Харий Галинь - Повести писателей Латвии
Арика не сразу заметила, что сигарета выгорела до самого фильтра.
Подставить бы под кран причесанную голову, смыть весь этот сироп воспоминаний! Сироп не лучшее средство, когда нужно что-то скрепить… Впрочем, что их удерживает? Она сама, Арнольд и Увис, да эта двухкомнатная кооперативная квартирка, эта ванная и не слишком ухоженная кухня с тридцатью восьмью аппаратами… Арнольд, сироп воспоминаний, подобно твоему «Нортопо» (какое дурацкое имя, катится на трех «о», будто на трех колесах), все это не бог весть какие скрепы…
«Что есть человек? Ты хочешь знать? Зачем тебе? Поднимись на лифте до восьмого этажа, выгляни в окно и посмотри на улицу… Взгляни на них с восьмого этажа. Этого тебе мало?»
Несравненная Нинон, как ей здорово удаются «восьмиэтажные» проповеди!
Увис все равно почувствует, что здесь накурено. Глупо играть в прятки в двухкомнатной квартире. Объяснить бы сыну, поговорить с ним по душам, но о чем?
Прокатил ли Арнольд старика по взморью? Сам бы ни за что не додумался…
Арика в душе гордилась тем, что подсказала Арнольду эту экскурсию. Что старик видел, прожив всю жизнь в своей лачуге, — приусадебный участок да пчелы! Арика представила себе, как старого и хворого Лусена обрадовали море и присутствие сына: они бок о бок с берега смотрят в безбрежную даль…
Почему-то ей хотелось обоих Лусенов увидеть на морском берегу. Потом Арнольд мог бы прокатить отца по красивейшим дорогам Курземе, показать то место на берегу Венты, куда они когда-то пристали на своей резиновой лодчонке… Впрочем, какое дело до всего этого старому Лусену! Да и вообще какое дело ей? В конце концов, это отец Арнольда, пусть сам придумывает, чем порадовать старика. Уж теперь-то совсем глупо упираться, как упрямому барану, ну, хорошо, Арнольд все хочет сам, все сам, сам!
«Послушай, Арнольд, уже который год мы никуда не ездим!»
В Арике зрели упреки.
— Смешно подумать — Кавказ, Тянь-Шань, Карпаты, Байкал… Теперь Увис подрос, мог бы тащить на себе рюкзак.
Арика собралась было залезть в ванну. Она обожала ароматную вспененную воду. В ванне она бы выкурила еще одну сигарету, смыла бы с себя усталость длинного трудового дня, самого длинного дня… Хорошо, что завтра праздник.
Только бы Увис не докучал ей своим «Нортопо»… И так день за днем, длинная вереница дней, а под конец надейся и жди, что кто-нибудь отвезет тебя на берег моря.
Арика завернула кран.
Еще три вечерних часа с Увисом. Сын наверняка захочет включить телевизор. Или начнет гонять Арнольдов магнитофон. А ей так хотелось в доме тишины.
Увис одетый стоял в коридоре.
— Ты куда собрался? — удивилась Арика.
— До почты пройдусь, взгляну на новые марки, — не очень уверенно объяснил Увис.
— Разве почта еще открыта?
— Да, мама, я могу поспеть…
— Делай как знаешь, сын, — она вздохнула почти с облегчением. — Чего же ты ждешь?
— Мне бы деньжонок немного! — одним духом выпалил Увис.
Просить деньги он не любит.
Арика не знала, хорошо ли это или плохо. Что она знала про Увиса? Второпях нащупала в сумке бумажку и не глядя протянула сыну. Позднее даже не сможет припомнить, сколько дала ему и зачем вообще отпустила парня в такой поздний час.
Но в тот момент она почти обрадовалась, когда за Увисом захлопнулась дверь.
Арика лениво сбросила с себя одежду, постелила постель и залезла под одеяло. Свернувшись калачиком, она смотрела в окно, где сгущался вечер, дождливый и хмурый майский вечер. Сладкая истома с головы до ног объяла тело.
VIЗа матчем следили по крайней мере полсотни телекамер. Часть из них была вмонтирована в верхушки мачт высоко над стадионом, другие, наоборот, установлены вдоль кромки футбольного поля, от их всевидящих глаз даже кузнечику мудрено было бы укрыться, не говоря уж о футболистах соперничающих команд, которым предстояло играть десять долгих минут. Да, десять долгих минут, если на них помножить те тысячи и тысячи зрителей перед мерцающими телещитами в квартирах. Включив все три пространственных измерения, каждый, не выходя из дома, мог принять участие в игре, пинать ногами мяч, размноженный кинескопами в сотни тысяч раз.
Счет в игре возрастал стремительными скачками. Раздевшись до трусов, поклонники футбола усердно играли в своих квартирах на мягких коврах. Играли седовласые старцы и старушки, профессора и только что вставшие на ноги карапузы, из своих электрокухонь на минутку выбегали поиграть полногрудые женщины… Почему не принять участие в первом футбольном матче «этой» весны. Не беда, что на всех не хватило смоченного дождем газона и комьев грязи. Недостаток, конечно: «эти» ощущения пока не удавалось воспроизвести, пока всего три пространственных измерения — и комната, как только прогревались телещиты, превращалась в отличное футбольное поле. Играли две команды, а вместе с ними сотни тысяч любителей носились по ворсистым коврам, заблаговременно предупредив электронно-счетную машину, на чьей стороне они будут играть.
Давало о себе знать волнение, неизбежный спутник первой игры, побаливали давно не тренированные мышцы. Многие сгоряча допускали грубость, и тогда у них в квартирах вспыхивал предупредительный красный сигнал, игра на две минуты автоматически отключалась.
На поле между собой сводили счеты двадцать два игрока. Нортопо, стоя в воротах, даже не думал о том, сколько раз за минуту его заранее записанным импульсам придется отразить мяч. На каждом из сотен тысяч рижских телещитов игра протекала по-своему. Нортопо хорошо было видно: на его стороне табло стояла цифра 38. Тридцать восемь голов в сетке!
Кто были эти молодцы?
Об этом ему сообщат через десять минут в раздевалке. В записи его импульсов, очевидно, вкралась какая-то неточность, скорее всего подключили прошлогоднюю кассету с записью самого скверного матча.
Нортопо провел ладонью по макушке, да, на ней крепился похожий на паутину фиксатор, который все записывал, чтобы в следующем матче сотни тысяч желающих смогли бы встретиться в противоборстве с Нортопо и его командой уже в варианте «этого» сезона.
Нортопо издали наблюдал за своими товарищами, опершись на штангу ворот. Безделье его было несколько нарочитым, словно взятым напрокат из дурного кинофильма. Оно казалось вызывающим и довольно рискованным. В первом тайме именно в момент такого нарочитого безделья его захватило врасплох. Мяч со свистом летел в дальний угол ворот.
Что делать?
Нортопо совершил чудо сезона: эластичный, кошачий прыжок.
Прыжок, достойный Увиса Лусена! Вытянувшись в струнку, он метнул свое тело в противоположный угол ворот.
«Агха-ха-гха», — тягуче, восторженно, длинно загоготали болельщики.
Непостижимо! «Этот» прыжок был тотчас зафиксирован и сверен со «всей» записанной историей футбола.
В четвертый раз Нортопо попадал в «красную книгу футбола». И когда? В начале сезона — не всякому дано быть занесенным в эту книгу. Целый год, а то и два прыжок его будут разбирать и штудировать, будут стараться его повторить, пока кому-то наконец и повезет. Но он был первым, так почему бы не побездельничать во второй половине игры?
Вокруг разлита сладость победы. И усталость в каждом мускуле!
Быть может, Нортопо единственный, кто помнит, что это тот самый стадион напротив железнодорожной станции Засулаукс, где он когда-то… когда-то впервые вышел на поле и встал в ворота. Долговязый парнишка в широченных потешных трусах. Ребята из его класса заколотили ему в ворота как раз тридцать восемь мячей и прямо на поле созвали военный совет.
Он стоял в воротах и ждал.
Один из них подскочил к нему, шипя в дикой злобе:
— Послушай, ты, очкастый кенгуру, а ну мотай отсюда!
— Как это мотай, почему! — заорал он в ответ, покраснев до корней волос.
— А потому, что будь у тебя хвост, ты, может, был бы попроворней, но у тебя только очки и потому побереги свои стекляшки! — Низкорослый парнишка продолжал обзывать его по-всякому, выталкивая из ворот.
Нортопо перелез через забор, пробрался на дровяной склад. Он задыхался от обиды. Привалившись к штабелю дров, дал волю слезам.
А тот шпингалет, он-то на что годится?! Незадачливый вратарь спрятал очки в карман и близорукими глазами смотрел на рижские колокольни, поверх штабелей дров. Осиновые чурки источали сладковатый запах.
— Зачем играть, когда можно не играть, — вслух философствовал Увис Лусен.
Где-то поблизости его поджидал Нортопо, занесенный в книгу высших достижений футбола. «Книга» — это, конечно, условно, «книги» перестали печатать лет десять назад, когда перестали существовать железнодорожная станция Засулаукс, штабеля дров, дребезжащие трамваи, электрички, похожие на зеленых ящериц.
— Увис, не вешай носа, мы его хитрейшим образом накажем! Ты говоришь, он обозвал тебя кенгуру?
