!.. Ну, с этим я товарищей чекистов не поздравляю. Топором сработано, по-пролетарски. Эту подсадную утку надо убрать. И немедленно.
— Ай-ай, — сокрушенно вздохнул Аржогин, его мягкое лицо поморщилось. — Не было бы неприятностей с Гаюсовым. У них с Анной Владимировной того-с… Роман… — Аристарх Семенович недвусмысленно прищелкнул пальцами.
— Еще чего! Погодит с романами. Кстати, нечего ему отсиживаться в берлоге. Дело идет к развязке, господа, час близок. Нужна полная готовность. Да, а где же ваш связной?
— Позвать? — Юрий Ярославович встал.
— Прошу вас. У меня будет к нему поручение. И не одно, пожалуй, а два…
Понедельник
1
Тихо было на улице Самарской в пятом часу утра, сонно. Похоже, только солнце одно и проснулось — розовело вовсю на востоке. Солнцу что, жрать не просит. Обывателя же нужда заставила вспомнить поговорку: «Когда сплю, я обедаю». Немногие торопятся нынче на работу в такую рань. А кто вознамерился порыбачить, тот уже на Волге: рассвет надо встречать с удочкой, а не в пути.
Громыхнула дверь «Паласа», разрушила благостную тишину.
Швейцар и малорослый официант, уже одетые в цивильное, вышли на ступеньки.
— Охо-хо… — зевнул с потягом швейцар. — Вот на Усе я был — вот это клев, да. А что Быстренький? И не вздумайте туда, Николай Васильевич, никакого смысла…
— Однако же люди привозят, — нехотя возразил официант. — Лещи — закачаешься, по три фунта. И жирные, скажу я вам…
— Вы это видели или слышали? Вот в чем вопрос — возразил швейцар. — А то ведь, знаете, у Цицерона есть…
О чем они еще говорили, Шабанов не слышал: отошли уж далеко, да и ладно… Второй час пошел, как он, выбравшись из «Паласа», сидит на ящике в соседнем дворе. Сон одолевал, и Иван что только не придумывал, чтоб не задремать. Выцарапывал щепкой на куске штукатурки рожи, высчитывал, на какой день придется в будущем году Первомай, вспоминал слова всех частушек и песен, какие только знал… И все едино: нет-нет да и погружался непонятно куда и, только начав клониться долу, вздрагивал и тер глаза.
Когда начали выходить официанты и посудомойки, бороться с сонливостью стало чуть полегче: все-таки теперь он отвлекался. И, тем не менее, Нюсю чуть было не прозевал. Заторможенное сознание не среагировало вовремя на фигурку в темном жакете, выскользнувшую из дверей. Буфетчица отошла уже на полквартала, когда Шабанов как ужаленный вскочил: черт возьми, да это же она, Нюся!..
Гнаться за ней в открытую Шабанову нельзя было, и все-таки пришлось маленько наддать, чтобы не упустить из виду. Тем более что она свернула на Предтеченскую: вильнет там в подворотню, и гадай потом — в какую? Иван чуть ли не бежал до конца квартала, однако из-за угла высунулся осторожно. «Чегой-то она? Грехи замаливать вздумала? — пронеслось у него в голове. — Так ведь рань такая…».
Ворота церкви, к которой направлялась Нюся, были еще закрыты, возле них прикорнули две старухи богомолки, а может, и просто нищенки. Когда Нюся миновала двухэтажный дом с красивой резьбой на карнизе, из двора вышел высокий мужчина в кителе и штанах из грязноватого полотна. Шабанов еле успел метнуться за крыльцо, так неожиданно, всего шагах в двадцати от него появился этот тип.
