Радий Погодин - Мост. Боль. Дверь
— Егоров, воротничок надо бы застегнуть.
А тепло было в тот день как летом.
Командир Васькиного взвода капитан Зубов послан был проверить дорогу через Шарлоттенбург, район аристократический, к шоссе на Потсдам. Капитан Зубов на всякий случай взял с собой Ваську и его ребят.
От Шпрее женщины несли воду в разноцветных эмалированных ведрах. Наши солдаты попадались редко. Грузовых машин совсем не было. Еще не напихалось в Шарлоттенбург войск, еще не заслонил всего шум проезжей дороги. Артиллерия в центре затихла. Раздельно рвались гранаты. Глухо падали стены. Пулеметы работали с фабричной деловитостью. Васька не любил говорить строчит пулемет. Когда строчат — шьют или пишут, — значит, делают это скоро, но могут надбавить еще скорее. Пулемет же работает ровно и равнодушно.
В окнах домов, на балконах были вывешены белые флаги. Они висели в безветрии, и видно было, что сшиты они добротно, не на скорую руку.
От вильмерсдорфской окраины пошел лес Грюневальд. Туда заезжать без танков капитану Зубову не посоветовали — как ни держи воду в кулаке, между пальцами она все равно просочится. Через Грюневальд уходили немецкие колонны с техникой и артиллерией.
Когда возвращались обратно, столкнулись у станции метро с пушкарями. Водителя у пушкарей убило, тягач (додж три четверти) не заводился: чуть не плакали пушкари, — мол, опоздают и не пальнут по рейхстагу. Зубов оставил Васькину машину помочь — Васькин водитель Саша был хорошим механиком.
Додж Саша отремонтировал — поставил мембраночку из своего НЗ — спас пушкарей от смертельной печали.
И может, добрался бы Васька до своего полка без больших приключений, не попадись по дороге велосипед. Велосипед стоял, прислоненный к стене. Сверкал никелированными крыльями и большим звонком.
Васька выпрыгнул из машины на ходу.
— Вперед, орлы — крикнул. — Я к рейхстагу смотаюсь. Тоже пальну разок. Никому ни гугу. Я поспею.
Оскорбленный его эгоизмом экипаж наддал газу и умчался по синему асфальту.
Чем ближее к центру, тем все больше становилось развалин, были они все страшнее и безнадежнее. Говорят, в Берлине пушкари так наловчились, что разваливали дом за пять выстрелов. Пыль не опускалась к земле, висела, как рыжий туман. В спицы набивалась бумага. Пахло горелой известью, горелыми трупами, горелым сукном. Васька ехал по следам самоходки, пока не уперся в нее. Самоходка еще горела, а впереди, перегораживая улицу, стоял тигр с развороченным боком. Из дыры валил вниз густой черный дым. Васька обошел танк по кирпичной осыпи. Толстостенная, богато украшенная архитектура холмом перегораживала улицу. Васька через окно пролез внутрь здания. Пустая коробка с пятнами от портретов на стенах. Пустые оконные проемы слепо и бездыханно смотрели в небо. В некоторых из них поперек подоконников висели трупы руками и головой наружу. Наверное, середина провалилась внезапно. Руина эта кое-где дымилась, и горящие ее участки казались еще живыми.
Велосипед Васька нес на плече. К ногам налипала бумага с орлами. Орлы казались колючками. Бумаги было так много — чистые листы. Словно их сбросили с неба. Какая-то канцелярия, — подумал Васька. — А где же славяне?
Наверное, одежда — американский комбинезон, отсутствие погон на комбинезоне и пилотки на голове, — нелепый велосипед и начавшийся в два часа артналет спасли его, ибо пробирался Васька по кварталу, еще обороняемому немцами.
В Тиргартене Васька вышел прямо на колонну Победы. Артналет переждал в окопе. Окрашенная красной пылью колонна казалась ярмарочной, а Бисмарковы победы ненастоящими.
Многие дубы и столетние липы лежали спиленные. Они вздрагивали на земле. Горячий ветер взрывов ломал им ветви, уносил и размазывал их листву по камням. А в траве мотались ромашки и одуванчики. Валялись черные ящики из-под патронов. Немцы обожают черный цвет, как чумовые красят в черный цвет все подряд. На ящиках белые, желтые, зеленые надписи ровненькие. Мины валяются противотанковые, тоже черные, снаряды раскатаны. Фаустпатроны брошены. Скособоченные орудия, танки, выгоревшие внутри. Автомашины, тряпье, бумага. Мусор. Мусор. Тиргартен превращен в свалку. Бумага и снова бумага…
Вдоль аллеи Побед застыли в муках высокородного чванства прусские и бранденбургские государи. Выглядели они на этой пустоши в центре Европы настолько чудно, что, хоть и были на них роскошные бронзовые одеяния, казались они голыми. А зеленая, выцветшая до белизны патина, стекающая ручейками до пят, казалась выплеснутыми на них нечистотами.
— А вот не надо стоять толпой, — сказал Васька. — Стояли бы поодиночке на площадях и скверах.
На дубах, кое-где не спиленных, с изрешеченной снарядами кроной, висели красные полотнища. Парашюты, — отметил Васька. — Боезапас сбрасывали… И вот тут он с холодом вдоль спины понял, где он сейчас находится.
Привыкший вскакивать на ноги после артподготовки как раз в ту минуту, когда у других еще не прошло оцепенение, когда память взрывов еще гудит в черепах как сами взрывы, мешая осознать тишину, Васька вырвался на асфальт аллеи, вскочил на велосипед и, пригнувшись к рулю, погнал к Бранденбургским воротам, виляя между воронками, трупами, брошенным оружием, ранцами, касками… Из травы в парке торчали черные бронеколпаки. В черных бойницах дотов поворачивались Ваське вслед стволы пулеметов.
Наконец слева от аллеи Васька увидел рейхстаг. Стеклянный купол, растушеванный дымом и пылью, сливался с небом как некая паутина. И как паук стоял перед куполом император. Было множество статуй и много колонн.
Васька почувствовал, что по нему уже стреляют, соскочил с велосипеда и побежал под деревьями пригибаясь. Ров, заполненный водой, отделял Королевскую площадь от парка. Васька побежал вдоль рва, и ему повезло — он наткнулся на переброшенную через ров трубу. Сквозь трубу можно было проползти на четвереньках, но без велосипеда. Васька вскочил на трубу, взвалил велосипед на плечо и побежал над красной водой. По нему уже стреляли неистово. Но есть у разведчика какой-то особый бог — Васька упал в песок на том берегу рва и пополз. И тут он увидел свою пехоту в шинелях и касках.
Каски надели, — подумал Васька, — для кинохроники. Исторический момент. Наверно, у каждого красное знамя за пазухой.
— Привет, славяне, — сказал Васька. — Я с вами. — Один вид пехоты успокаивает и утешает, как мама.
— Сейчас пойдем, — ответили ему.
От рейхстага, от пушки, опрокинутой у самой лестницы, взвилась в небо осыпающаяся розовыми искрами ракета.
Пехота поднялась и с криком Ура некрасиво побежала. В спину у пехоты вид не страшный, но пехота — последний приговор на войне.
Площадь была изрыта окопами и воронками разных размеров.
Когда подбежали ближе, Васька задрал голову, и купол рейхстага показался ему синим. Конь императора вроде бы встал на дыбы. Но все уже было кончено. Под пулеметным огнем пехота взобралась по каменной лестнице, пролезла сквозь выломанные артиллерией окна внутрь, в вестибюль.
Солдаты дрались лицо в лицо. Стреляли грудь в грудь. Отскакивали за статуи. Строгие лица статуй мерцали — то рвались, крошили мрамор гранаты. Солдаты падали, вскакивали избежали вперед, туда, куда себе каждый назначил: один — к мраморной лестнице на второй этаж, другие — в коридоры и комнаты первого этажа.
Такой бой был за всю войну один. Васька это отчетливо понимал. Он восходил по центральной лестнице со своим никелированным велосипедом.
— Бросай ты велосипед — кричала Ваське пехота. — На кой он тебе в рейхстаге?
Но в Ваське уже заработал механизм времени и трещал, как будильник: Пора. Пора…
— Даваните тут за меня, — сказал Васька. Швырнул гранату на боковой марш, дал очередь из автомата по какой-то высунувшейся из-за перил башке. Шлепнул какую-то статую по мраморному заду ладошкой и ушел в окно.
Васька скатил велосипед по выщербленным ступеням. Вскочил в седло и, не оглядываясь — пехота свое дело знает, — помчал к улице, где виднелись наши тяжелые танки.
— Пехота в здание вошла? — спросили танкисты.
— Вошла, — сказал Васька. — Хлопните по верхам.
Он помчался мимо развалин, среди которых прямоугольной черно-бурой цитаделью возвышалось тяжелое здание со спаренными колоннами и сорванной крышей.
В Моабите, в скверике, Васькиного полка уже не было. Васька погнал к реке.
Полк он догнал на мосту. Крашенные в светло-серый, почти белый цвет, с перилами из простого углового железа берлинские мосты украшением города назвать было нельзя. Васькин водитель Саша притормаживал. Сзади гудели. Ругались. Васькин экипаж дружно орал и размахивал руками. Васька был в красной пыли и в копоти. Комбинезон на плече разорван. Волосы на виске спеклись от огня. И они простили его.
Васька схватился за броню, уже когда падал. Подтягиваясь, подхваченный ребятами, он видел, как его велосипед, подпрыгивая, катит по зеленому дерновому откосу к реке прямо на женщину с желтыми, почти оранжевыми ведрами. Женщина уклонилась, как-то неспешно повернувшись, и велосипед влетел в реку, весь в брызгах…
