Борис Лавренёв - Собрание сочинений. т.1. Повести и рассказы

— Я!

— А у тебя башка на плечах крепко держится?

— Та вы мене не пугайте. Бо як вы мене пальцем тронете, то вашего командера зараз чик, и все, — нахально ответил отрядник.

Буров был человек действия. Маузер молнией мелькнул в воздухе и тяжелым задком ударил в лоб бандита, рухнувшего плашмя к ногам часового.

— Убрать в вокзал… Тревогу, только без всякого шума! Из местечка чтобы ни одного человека на перроне не видали!

— А в чем дело, товарищ Буров? — спросил разводящий.

— Товарищ Большаков арестован этими бандитами. Они требуют две бочки спирта за выкуп, иначе расстреляют его.

— Ого, — протянул разводящий.

Буров прошел по плутонгам, будя команду и на ходу рассказывая.

Матросы вскакивали, ошалело слушали, но молниеносно одевались.

Входные двери плутонгов в сторону перрона Буров приказал не открывать и выходить из вагонов только в сторону поля, по одному, по два человека.

План был у него готов.

— Двадцать человек. Зарядить винтовки… По полсотни патронов. Товарищ Тишин, десять человек вам, десять — мне. Прислугу к сорокавосьмилинейному. Давай дымовую ракету… Товарищ Ефименко! Вас оставляю заместителем! Как только увидите ракету, дайте гранату вон по тому дому, двухэтажному. Метьте в верхний этаж. Теперь, ребята, задами, поодиночке. Самое главное, окружить их незаметно.

Люди в Хреновине встают рано, и в это утро они с изумлением и испугом видели, как, перепрыгивая через плетни, шагая по огородным грядкам, пригибаясь, перебегали поодиночке матросы с винтовками к середине местечка.

На бегу матросы говорили, что у них ученье, и советовали идти в хаты.

Но ученье для хреновинцев было такой диковинкой, что они высыпали на свои дворы и стояли, застыв на местах и не шелохнувшись.

Матросы обещали первому, кто пойдет за ними, свернуть голову.

Здание карательного отряда стояло на пригорке Суворовской улицы, отчетливо видное с вокзала. С одной стороны цепь матросов доползла до плетней домов, выходящих на улицу против дома, и залегла там, а с другой — оцепила сад, принадлежащий дому. Два отрядника стояли у дверей и внимательно смотрели в сторону вокзала. Бронепоезд стоял там серый, неподвижный, молчаливый, и в нем и вокруг него никто не двигался.

Буров спокойно встал, перешагнул через плетень и, небрежно размахивая руками, пошел ленивой развальцей через улицу к часовым.

Они заметили и встрепенулись. Лязгнули затворы.

— Стой, куды?

К вам, — совершенно равнодушно ответил Буров.

— Ты видкиля?

— С вокзала.

— А де ж наш?

— А мы его пока задержали, чтобы вы меня отпустили назад. Мне нужно поговорить с вашим начальником. Чи он сам за спиртом приедет, чи нам привезти? — сказал Буров с легкой усмешкой.

— Подыми руки, — ткнул в него винтовкой часовой.

Буров поднял.

— Стой так! Федько, сбигай за батькой!

Второй бандит ушел в дом.

Буров услышал, как под тяжелыми шагами затрещала лестница, и в пролете двери появился Рыкало, суровый и мрачный.

— Хто такой?

— Я с бронепоезда, товарищ начальник. — Голос Бурова задрожал деланным испугом.

— Якого тоби биса треба, мать твою? Де мий гонець?

— Он у нас остался, товарищ начальник, чтоб вы меня не задержали. Я пришел насчет спирту поговорить.

— А! — Рыкало осклабился. — Що, гарно я вас поддив?

Буров промолчал секунду, потом ровным и тихим голосом сказал:

— Слушай, ты, сукин сын, в печенки, гроб и веру. Я даю тебе пять минут подумать. Если через пять минут командир не будет у меня целехонький — пеняй на себя.

Рыкало отшатнулся. Вскинул своей нечеловеческой челюстью.

— Бий его в мою голову!

Но прежде чем часовые успели сделать движение, Буров заложил пальцы в рот, дьявольский разбойный свист хлестнул улицу, и из-за плетней поднялись матросы. Жадные глазки винтовок уперлись в Рыкало и часовых.

Наступило молчание.

— Добре! — прохрипел Рыкало. — Добре! Тильки ж вашему командеру зараз конец буде! — И одним прыжком он очутился в здании.

Когда в маленьком окне засинело, население подвала стало поднимать грязные лохматые головы с пола и нар, и пятнадцать пар глаз уставились с недоумением на новых жильцов.

Лариса Петровна безутешно рыдала, закрыв лицо.

— Что же будет? Что будет? Ах я несчастная! Мне на улицу нельзя будет выйти! Засмеют меня, заклюют!

Большаков стоял над ней в мрачном раздумье. Он негодовал на себя, бесился и чувствовал какую-то проклятую неловкость перед своей случайной подругой, и его злили ее слезы.

— Послушайте, Лариса Петровна! Не плачьте! Я все сделаю! Ну хотите, я женюсь на вас и увезу вас отсюда? — сказал он в отчаянии.

Лариса Петровна отняла руки от глаз и посмотрела на него. Потом ее лицо, свежее, пышущее румянцем, трогательное в своем бессилии, дрогнуло тайной улыбкой.

— Правда? Правда? Какой вы хороший!

У Большакова заныло под ложечкой. «Что я, с ума сошел?» — подумал он и вслух сказал:

— Ну конечно, правда!

— Добродию! — просипел над его ухом глухой голос. — А чи нема у вас тютюну? Три недели без тютюну сижу, ка-зна за що.

Неимоверно грязный, лохматый человек стоял за Большаковым, протягивая черную, худую руку.

Большакова передернуло, он с дрожью сунул руку в карман, бросил кисет на протянутую ладонь и повернулся к Ларисе Петровне.

Но пол под ним дрогнул, все зашаталось и заскрипело. Оглушительный грохот потряс подвал, и с потолка, вздымая столбы белой пыли, осыпая орущих в ужасе людей, рухнула штукатурка.

Не успел Рыкало скрыться в здании, как Буров, тоже в несколько прыжков, перенесся через широкую улицу к матросам и поднял ракетный пистолет.

И тогда совершилось то, о чем жители Хреновина до сих пор еще говорят с благоговейным страхом, понижая голос до шепота и наклоняясь вплотную к собеседнику.

Это событие стало даже официальным началом нового летосчисления для хреновинцев, которые говорят! «Это случилось до происшествия», или: «Это случилось после происшествия».

Сперва над Суворовской улицей взвилась шипящая змея, оставляя за собой черный дымный след.

Потом, как утверждают очевидцы, из стальной черепахи на вокзале сверкнула короткая желто-зеленая молния. Потом воздух дрогнул от тяжелого удара над местечком, пригибая к земле шапки акаций, провыло неистовым поросячьим визгом какое-то чудовище, и, наконец, верхняя часть дома Лейбы Аймасовича взнеслась на небо в огне и столбах черного, тяжелого дыма, взметнувшегося высоким фонтаном.

Половина окон Суворовской улицы оказалась без стекол, которые словно кошка слизала языком.

В довершение всего матросы ринулись с двух сторон в разрушенный пылающий дом.

Короткий треск винтовочных выстрелов по бегущим через сад людям из отряда «красного тирора» скоро затих.

Двое были захвачены живыми.

Через выбитое окно подвала матросы выволакивали измазанных известью узников.

В десять часов утра бронепоезд уходил на узловую станцию. В нем ехал Приходько.

Он стоял у раскрытой двери плутонга с Большаковым.

— Вам давно нужно было поехать в город, товарищ! Ведь у вас не советская организация, а черт знает что! Там вас и проинструктируют и людей, может быть, дадут. А иначе вас каждый бандит в щель загонит!

Приходько слушал и кивал головой.

Сухо лязгнули буфера, вагоны поплыли мимо станции, и на перрон, раскрасневшаяся, вбежала Лариса Петровна с большим узлом, связанным бухарским платком.

Она оглянулась, увидела Большакова и кинулась к вагону.

— Берите узел!.. Скорей!..

Большаков с недоумением смотрел на узел.

— Зачем?

— Но… ведь вы… обещали… увезти меня… жениться!..

Он небрежно улыбнулся.

— Ах… да, черт возьми!.. Но ведь не сейчас!.. Подождите!.. Мы еще приедем!

Поезд взял ход.

Лариса Петровна осталась на перроне, растерянная, выронив узел.

А Большаков еще долго махал ей белой фуражкой.

Ленинград, апрель 1924 г.

ВЕТЕР

(Повесть о днях Василия Гулявина)

Глава первая ТАРАКАН

Позднею осенью над Балтийским мором лохматая проседь туманов, разнузданные визги ветра и на черных шеренгах тяжелых валов летучие плюмажи рассыпчатой, ветром вздымаемой пены.

Позднею осенью (третью осень) по тяжелым валам бесшумно скользят плоские, серые, как туман, миноносцы, плюясь клубами сажи из склоненных назад толстых труб, рыскают в мутной зге шторма длинные низкие крейсера с погашенными огнями.

Позднею осенью и зимой над морем мечется неистовствующий, беснующийся, пахнущий кровью, тревожный ветер войны.

Ледяной липкий студень жадно облизывает борты стальных кораблей, днем и ночью следящих жесткими глазницами пушек за туманным западом, пронизывающих черноту ночей пламенными ударами прожекторов.